Ничейная земля - Илья Бушмин

Катя бросилась за сестрой, которая уже выскользнула из калитки на улицу. Где-то позади хлопнула дверь дома, это кто-то из родителей выбежал за ними следом, привлеченный шумом.

Пархомовы жили в 10—12 домах от Мазуровых. Катя никогда не считала, сколько именно домов отделяли их от ее одноклассницы, погибшей такой страшной смертью. Зачем считать, если каждый сантиметр этой улицы ты знаешь наизусть? И сейчас Катя бежала за Валей по пыльной дороге, спеша к дому Пархомовых. Она видела белый фургончик «скорой помощи» и желтый милицейский «УАЗ». На улице перед домом уже собралась толпа. Люди шептались, галдели, охали и бубнили что-то, и все это сливалось в единый бессвязный гам толпы.

– Что случилось-то? – запыхавшись, спросила Катя.

– Я откуда знаю? Мы только вышли, идем – а тут это. Ну, я в дом сразу… О, мама с папой бегут! Сергей, ты узнал что-то?

Катя только тут разглядела Сергея в толпе, все прибывающей и увеличивающейся на глазах. Он смотрел на дом, как зачарованный. Сергей открыл рот, чтобы что-то сказать, но слова застряли в его горле. Он кивнул и продолжил таращиться вперед.

Катя тревожно вытянула шею, стараясь понять, что происходит. Ворота были распахнуты, и за ними шныряли сосредоточенные люди в белых халатах и чуть растерянные милиционеры в синих мундирах. Среди них Катя заметила участкового, с которым отец говорил каких-то полчаса назад.

Около ворот стоял Пархомов. Смертельно бледный, будто кто-то высосал из его тела всю кровь до последней капли, он чуть пошатывался. Пархомов не замечал суеты за воротами и шепчущейся тревожной толпы прямо перед ним. Он был призраком, погруженным в самого себя. Случилось что-то жуткое, поняла Катя. Опять.

– Теть Маш, здрасте! – звонкий голос Вали вывел Катю из оцепенения. Валя обращалась к одной из соседок, причитавшей сквозь ладонь, которой она зажимала рот, будто боясь ляпнуть что-нибудь лишнее. – Что стряслось-то?

– С собой она покончила, – от слов соседки Катю пробрал озноб ужаса перед смертью, словно окружавшей их со всех сторон. – Отравилась. Таблетками, наверное. Господи, что делается-то…

– Смерть дочки не смогла пережить, – завздыхала другая тетка в толпе и перекрестилась. – Царствие небесное.

Катя больше не могла терпеть. Ее подхлестнул ужас перед смертью, которая окружала их со всех сторон и становилась с каждым днем все ближе, все неотступнее. Смерть была повсюду. Катя всхлипнула, не узнав собственный голос, и что было сил помчалась назад – к дому.

3

– Мы были в полиции тогда. Нас послали. Нас просто послали. Сказали, что мелочью не занимаются. Дежурный просто отшил нас и все, – Даутова горько хмыкнула. – Мы же из Ямы. Люди второго сорта.

– Я тоже из Ямы, – сказал Поляков. – С дежурным мы разберемся. По крайней мере, попытаемся. Он не должен был так поступать.

– В нашей стране многие поступают совсем не так, как должны. Поэтому все вокруг похоже на один большой дурдом.

Поляков вздохнул.

– Понимаю. Но сейчас в нашем поселке снова убивают девочек. Помогите нам поймать его. Вашей дочери повезло. Другим нет. Простите за киношную фразу, но он будет убивать и дальше, если его не остановить.

Вечером искать дом Даутовой было нереально: ливень лил, как из ведра. Поляков остался ночевать у родителей. Впервые за много лет. Поэтому сон к нему не шел очень долго. Он пялился в черноту потолка, слушал тиканье часов, которое так быстро убаюкивало его в детстве, и кашель спящего в родительской комнате отца, и размышлял о странном порядке вещей, из которых сплетена жизнь.

Даутова сдалась. И позвонила Рамиле. Теперь уже сама Даутова уговаривала дочь согласиться на встречу с опером, за что он был благодарен женщине. В конце концов, с помощью тех же доводов и увещеваний, сдалась и Рамиля.

Она работала на рынке в Промышленном районе, на проспекте братьев Кирсановых. Поляков добрался до него только через час, потому что по пути заскочил – взять служебную машину, а заодно захватить в кабинете фоторобот маньяка.

Рамиля была смуглой, невысокой, но крепко сбитой девушкой с раскосыми черными глазами. Очень похожа на мать. Она пряталась от накрапывающего монотонного дождя под навесом торговой палатки, в которой торговала тапочками, шлепанцами и носками.

– Была зима, – поведала девушка, распрощавшись с очередным потенциальным покупателем, который так ничего и не приобрел. – Сугробы, метель, снег. Я возвращалась из города, от подружки.

– Через переезд или по Котова?

