Отрада округлых вещей - Зетц Клеменс Й.

К слову сказать, в «Образцах бушменского фольклора» (1919) Вильгельма Блика и Люси Ллойд приводится миф южноафриканских туземцев, история о том, как Солнце попало на небо. Случилось это так: старик по имени Солнце жил в полном одиночестве в своей хижине. Человек он был упрямый и излучал свет только когда спал, растянувшись в пыли и приоткрыв подмышку. Тогда на всё вокруг него изливалось чудесное, теплое сияние. Свет исходил прямо из подмышки, и никто не мог смотреть на нее, не щурясь. И потому несколько деревенских женщин однажды велели своим детям схватить спящего человека-Солнце и общими усилиями забросить на небо, он же, обретя в полете круглую форму, превратился в главную звезду, дарующую нам свет. Совершив это деяние, дети пропели радостные гимны.

Подмышка играет центральную роль и в одном мифе австралийского племени аранда, сегодня называемого аррернте. Немецкий миссионер и по совместительству этнограф Карл Штрелов записал много сказаний и обычаев этого народа, за прошедшие годы почти полностью исчезнувшего с лица земли: прародитель людей, Карора, спит, лежа на земле. Внезапно из его подмышек вылупляются сумчатые крысы. Позднее оттуда выскальзывает его сын, поначалу похожий на древний музыкальный инструмент — ромб, потом еще один и еще. По причине таинственного рождения этих сыновей на весь мир теперь изливается свет. А в рассказе Кафки «Шакалы и арабы» шакалы говорят о ненавистных им арабах: «Их белое — это грязь; их черное — это грязь; их борода — это ужас; при виде уголков их глаз тошнит; а стоит им поднять руку, как под мышкой разверзается ад».[51]

Но вернемся к Конради. Третьим элементом, весьма отягощавшим его повседневную жизнь в клинике Сен-Варез, были «люди, которые проходят мимо его открытой двери». Когда он находился в комнате, дверь которой была открыта, естественно, случалось, что кто-то проходил мимо. Однако ему это напоминало пасхальные процессии, а иногда он даже воочию видел их, и один-единственный, проходящий мимо и, возможно, бросающий на него мимолетный взгляд человек превращался в целое шествие «шутов, беззубых, подмастерьев, участвующих в Празднике Тела и Крови Господней, солдат с ранцами, Вечных Жидов и звезд». Не покушались ли эти существа на его жизнь, осведомился доктор Гевайер. Нет, объяснил Конради, они-де появляются только там, «где его в данный момент нет». К тому же они движутся «в направлении, заданном их собственной процессией», и слишком увлечены ею, чтобы по-настоящему докучать или тем более угрожать ему. И всё же он их боится. Дабы обрести утешение, он много думает о Господе и святых пророках.

