Император Николай II. Жизнь, Любовь, Бессмертие - Сергей Плеханов

Николай II в ссылке

Николай Александрович Романов, всего год назад бывший руководителем крупнейшей страны мира, теперь с ужасом наблюдал, как растаскивают по частям государство, создававшееся тысячу лет – из них триста лет его прямыми предками. Семья Романовых начинала «собирание земли» из небольшого слабого царства, едва пережившего Смуту и трепетавшего польских и татарских набегов, а оставила Россию протянувшейся через весь континент Евразии. Триста лет строительства и один год подлости и предательства уравновесились на весах истории. Неужели народ, который был так любим последним из романовского царского рода, оказался недостоин этой любви?..

Мучительные вопросы, на которые не было ответа, заставляли Николая II искать этот ответ в книгах русских классиков. Никогда он не читал столько русских прозаиков, как в тот год – революционные романы Тургенева и антиреволюционные Лескова, 4-й том «Войны и мира», содержащий рассуждения о философии истории и русской душе, трилогию Мережковского об Антихристе, действовавшем и в России, романы Всеволода Соловьева о масонах, мистико-политическое сочинение Сергея Нилуса «Близ есть при дверех», выпущенное в январе 1917 и почти полностью уничтоженное по приказу Временного правительства.

И все сильнее зреет убеждение экс-императора, что России предначертано свыше пройти через пучину бед. Нет, не русский народ он винит – он видит, какие силы тьмы объединились во имя сокрушения христианского государства. Царственная супруга во всем разделяет его настроение, она укрепляет дух детей и близких. Поэтому в доме нет уныния, несмотря на лавину самых чудовищных слухов, будоражащих окрестное население. У Романовых не опустились руки – продолжаются интенсивные учебные занятия Алексея, дочери рукодельничают, помогают отцу в расчистке дорожек от снега, в пилке дров. Все вместе разучивают пьесы и разыгрывают их на импровизированной сцене. А когда из города приходит священник, как всегда, истово предстоят перед Богом на молебнах по случаю семейных, государственных и церковных памятных дней. «С веселием и радостию», подобно первохристианским святым, встречают они удары судьбы. Ни один из наследовавших Романовым властителей России не обладал такой силой духа перед лицом грозящих бед. Страницы дневника низложенного монарха поражают прежде всего непоколебимой ясностью и внутренним достоинством. Ни одного ругательного эпитета, ни одного бранного слова! Стоит сравнить эти записи с дневником Ивана Бунина, который от яростного неприятия самодержавия перешел в те дни к столь же исступленной ненависти к новым властителям – даже в наше время бесцензурной вседозволенности редактору-составителю приходится обозначать отточием непечатные выпады всегда невозмутимого стилиста. В те дни, когда Николай Александрович сдержанно, но емко прокомментировал большевистский переворот, Бунин записал:

Дореволюционная фотография царской семьи

«4 ноября… Всем существом понял, что такое вступление скота и зверя победителя в город. «Вобче, безусловно!» Три раза приходили, вели себя нагло. Выйдя на улицу после этого отсиживания в крепости – страшное чувство свободы (идти) и рабства. Лица хамов, сразу заполнивших Москву, потрясающе скотски и мерзки. День темный, грязный. Москва мерзка как никогда. Ходил по переулкам возле Арбата. Разбитые стекла и. т. д. Назад, по Поварской – автомобиль взял белый гроб из госпиталя против нас.

Заснул около семи утра. Сильно плакал. Восемь месяцев страха, рабства, унижений, оскорблений! Этот день венец всего! Разгромили людоеды Москву!»

«Восемь месяцев страха, рабства» – и это о «золотых днях русской свободы», по сей день восхваляемых теми, кто числит себя наследниками «демократии» образца февраля 17-го…

«Передача семьи Романовых Уралсовету» (Художник В. Н. Пчелин. 1927 год)

Наконец и до Тобольска добрались «товарищи». Местный большевик Исай Коганицкий, еще недавно скромно шмыгавший по улицам в несвежей шинели, теперь раздулся, стал держаться нагло и вызывающе. Хотя единомышленников у него было мало, плюгавый революционер хорохорился не зря – все окрестные местности уже были в руках верных ленинцев. В марте 1918-го подоспела подмога во главе с бывшим матросом Хохряковым, жизнелюбивым мужланом с огромными кулачищами и бесшабашно-глупыми глазами. Коганицкий подсобил ему на выборах в местный Совет, и когда Хохряков сделался его председателем, стал руководить всеми действиями могучего борца за народное счастье. Тем более, что на этот счет регулярно поступали указания от Шаи Голощекина, секретаря Уральского обкома ленинской партии. А тот, в свою очередь, постоянно держал связь с Янкелем Свердловым, красным «президентом».

Хохрякова назначили по совместительству и комиссаром дома-тюрьмы, где содержалась царская семья. Эта операция и была главной целью командирования революционного матроса в Тобольск. Ибо палачи, засевшие в Кремле, уже порешили перевести императора и его близких поближе к центру, где их позиции были прочнее и где без особых препон можно было заняться приготовлениями к расправе.

Новым местом заключения назначили Екатеринбург. Тут у Свердлова кругом были свои люди. Еще со времен 1905 года, когда он пестовал в этих местах банды террористов, сложился дружный коллектив отпетых негодяев, которым ничего не стоило выстрелить безоружному человеку в лицо, задушить священника, отрезать голову классово чуждому элементу. И это не образные преувеличения – действительные факты из послужного списка «красной сотни», орудовавшей на Урале еще до большевистского переворота.

30 апреля в Екатеринбург были доставлены царь, Александра Федоровна и Мария Николаевна. Три недели спустя в особняк инженера Ипатьева, приспособленный под «Дом особого назначения», прибыли остальные члены семьи – Алексей Николаевич, Ольга Николаевна, Татьяна Николаевна, Анастасия Николаевна. Крестный путь завершился – в этом доме последнему русскому императору и его семье выпало встретить смертный час…

«Вам выпало счастье расстрелять…»

Когда-то Макиавелли поучал феодальных властителей Италии: «… завоеванное и унаследованное владения могут принадлежать либо к одной стране и иметь один язык, либо к разным странам и иметь разные языки. В первом случае удержать завоеванное нетрудно, в особенности если подданные и раньше не знали свободы.

Чтобы упрочить над ними власть, достаточно искоренить род прежнего государя, ибо при общности обычаев и сохранении старых порядков ни от чего другого не может произойти беспокойства».