Визитная карточка флота - Александр Плотников

Татьяна с интересом посмотрела на него. От отца и братьев она наслышалась о традиционном суеверии моряков. Раньше, говорят, на судах не было тринадцатой каюты, была 12-а, или вообще роковой номер пропускался. А женщина на корабле? Сколько с этим суеверием связано былей и небылиц!

Татьяне запомнилась история, рассказанная ей когда-то Сергеем Урмановым. Будто бы императрицу Екатерину Вторую, посетившую Таврию, князь Потемкин пригласил на парусное учение. Корабль для высочайшего посещения выбрали самый лучший, матросы на нем взлетали на мачты как обезьяны и работали там, как теперешние циркачи; особенно лихим марсофлотом был старик боцман — как полагается, с большущей серьгой в ухе и с прокуренной трубкой на гайтане.

Князь Потемкин, разумеется, дал соответствующий инструктаж и начальнику эскадры, и командиру корабля, но примета есть примета — хоть сама императрица на корабле, но все одно женщина. Кресло ей поставили на самом видном месте, и, как только она дала знак платочком, учение началось.

Матросы кинулись вверх по вантам, корабль стал окутываться белыми облачками парусов. На двух мачтах мигом спроворили свое дело, а на третьей что-то заело. У князя Потемкина единственный глаз из орбиты полез, командир стоит белый и дар речи потерял. Только боцман не растерялся, вскинул над головой кулаки, выдал на басах такую виртуозную руладу, в которой помянул всех святых, святителей и апостолов в придачу. Это мигом подействовало на нерасторопных, тут же исправили промашку.

Потемкин в расстроенных чувствах пошел объясняться с матушкой-императрицей, а та, оказывается, ничего не заметила, так заслушалась боцмана, что взгляда на мачту не подняла. Прячет лукавую улыбку и спрашивает своего всесильного фаворита:

«Скажи, Григорий, на котором языке сей шкипер изъяснялся, на русском или голландском?»

«На матерном, матушка-императрица!» — брякнул рассерженный князь.

Размышления Татьяны прервал голос капитана:

— Ага, вот еще одна жертва дьявольских козней! Гляньте, доктор, справа по курсу болтается шип. — Семен Ильич протянул Татьяне бинокль. На мачте у него сигнал, который означает «не управляюсь». По флагу это панамец, но я сомневаюсь, что флаг настоящий. Наверно, конфинанс какой-нибудь…

В той стороне, куда показывал капитан, Татьяна углядела небольшой пароход с ярко раскрашенной трубой и с похожими на паучьи ноги стрелами.

— А что такое конфинанс?

— Так называют суда, плавающие под удобными флагами. Маленькие хитрости капиталистов: чтобы поменьше платить налогов, они переводят свои суда под флаги «щедрых» в кавычках стран: Панамы, Либерии, Ливана. Платят этим странам небольшую деньгу, а выгоду в итоге получают приличную… Надо запросить капитана, нуждается ли в помощи, — сказал Семен Ильич, торопясь в ходовую рубку.

Татьяна осталась на мостике одна, с биноклем в руках, который оставил ей капитан. Еще раз навела бинокль на чужое судно, которое быстро увеличивалось в размерах. На палубе его не чувствовалось признаков катастрофы. Наоборот, вид у конфинанса был вполне благополучный, два полуголых матроса даже ловили с борта рыбу, спокойно подергивая невидимые в оптику лесы. Заметив идущее вблизи судно, они приподнялись и приветственно помахали зажатыми в кулаках беретами.

— Этот из тех, что тонуть будет, а помощи не примет, — презрительно хмыкнул вернувшийся на мостик капитан. — Копейка ему дороже собственной жизни. Боится, что сдерем такой презент, которого ему хозяева не простят…

— Он что, не верит в бескорыстие? — еще раз с любопытством глянула на конфинанса Татьяна.

— Видите ли, доктор, — посерьезнел Семен Ильич, — это не тот случай, когда следует показать традиционное наше благородство. Останавливаться и терять время за спасибо в данной ситуации мы не можем. Мы с вами торговый флот, потому обязаны думать о выгоде и давать прибыль государству. Но ведь и он, — капитан кивнул вслед скрывающемуся за кормой судну, — не был бы в убытке. Я уверен, у него инструмента приличного нет, а у нас — первоклассная мастерская. С тем, что мы бы сделали ему за несколько часов, он промордуется сутки, а то и больше… Хорошо, если еще погода будет к нему милостива, здесь она может перемениться в одночасье. Вот и сообразите, доктор, выгадал он или прогадал, отклонив наше предложение…

— Да вы настоящий коммерсант, Семен Ильич, — улыбнулась Татьяна.

