Трест Д.Е. История гибели Европы - Илья Эренбург

С величайшим волнением вошел Енс в скромный домик. Анна Боот молилась. Упав на колени, долговязый Енс припал к желтым сморщенным рукам матери и покрыл их поцелуями. Когда тридцать восемь лет тому назад он проглотил ус лангуста, это было очень больно, и матушка тогда утешала его. Теперь, познав измену мадам Люси Бланкафар и гибель Европы, он крайне нуждался в материнском утешении.

Услыхав запах мыльного порошка и рыбы, исходивший от платья Анны Боот, Енс вспомнил детство. Директор «Треста Д. Е.» почувствовал себя малым ребенком.

Апна Боот выронила из рук псалтырь. Вошедший человек напомнил ей короткий, по тяжелый грех далекой молодости.

— Господи, прости и помилуй, — прошептала она. Матушка, я твой сын Енс!

«- ч Неправда! Ты искуситель, — с величайшим недоверием ответила ему Анна Боот. Енсу пришлось показать матушке родимое пятно на своем животе и в придачу еще паспорт. Тогда старуха, обливаясь слезами, стала целовать угрюмое, костистое лицо Енса.

Шел дождь. Час спустя, разглядывая элегантный костюм сына, Анна Боот спросила не без тревоги:

— Чем ты занимаешься, Енс?

Директор «Треста Д. Е.» не захотел огорчить свою старую мать. Он цебрежно ответил:

— Я был массажистом и охотником. Теперь у меня маленькое бюро похоронных процессий.

При этих словах глаза Енса Боота убежали в сторону. Сердце матери отличается прозорливостью. Айна Боот сказала сыну:

— Ты мне солгал, Енс. Может быть, ты стал жуликом или, господи помилуй, убийцей?

Анна Боот плакала. Шел дождь.

Енсу хотелось покаяться матери во всех грехах, лечь в детскую кроватку, съесть большое яйцо морской птицы всмятку и уснуть навеки. Но он преодолел это естественное желание.

Вечером Анна Боот, утомленная событиями дня, задремала в кресле. Енс вышел из дому. Дождь не переставал. Впрочем, дождь в этой стране может идти, не переставая, три месяца, и не дождь удивил Енса Боота. Он увидел странную картину: весь берег был покрыт мертвыми морскими птицами. Они падали с неба на глазах у Енса, падали, как камни.

Когда Енс вернулся, его мать проснулась от скрипа двери. Кис решил поделиться с ней своими впечатлениями:

— Матушка, весь берег покрыт дохлыми птицами. Они падают с неба. Что бы это могло значить?

Анна Боот снова заплакала.

— Это значит, что ты принес несчастье в мой дом. Никогда птицы не умирали здесь. Ты не сын мой, а дьявол!

Енс Боот, директор «Треста Д. Е.», услыхав слова матери, задрожал, как ребенок, которому рассказали страшную сказку. Суеверный страх овладел им. Может быть, он, проклятый всеми человек, действительно принес беду своей старой матери?.,

Енс дрожал. Мать плакала. Шел дождь.

— Дай мне стакан воды, — сказала среди слез Анна Боот. — Дьявол, дай мне воды! Смотри, не обмани меня! Дай мне воды, а не дьявольского яда.

Енс вышел во двор, покрутил колесо колодца и принес матери стакан свежей, холодной воды.

— Пей, матушка, — сказал он с беспредельной нежностью. Пальцы его все еще продолжали дрожать. Анна Боот отпила полстакана. Она сидела молча в кресле. Через полчаса ужасная гримаса свела ее лицо. Стакан упал и разбился. Началась рвота.

— Ты обманул меня, Енс! Ты дал своей матери яду!.. Это были последние слова Липы Боот.

Енс бежал. Один на пустынном острове, устлан нем трупами птиц.

— О! о! о!

Какой-то рыбак перевез его на материк. Он не отвечал на вопросы. Он не видел людей. Перед ним были испуганные глаза матушки и стакан чистой воды.

Кругом умирали люди и звери, они умирали в городах и в деревнях. Голландия, не захотевшая присоединиться к великой Франции, умирала в корчах, с пеной на губах.

В Утрехте молодая Вильгельмина Майстрот рассказывала сказку своей дочери, прекрасной Дели:

— … И с неба упала голубенькая звездочка…

— Мама, разве звезды падают с неба?

— Падают, детка, падают, Дели. На небе бог. С неба может все упасть…

И, кончив сказку, мама дала Дели «капли датского короля». Дели немного кашляла. Через пять минут в кроватке с сеткой лежал скрюченный трупик.

С неба падал дождь. Енс Боот бежал по размытым дождем полям, падал, подымался, снова бежал, бежал и кричал:

— О! о! о!

На этот раз Енс Боот хотел явно невозможного: он пытался убежать от самого себя.

