Плагиат. Повести и рассказы - Вячеслав Пьецух

16) Зуев, комендант. Ходил по городу со шпагинским автоматом. В сорок пятом году был куда-то откомандирован.

17) Казюлин, Феликс Анисимович, фигура темного происхождения. Нагнал ужас на глуповцев многими массовыми мероприятиями вроде кампании за искоренение задних мыслей. Ввел униформу для гражданского населения, открыл театр оперетты, в который захаживал по ночам. При нем произошло второе избиение медицины. Скоропостижно скончался от обыкновенной желтухи.

18) Беляев, Илья Ильич, демократ по простоте душевной, тоже большой чудесник. В силу производственной необходимости как-то на двенадцать суток остановил солнце. Построил новое здание горсовета, которое поначалу зиждилось на воздушной подушке и было способно передвигаться. Отправился с экспедицией на поиски хлебного дерева в заграничную командировку. Отстранен от власти в результате переворота.

19) Железнов, Андрей Андреевич, искусственный человек. Пришел в негодность, исчерпав свой ресурс.

20) Колобков, Леонид Михайлович, при котором история продолжает течение свое.

Невзгоды эпохи единообразия

Начиная с 1826 года и вплоть до Крымской кампании город Глупов жил как-то квело, неубедительно, потому что в нем не происходило ничего из ряда необыкновенного. То есть кое-что, понятно, происходило: своим чередом засевались огороды, отправлялись мелкие служебные обязанности, народ плодился и помирал, своим чередом секли глуповцев в съезжем доме, выстроенном заместо академии еще во времена утописта Василиска Семеновича Бородавкина, время от времени сшибались даже необузданные страсти и стрясались бурные события, вроде первого избиения медицины, но ведь у нас как — если не пожар, не чума, не нашествие Кончака, то мы как бы и не живем. Со своей стороны, аукнулись в Глупове и «происшествие 14 декабря», и европейские революции сорок восьмого года, но аукнулись точно по предначертанию свыше, то есть как-то глухо, превратно, с тенденцией в анекдот. Например, одно время в городе отбывал ссылку коллежский секретарь Михаил Николаевич Глебов, который сначала получил десять лет каторги за то, что 14 декабря, невзначай проезжая Сенатской площадью, пожертвовал лейб-гренадерам десять рублей на водку, а затем был сослан в Глупов до так называемого особого распоряжения; распоряжения этого так и не последовало, поскольку о Глебове позабыли; он прожил среди глуповцев без малого тридцать лет и повесился в 1861 году в связи с выходом манифеста об отмене крепостного права, которому он оставался верен до последнего издыхания.

Вскоре после воцарения императора Николая Павловича в Глупов был назначен градоначальником Карл Андреевич Копф, из тамбовских немцев. Несмотря на многолетнюю службу, Карл Андреевич состоял в чине штык-юнкера, и это не мудрено, потому что мужчина он был мелкий, девообразный, очень невзрачный и вообще замечательного в нем было лишь то, что он имел только одно левое ухо — другое ему в сердцах откусил во время разводного учения граф Алексей Андреевич Аракчеев.

Характернейшая черта градоначальника Копфа заключалась именно в том, что он был несколько подвинут на пункте единообразия. Разнобоя он не терпел ни в чем: ни в суждениях, ни в манерах, ни в архитектуре, ни в гастрономии, ни особенно в мелочах — просто ему делалось плохо, когда он усматривал какую-нибудь мелкую дисгармонию, например, когда ему попадался на глаза палисадник, выкрашенный частично коричневой краской, частично синей из-за того, что в свое время коричневой не хватило, или когда его взору представала какая-нибудь беспримерная баба, по бедности одетая в мужнин кафтан с разными рукавами.

Видимо, разнобой как-то вредил его психическому здоровью, и с принятием Карлом Андреевичем глуповского градоначальничества тут устанавливается продолжительная эпоха единообразия. Средствами довольно-таки крутыми, простиравшимися до угроз ввести в Глупове военное положение, штык-юнкер Копф в короткое время достиг того, что мещанские дома в городе строились исключительно в три окошка, а жилища высших слоев населения красились под кирпич и снабжались обязательным мезонином, что парни носили одинаковые кумачовые рубахи, а мужики — синие, что женщины одевались в полосатые ситцевые платья, а девки — в некрашеную холстину, причем кормилицам присваивались повойники с рожками, а повитухам — кики, шитые серебром, и даже Карл Андреевич учредил специальные мундирчики для детей, украшенные медными петушками.