После смерти отца, последовавшей в 1912 году, Конради жил на маленькой ферме в Пьенне вдвоем с матерью. У него была своя собственная комнатка. Мать ухаживала за подбитыми птицами и кормила окрестных кошек. Этим она прославилась на всю округу. В разговорах с Гевайером Конради упоминает, что когда его призвали на фронт, он едва сумел заставить себя выйти из дому, так как птицы в то утро кричали «громче и пронзительнее, чем обычно», а ведь обыкновенно именно ему вменялось в обязанность по очереди их успокаивать. На вопрос доктора Гевайера, каким именно образом он успокаивал птиц, Конради поначалу отвечал уклончиво, пожимая плечами, словно это и так каждому известно и от него требуют попусту повторять и без того очевидное. Однако доктор Гевайер продолжал настаивать, и в конце концов Конради подробно описал этот ритуал: надобно переходить от клетки к клетке, открывать их, чтобы выпустить застоявшийся воздух, а потом уговаривать птиц. Совсем просто. А кричат птицы оттого, что за прутьями клетки «сам собою сгущается зловонный воздух». Поэтому, по словам Конради, птиц и нельзя держать в закрытых ящиках, в каковых, например, морем доставляют попугаев с тихоокеанских островов. Он, решительно против подобной практики, более того, стоит ему вспомнить о ней, как его охватывает бесконечная скорбь и начинает мучить головокружение. И действительно, тут в голосе Конради послышались слезы, и доктор Гевайер поспешил сменить тему. Конради успокоился и объявил о своем желании впредь говорить только о «всевозможных прекрасных вещах», тогда ему наверняка станет лучше. Во время этого разговора на столе у доктора Гевайера случайно оказалась вырезанная из бумаги звезда, которую днем ранее ему подарил другой пациент клиники. «“Прекрасные вещи, — уточняю я, — вроде этой бумажной звезды”. Конради моментально меняется. Чрезвычайно встревоженный, он возвращается к своему потрясению 1908 года, вызванному Телом Госп.». Потрясение Телом Госп. — это уже упомянутая драка с крестьянским парнем, которая привела Конради в неописуемое расстройство. Теперь Конради более подробно повествует о тогдашних событиях. Невоспитанный и грубый крестьянин «истолковал ему звезды совершенно ужасным образом», и теперь он, как пожаловался Конради доктору Гевайеру, не в силах забыть это невыносимое очернение звезд! Это зрелище мучает его вот уже много лет. Ночное звездное небо для него теперь навеки осквернено и обезображено! Можно по-разному соединять звезды, составляя из них те или иные комбинации. Тут всякому предоставлена полная свобода. Всякому известны обычные созвездия. Но дело обстоит куда серьезнее, куда серьезнее. Он, Конради, не в силах отныне созерцать Большую Медведицу и другие классические созвездия. Нечто подобное произошло у него с утками, после того, как он обнаружил, что их клювы походят на маленькие головки собак или лис. Ноздри уток можно принять за глаза, черное пятнышко на кончике клюва — за нос. А как только ты это заметил, ты уже не сможешь снова об этом забыть. «Это навязываемое извне переосмысление образов», слишком часто и слишком насильственно вторгающееся, по крайней мере, в его собственную жизнь, Конради ощущает как “непрерывное изгнание из рая”», — подытожил доктор Гевайер в своем клиническом отчете.

А какой же именно ужасный смысл таится в этом новом истолковании звездного неба, спросил доктор Гевайер. Конради с готовностью пояснил, что его пугает «та небесная фигура, которая образуется из звезд, ежели складывать их по-новому». Вероятно, врач смог узреть это «новое» созвездие не тотчас, а только спустя некоторое время. Однако, когда Гевайер наконец научился его различать и оно предстало его взору, на него произвело глубокое впечатление, как он пишет, «остроумное и исполненное фантазии новое истолкование звездного неба», действительно занимавшее его самого несколько дней подряд.

С тех пор, по словам Конради, и в особенности с момента, как он был помещен в лечебницу, злобный крестьянский юнец, его односельчанин, открывший ему на небе Тело Господне, представляется ему самим дьяволом, он-де лишил его, Конради, «самого что ни на есть глубокого и сокровенного», что у него было, а именно отнял у него ночное небо, населенное мирными животными и античными героями. Как бы ему хотелось вернуться в прошлое, к прежнему, уверял Конради, как бы хотелось забыть «новое созвездие»; но от того, что однажды узрел, более не избавиться, если только не положить конец самой жизни; это, как всем известно, единственно возможный выход. Однако, несмотря на этот тревожный намек на самоубийство, свое краткое описание терапевтической беседы с пациентом доктор Гевайер заканчивает на удивление спокойно и сдержанно — либо потому, что настойчиво поминаемый больным добровольный уход представлялся ему маловероятным, либо потому, что он сам все еще находился под впечатлением звездного неба, заново увиденного и истолкованного его пациентом.

В феврале 1917 года Конради впервые взялся за кисть. Сделал он это не вполне добровольно — иными словами, руководствуясь не эстетическими побуждениями. В приемной доктора Гевайера случайно оказалось несколько кюветок с акварельными красками. Ему было неясно, что понимает Конради под неким новым созвездием, которое доставляет ему столь ужасные мучения. Пожалуй, доктор Гевайер мог бы постичь это, если бы увидел своими глазами. В ответ на эту просьбу Конради нарисовал картинку: дерево в саду клиники, похожее на женскую фигуру, воздевшую руки к небесам. Эта работа (а также, как он пишет, то умение, с которым она была исполнена) произвела на доктора столь глубокое впечатление, что он даже сходил посмотреть, действительно ли дерево выглядит именно так. Однако он обнаружил лишь весьма слабое сходство. Впрочем, «рисунки, на которых Конради запечатлевает детали внешнего мира, повсюду напоминающие ему о давнем потрясении, действительно врезаются в память, и хотя у психически здорового человека они редко могут вызвать что-либо, кроме веселья, их долго не удается забыть».