– Ни там, ни там. Через первый квартал.

Поляков кивнул. С высоты птичьего полета Яма, если очертить ее границы, была похожа на смесь перевернутой птицы в полете и джойстика для современной компьютерной игровой системы. Изогнутая центральная часть, окаймленная улицей Котова сверху и упирающаяся в лесной массив снизу, и два своеобразных крыла, западное и восточное. Они тянулись вдоль того самого лесного массива с одной стороны, а также мебельной фабрики и заброшенного завода железобетонных конструкций с других сторон. Первый квартал был в западном «крыле» поселка.

– Я спускалась вниз по Грязнуле… Знаете Грязнулю?

– Улица. Конечно, знаю.

– Я как раз спускалась по Грязнуле вниз. Темно, кусты, дома, все ставни закрыты. И людей никого, потому что уже десять вечера. Я шла одна. Подружка должна была меня проводить, но к ней там парень пришел… В общем, я пошла одна. Страшновато было, конечно, но я ведь в Яме все знаю, чего мне боятся?

– Где он на вас напал?

– Вот прямо там. Иду я по тропинке. Узкая, два человека не разойдутся, а снега вокруг – почти по пояс. Тогда снегопады большие были… Услышала я хруст снега за спиной. Обернуться даже не успела. Он напал и просто повалил меня в снег. Я лицом вниз упала, все забилось сразу – нос, рот, глаза. Пока отплевалась, попыталась закричать… И тогда он начал меня душить.

– Чем?

– Сразу-то я не поняла. Потом только сообразила. Моим же шарфом. Черный такой. Мне мама связала. Собственным шарфом, понимаете?

Поляков не просто понимал. Он убеждался, что речь идет о том самом убийце, которого они ищут. Одна из особенностей его почерка заключалась именно в этом. Душить жертву чем-то из ее вещей.

– А дальше помните?

– Такое забудешь. Ой, секунду.

Девушка отвлеклась на очередного человека, выплывшего из толпы к ее палатке. Прячась под зонтик, тот прощупывал тапочки в переднем ряду. И, так ничего и не спросив, испарился. Рамиля пожала плечами и вернулась.

– Я тогда спортом занималась. Три раза в неделю в Промышленный ездила, в наш ДК, помните?

– Где дискотека проходила?

– Это вечером. А днем там кружки и секции были. Я ходила на легкую атлетику. Летом по стадиону бегали, зимой в зале занимались. Поэтому я сообразила, что главное сейчас – как-то постараться встать на ноги и убежать. Но он… Он сильный очень был. Я ничего не могла поделать. А он душил, тянул, хрипел за спиной. Я упиралась, как могла… А потом он поволок меня.

– Куда?

– Вниз. За шарф. Натянул его вокруг шеи и поволок. Я хрипела, у меня в глазах уже темнеть начало… А он тащит меня по тропинке, тащит, и рычит, подвывает даже как-то, как… шакал какой-то, или гиена… Пока не дотащил до того дома.

– Какого дома?

– Там дом стоял, в котором никто не жил. Прямо на спуске, около тропинки, почти на углу. Сколько помню, все время ставни заколочены были. Ворота сначала покосились, потом упали, потом их на доски кто-то растащил. Ну, сами знаете, как это в Яме бывает. А дом тогда не трогали вовсе. И вот я сквозь туман – а в глазах уже пелена такая стояла, и искры только плясали перед глазами… И вот я сквозь это все вижу, что он меня в тот самый двор затаскивает. Бросил там, в сугроб, сам сверху прыгнул. На меня. Уселся. Рукой за лицо схватился. Крепко, ногти в кожу впились… А сам смотрит мне в глаза. И скалится, как собака. Все зубы видно…

Она замолчала и уставилась куда-то в пространство. Поляков забеспокоился.

– Рамиля?

Девушка чуть вздрогнула, возвращаясь в реальность от жутких воспоминаний. И заговорила снова. Голос звучал тихо, с хрипотцой.

– В руке у него нож мелькнул. Он мне его к лицу поднес, к глазам, – Рамиля дотронулась до правой скулы. – И я… Тогда я поняла, что мне конец. Прямо сейчас.

– Но вы живы.

– Кажется, – неуверенно отозвалась девушка. – Я умудрилась как-то изловчиться. Повернуть голову так, чтобы достать до его руки. И я впилась ему в руку. Изо всех сил. Почувствовала, как у меня по губам засочилась его кровь. Он… Он заорал. Не от боли, не от страха, а так люто, зло… От ярости. Что я посмела не просто сдохнуть, как он хотел, а барахталась и сопротивлялась. Он ударил ножом. Несколько раз. А я… Я грызла его руку, потому что могла только это.

Рамиле было тяжело говорить. За последнюю минуту она осунулась и словно постарела лет на десять. Окунаться в такие воспоминания всегда тяжело. Они существуют, чтобы прятать их в самом дальнем уголке сознания, а не извлекать на поверхность.