Единственно строптивцы из Стрелецкой слободы артачились против этих галантерейных нововведений, пытаясь отстоять свои исконные разноцветные кафтаны и черные плисовые штаны, но вот летом двадцать седьмого года Карл Андреевич вызвал из губернии артиллерийский дивизион.

Стрельцы повытаскивали из закромов пищали с колесным боем, которые они на случай хранили еще со времен разинского восстания, и заняли оборону.

Градоначальник Копф, предводительствовавший операцией, дал фейерверкерам сигнал боевой готовности и обращается к инсургентам:

— До чего же, —  говорит, —  вы глупый народ! Ну с чем это сообразно: под картечь иттить за плисовые штаны?!

— Ты нас не дури! —  в ответ доносится от стрельцов. —  Мы у Петра Алексеевича бороды отстояли, так неужели мы позволим над собой колбаснику мудровать!

Этого оскорбления Карл Андреевич не стерпел, и в полчаса Стрелецкая слобода со всем ее населением была стерта с лица земли.

Чего уж там греха таить, ужаснулся город такому беспощадному избиению, и с ужаса глуповцы сами на себя начали изумляться: как это они прежде ходили в чем бог на душу положит, как это они своевременно не постигли жизненно важного значения униформы… Что же касается Карла Андреевича, то эта победа только раззадорила его на дальнейшую унификацию глуповской жизни буквально во всех ее проявлениях; исходя из той укоренившейся мысли, что средний глуповец в глубине души есть создание суверенное, самомнительное и прыткое, то есть трудно поддающееся управлению, Карл Андреевич взялся отрегулировать быт своих подданных по единому образцу, чтобы, например, они по набату бодрствовали и спали, трудились и прохлаждались. Частично градоначальник Копф самостоятельно пришел к укоренившейся мысли по прочтении карамзинской «Истории государства Российского», из которой он сделал вывод, что не было, нет и не будет в свете такого взбалмошного, неустроенного народа, потому что вся его история представляет собой нагромождение безобразий и недаром чуть что он хватается за топор. Частично же эту мысль подал градоначальнику какой-то местный мудрец с законотворческими наклонностями, который подбросил в переднюю его резиденции пространный проект о приведении глуповской жизни к общему знаменателю, «дабы, —  как записано у этого иуды, —  совершенно изничтожить разбойный их нрав и пьяное окаянство». Впрочем, нельзя сказать, чтобы этот проект был выдумкой подлого и неистового ума, так как он, например, предусматривал потребление не более полуведра пенника [39] в день на душу взрослого населения и в некоторых позициях действительно сулил установление прочного общественного порядка. Но, на несчастье, Карл Андреевич был человеком формы, и ему не всегда были доступны категории существа; посему он поставил реконструкцию городской жизни на такую бестолково-энергичную ногу, что добился прямо противоположного результата, то есть Глупов стал физически неуправляемым, как какое-нибудь отдаленное государство. Во многом это произошло благодаря тому, что ради совершенного единообразия Карл Андреевич упразднил фамилии с именами и всему глуповскому простонародью присвоил порядковые номера. Понятное дело, что это нововведение привело к полной неразберихе, потому что в Глупове счету сроду не обучали: недоимки перестали взиматься, остановилась торговля, распались родственные связи, а в съезжем доме под одну гребенку секли и правых и виноватых. Последнее было нестерпимей всего, поскольку чувство справедливости испокон веков считалось одним из самых сильных чувств здешнего человека, и среди глуповцев начало созревать какое-то неясное, томное недовольство. Это недовольство требовало исхода, и вот представился случай выплеснуть его вон.

В Глупове открылась эпидемия болезни, названная в летописи весьма неприличным словом, —  надо полагать, это была повальная дизентерия, вызванная, возможное дело, тем, что кто-то, прикрывшись порядковым номером, выбросил на рынок недоброкачественный продукт. В итоге нарушилась полная стройность жизни, потому что отправлять так называемые естественные потребности глуповцам тоже было велено по набату. Такое самовольство наверняка вызвало бы со стороны градоначальника самые лютые меры, кабы не то спасительное обстоятельство, что Карл Андреевич сам не вылезал из холодного нужника и знать не знал о повсеместно творившемся разнобое. На эпидемию из губернского города наехало семь душ лекарей и два знахаря, которые в силу несерьезного состояния тогдашней медицинской науки начали пользовать глуповцев, первые — раствором марганцовокислого калия, а вторые — настойкой на жженой собачьей шерсти, и вдруг город вообще прекратил отправлять так называемые естественные потребности. День не отправляют, другой не отправляют, третий не отправляют, и поэтому, конечно, на четвертые сутки от двора ко двору стало распространяться угрюмое подозрение: «Залечили…»