Через две недели в Голландии не было людей. Дождь все еще шел. В складах высились красные горы несъеденного сыра.

Среди бумаг господина Феликса Брапдсво сохранилась крохотная записка:

«Триста аппаратов… В облака при образовании… Дождь… Шесть дней».

Но читать чужие письма по меньшей мере неприлично. Войны не было. Американские пацифисты послали господину Феликсу Брандево приветствие и голубку из массивного (не дутого) золота…

26 «сто „афро", и поскорей…»

Двадцать второго мая 1937 года заборы Перпиньяна украсились прекрасными трехцветными афишами:

ДОРОГИЕ СОГРАЖДАНЕ!

Отечество в опасности!

Начиная с апреля 1936 года отдел записи гражданских актов не зарегистрировал в Перпиньяне ни одного рождения.

Что станет через двадцать лет с прекрасным Перпинь-яном? Кто будет голосовать при выборах в парламент?

Кто будет читать уважаемую газету «Л'об де Перпинь-ян»? Кто будет пить отменные, не фальсифицированные аперитивы?

Граждане, опомнитесь!

Городской совет постановил выдать сто золотых франков и почетный диплом гражданину, который окажется способным стать отцом. Для торжественного акта будет предоставлен большой зал муниципалитета. Решение вынесет жюри под председательством городского врача д-ра Ликико. Кандидаты должны записаться у секретаря.

Спешите, дорогие сограждане!

Спешите, пока не поздно!

Мы верим в ваше мужество!

Мэр города Перпиньяна.

Альфонс Мэрдо.

С утра до вечера у афиш толпились дорогие сограяедане Мэрдо.

— Ровно через двести семьдесят дней в Перпипьяпе родится не менее десяти тысяч детей, — куражился молодой и прекрасный нотариус Балье. — Я не иду записываться только потому, что не привык стоять в очереди, — там, наверное, сегодня давка.

Но мосье Балье ошибался. Секретарь мэрии весь день безнадежно глядел в окно. На площади происходила собачья свадьба. Собаки весело тявкали. Секретарь зевал. Ни один кандидат не явился.

Мы предостерегаем, однако, читателей от неверного вывода, будто Перпиньян являлся исключительно порочным и за свой грехи наказанным городом. Нет, во всей Франции можно было наблюдать однородные явления:

1) абсолютную безработицу среди акушерок.

2) тишину на улицах, вследствие полного отсутствия граждан нежного возраста.

3) превращение всех начальных школ в танцклассы для взрослых.

4) систематические самоубийства фабрикантов игрушек, и прочее.

Историк — не стыдливая отроковица. Оп обязан с беспощадной настойчивостью приоткрывать завесу, отделяющую нас от жизни общества былых времен, и не его вина, если эта жизнь мало согласуется с великими заповедями добра и приличия. Наш долг — выяснить причины, которые довели Францию до столь ненормального положения.

Первенствующую роль среди них играет, разумеется, война. В течение двадцати пяти лет, почти без перерывов, Франция воевала. Она содержала под ружьем миллионы граждан. Мальчики пятнадцати лет, мобилизованные в спешном порядке, немедленно развращались. На интендантство было возложено снабжение четырех тысяч восьмисот базовых и семнадцати тысяч шестисот летучих публичных домов для солдат. Легко себе представить, как это отражалось на санитарном состоянии населения. Уже к 1935 году статистика показывала уменьшение рождаемости на сорок восемь процентов.

Тогда появилось на сцену спасительное лекарство. Владелец большой фабрики химических изделий «Д. Е.» выпустил в продажу золоченые пилюли «Афродитин». Это лекарство представляло из себя остроумную смесь эфирных веществ и семенных вытяжек. Оно одновременно служило для трех целей: преодолевало застенчивость, препятствовало увеличению населения, то есть отягощению бюджета, и, как всякий наркотик, веселило человека. Фабрика «Д. Е.» не успевала выполнять заказы. Вскоре ее владельцы сделались самыми богатыми людьми Франции. Что касается публики, то она нежио полюбила «Афродитин» и даже, для удобства, звала его запросто «Афро».

Пилюли, как мы уже сказали, были позолочены безвредным бронзовым порошком и продавались в изящной упаковке. Невесты преподносили своим женихам коробочки с пилюлями. Заботливые тещи, отправляясь утром на базар за провизией, не забывали прихватить коробочку «Афро». В кафе предупредительные официанты, завидев парочку, кричали буфетчице:

— Два пикона-кюрасо — два! Один «Афро» — один!

Солдаты, эти исконные носители городской цивилизации, познакомили с чарами «Афро» и сельских жителей. В любой крохотной лавчонке, обслуживавшей рыбаков Бретани или пастухов Савойи, можно было теперь найти заветные пилюли.