С чужого на свой и обратно. Записки переводчицы английской полиции - Светлана Саврасова

Ну вот, таким образом без особых приключений доехала до ворот. Когда-то читала-слышала, где – уже не помню, что в тексте каждого произведения есть строчка, которая несет наибольшее количество информации. Например, у Пушкина это предложение: «Ах, наконец достигли мы ворот Мадрида!».

Пушкин говорит устами Дон Гуана, который обращается к Лепорелло. И эта строка прямо насыщена информацией. А сколько в этом информативном предложении докторских и кандидатских степеней! Ну и я не буду изобретать велосипед, а возьму за образец вышеуказанный шедевр: уф, наконец достигли мы Ворот Тюряги!

Не понимаю, что тут происходит. Что это за толпа папарацци? Телеобъективы, штативы, «никоны» да «лейки».

Вижу знакомого журналюгу из нашего «Эха Урюпинска». Он спрашивает меня:

– ТЫ ЕДЕШЬ ТУДА?

– Тут больше некуда ехать. У меня приемный день по переводу славянским зекам. У тебя новая прическа…

– Так это был твой клиент? Тот, что спрыгнул?

– Может и мой, – говорю. Потому что я загадочная женщина и к тому же во фривольном настроении. – Классные у тебя часы. А куда он спрыгнул? С койки на парашу?

– Нет. С крыши корпуса «А». Полчаса назад. Его уже в морг увезли. Ты, наверное, встретила скорую?

Помню один «мерседес». Скорой не было. Может, он поэтому так и гудел… А в чем дело? ЧТО ТЫ МНЕ ТАКОЕ ГОВОРИШЬ?!

– Заключенный спрыгнул с крыши корпуса «А». После трехчасовых переговоров с двумя офицерами. Он, когда упал на тротуар, еще вроде минут пятнадцать прожил и только потом умер.

Меня впускают без слов. Хотя висящий на стене телевизионный экран показывает, что на территории тюрьмы действует КРАСНЫЙ УРОВЕНЬ ТРЕВОГИ – ВСЯКОЕ ДВИЖЕНИЕ ЗАПРЕЩЕНО. Естественно, сразу ведут в отдел охраны для допроса.

«Двадцать лет спустя» выхожу из Ворот на свободу. Еду вниз до поворота к военно-морскому кладбищу. Потому что только тут есть покрытие – на кладбище. Звоню Роберту. Не отвечает. Наговариваю ему на автоответчик: «Роберт, я жутко тоскую по любимому. А тут заключенный взял и спрыгнул с крыши и разбился насмерть. Спрыгнул вниз на землю. То есть на асфальт. Потому что у него зуб болел три недели. А дантист у них уволился. И у них не хватает надзирателей, чтобы возить людей в больницу из-за одного зуба. Два тюремщика пытались его уговорить, чтобы не прыгал, но ближе к ланчу им уже осточертело, и дождь собирался, и один тогда сказал: «Ну, или давай уже прыгай, или кончай нам мозги компостировать…».

Роберт перезванивает через десять минут, когда я уже в дороге. Я не отвечаю. Не хочу. Он диктует на автоответчик: «Жду тебя завтра в два часа». Через пару минут снова: «Не очень понимаю, что там с тюремщиками и компостированием мозгов, ты что, в настроении слово-за-слово? Понимаю, что ты тоскуешь. Понимаю, что заключенный совершил самоубийство, прыгнув с крыши корпуса. Ты желтую бумажку с его именем сожгла? Если не смогла сжечь сразу после выхода за ворота, пожалуйста, сделай это дома. При этом переживай осознанно то, что чувствуешь. До завтра».

Он никогда не позволяет мне приехать сразу. Зачем он мне, этот Роберт?

Человек спрыгнул с крыши. Разбился. Прожил еще пятнадцать минут на асфальте и умер. Меня провели на допрос мимо огромного влажного пятна, оставшегося после него. Когда я шла назад, это пятно уже разлилось по всем тротуарам, по центральной дороге, по аллее, ведущей на кухню, по всему плацу! Вышло за ворота. Даже поднялось на все крыши. Потому что идет дождь. Меня трясет. А тот сейчас лежит в морге. Зэк из корпуса «А», где содержится половина русско-польской группы. Мне не разрешили ни с кем встретиться, даже не позволили отдать готовые бумаги. Консультации приостановлены на время следствия. На месяц? Два?

А ты мне, Роберт, плетешь о своих дурацких ритуальчиках, о желтых бумажках. О том, как я себя чувствую. А я себя не чувствую… O, люди…

21

21. Как провожают самолёооооооооты…

Совсем не так, как поезда…

Я часто напеваю эту романтическую песенку из моего детства, когда еду в находящуюся поблизости тюрьму. Каждую пятницу с двух до четырех в «открытом» отделении категории «С» я встречаюсь с небольшой группой заключенных из Восточной Европы. В течение этих двух часов управляюсь с ними, как повар с картошкой, то есть приглашаю девятерых зэков всем колхозом пройти в отведенную нам небольшую комнату, бывший офис кого-то сокращенного по штату. Это нарушение инструкций по безопасности, но языковая помощь так нужна и заключенным, и надзирателям, что бояться мне некого.