— А как же иначе? Экономические расчеты — серьезная часть капитанских обязанностей. И это не все! Мне, если хотите знать, приходилось выступать и в роли дипломата. Так, в прошлогоднем рейсе мне удалось в Лагосе обскакать кое-кого из чужих и наших капитанов, на полмесяца раньше стать под разгрузку. — Семен Ильич приосанился, чувствовалось, что воспоминания приятны ему самому. — Вы не представляете, доктор, какое это мучение неделями болтаться бессмысленно и бестолково на рейде! Тут как зверь от тоски завоешь или заплачешь как дитя…

— Каким же образом вам удалось других перехитрить? полюбопытствовала Татьяна.

— Очень просто: нашел общий язык с капитаном порта и со стивидором. Стоило всего две ночки не поспать…

На мостике появился старпом Алмазов, щурясь на ярком солнце, замурлыкал любимый мотивчик:

Король лакея своегоНазначит генералом,Но он не может никогоНазначить честным малым…

— Из Беранже, — пояснил он, отвесив церемонный поклон Татьяне, потом сладко зевнул, прикрыв рот ладонью, и обратился к капитану:

— Предлагаю, кэп, расшевелить народ. Погода балует, многих в сон стало клонить. Позвольте сыграть пожарную тревогу?

— Хорошо, чиф, — повернулся к нему Семен Ильич, — только после смены вахты.

— Понятно, — сказал Алмазов и, еще раз поклонясь Татьяне, исчез.

Она же продолжала открывать для себя новые истины. И в Куйбышеве и в Москве перед ее глазами проходили десятки, а может, и сотни людей, но в ее сознании они обезличивались, группируясь в общую категорию — больные. Как ни странно, но симптомы их недугов запоминались больше, чем сами эти люди. А теперь, совсем за недолгое время, Татьяна убедилась, что за каждым человеческим лицом стоит особенный, неповторимый характер. Взять хотя бы капитана и старшего помощника.

Ян Томп рассказывал ей, что Семен Ильич Сорокин капитанит в два раза дольше, чем плавает Алмазов; начинал он с портовых буксиров, таскающих на рейд обшарпанные баржи-грязнухи. Генрих Силантьевич Алмазов начинал плавать в военном флоте, быстро вырос до командира тральщика, но попал под сокращение, обменял диплом и стал штурманить на большегрузных океанских судах торгового флота.

Если Семен Ильич подолгу упорно одолевал каждую ступеньку трапа, ведущего на капитанский мостик, то Алмазов перепрыгивал через одну. Зато, осилив новый судоводительский рубеж, Сорокин по-хозяйски прочно закреплялся на нем, а Генрих Силантьевич мог запросто кубарем скатиться вниз.

Несколько последних лет Алмазов ходил в вечных старпомах. «У вас сплошные достоинства, — сказал ему один кадровик, — только единственный недостаток — легкомыслие…»

Ян утверждал, что при всем при этом «человек с драгоценной фамилией» слыл в пароходстве толковым судоводителем, умеющим ладить с людьми, потому его охотно брал к себе любой капитан, а вот молодые штурманы шли к Семену Ильичу Сорокину без особой радости.

«Кому понравится, коли кэп сутками торчит за спиной в рулевой рубке», — комментировал этот факт Алмазов. Сам же он так представлял свое будущее капитанство: «Вышколю своих штурманов и буду весь рейс заниматься в каюте самообразованием…»

Ян говорил также, что на вахте старпома капитан почти никогда не появляется на мостике.

— Вы знаете, доктор, в чем мы принципиально расходимся со старпомом? — словно прочитав ее мысли, спросил Семен Ильич и тут же ответил на свой вопрос: — В комплектовании экипажа, особенно женской его части. Я считаю, что на должности поварих, буфетчиц, дневальных надо брать пожилых женщин. Опыта побольше и соблазна для экипажа поменьше… А вот Генрих Силантьевич убежден, что надо, наоборот, брать молодых и красивых. Они, мол, всех подтягивают, а кой-кого и вдохновляют на доблестный труд…

— Интересно, а я по чьей мерке прохожу, по вашей или по старпомовской? — улыбнулась Татьяна.

— Вы особая статья, вы комсостав, — ловко выкрутился капитан. — А вот наша Лида — протеже чифа. Зато Варвара Акимовна — мой кадр.

— Но Варвара Акимовна почти двадцать лет плавает. Начинала тоже молодой и красивой.

— Не знаю, не знаю, в ту пору я с нею не служил…

На горизонте вдруг заклубилась голубовато-серая дымка, длинные языки ее поднимались все выше и выше. Тотчас же на мостике потянуло сырым ветерком. Татьяне показалось, что ветер оставляет на ее оголенных до локтей руках мокрые следы.