Сегодня главной и горячо обсуждаемой темой является принудительная высылка Мыколы в день его освобождения в надлежащую страну. Этот молодой львовянин известен тем, что умеет мастерски рассказывать анекдоты. При этом он, как говорится, «играет телом», Марсель Марсо позавидует. Я сама слышала пару наиболее приличных. Типа: на плацу перед начальником тюрьмы выстроилась шеренга заключенных. «Сегодня Пасха, и каждый получит от меня по яйцу», – говорит начальник. «Уррра!» – «…вот этим железным прутом!»

Сегодня Мыколе не до шуток. Home Office, то есть МВД туманного Альбиона, прислало документы на депортацию, но вместо Украины Мыколе Пискарскому надлежит отправиться в Узбекистан! Матерь Божья, помоги нам открутить эту плюху! О, святая непорочная Дева, королева Узбекистана! Сдурели они там, что ли?

Тут надо сразу же кое-что пояснить. Все мы знаем из кинофильмов, что разных шпионов и дипломатов, которым иногда присуждается почетный титул «персона нон-грата», высылают в родимый край по приказу соответствующих инстанций или обменивают на их коллег из своей страны. Депортация, строго говоря, является окончательной и бесповоротной. После настоящей депортации страна, откуда тебя, несчастного, выслали, закрыта для тебя навсегда. Однако чтобы простой иммигрант стал нежелательной персоной для государства, ему нужно выкинуть более серьезный номер, чем тривиальщина, за которую полагается обычное тюремное заключение. Без фотовспышек и фанфар отбывшего наказание зека тихо и скромно выбрасывают из национального организма в ходе рутинной процедуры, называемой «выдворение». Именно Home Office и является органом, ответственным за это как бы символическое очищение. Продолжая использовать санитарную аналогию, можно сказать, что Home Office играет роль заднепроходного отверстия нашего сказочного королевства. Большинство заключенных, приговоренных на срок, превышающий четыре года, признаются этим органом материалом для «выдворения». У такого заключенного нет высоких титулов, он вообще никто, просто кусок дерьма. Но его вежливо «выдворяют», а в некоторых документах даже «выделяют», как положено поступать с экскрементами. Спасибо гуманным русскоязычным юстиционным переводчикaм! Через пять лет, впрочем, гражданину чужбины можно обратиться к консулу ее Величества королева Елизаветы Второй с челобитной. Есть у нас в демократии процедура возвращения «выдворенному» статуса «невыдворенного». Продолжать санитарную аналогию не хочется…

Четыре года Мыколе дали за содействие местным наркодилерам. Зелье из Перу предназначалось для Литвы. Если бы местом назначения была Украина, Мыкола бы отказался: «У меня сын растет!». Простая мысль, что литовские наркодельцы могли подсунуть наркотик под нос его сыну, Мыколе в голову не пришла.

Тюремная жизнь показала Мыколе, что он действовал по-любительски. Он в душе признался и покаялся – но не в преступлении, а своем подходе к серьезному бизнесу. На вопрос «За что сидишь?» он дает стильный ответ «За непрофессионализм!». В своих письмах мать умоляла его одуматься, и он выполнил ее просьбу. Но по-своему: усиленно занялся английским и даже заказал русско-голландский разговорник, потому что встретил в тюрьме голландского дилера и счел его будущим покупателем и партнером. Простой факт, что нидерландский знаток наркобизнеса тоже попался «этим кретинам» из британской полиции и отбывает немалый срок в соседней камере, проходит незамеченным. Некоторым это удается – они не видят того, что им «не в концепцию». И им принадлежит мир!

Истекла половина срока, и Мыколу рекомендовали для досрочного освобождения – ведет себя безупречно, окончил все доступные языковые и компьютерные курсы, культурен, поет в церковном хоре.

Разве можно такого в Узбекистан?

Проблема возникла из-за букв: в базе данных Home Office «U» – код Украины, а «Uz» – Узбекистана. При переписывании документов секретарша очистительного органа коды перепутала. Чтобы исправить эту идиотскую ошибку, мы повели наступление на двух фронтах. Мыкола подал жалобы старшему офицеру блока, заместителю начальника тюрьмы, офицеру, ответственному за контакты с иностранными заключенными, и даже католическому священнику. Одновременно наша благотворительная организация написала четыре официальных письма в различные подразделения Home Office, мы раззвонились по всей «выдаляловке» и обратились к депутатам парламента и в украинское и узбекское консульства.