Генеральская звезда - Эл Морган

— И ты думаешь, это решит... то, другое?

— Ты имеешь в виду постельные дела? Скорее всего, не решит. Я совсем не уверена, что он и дальше в минуты самой тесной нашей близости не будет думать об Элен. Разве я смогу когда-нибудь забыть о той первой нашей брачной ночи?

— Сомневаюсь.

Маргарет рассмеялась.

— Что с тобой?

— Вспомнила один анекдот... У офицерских жен анекдоты, знаешь ли, в большом ходу... Так вот, анекдот об одной супружеской чете. У мужа появляется желание, он уже начинает ласкать жену, а она и говорит ему: «Герман, только не сегодня. Я уже сегодня так устала, так устала, что и думать не могу о ком-то еще!» Смешно?

— Не слишком... Как ты считаешь, Чарли хороший офицер?

— По-моему, да. Он же заключил сделку.

— Сделку?

— Точнее говоря, сделку заключили за его спиной в день гибели его отца, во время первой мировой войны. Поступив в Вест-Пойнт, Чарли подтвердил факт сделки и теперь выполняет свои обязательства. Кто-кто, а я-то знаю это лучше, чем кто-либо другой.

— Да, но мне известно одно его качество, о котором ты ничего не знаешь, Маргарет. Он хороший вояка.

— А как же иначе? От того, кто хочет прослыть настоящим боевым офицером, армия всегда ожидает готовности умереть, как только потребует обстановка. Просто, не так ли? Хороший вояка — это тот, кто, если возникает такая обстановка, говорит: «В этом и состоит моя работа, и если меня убьют — очень жаль, но ничего не поделаешь, значит, так нужно». И к этому ничего не прибавишь, правда?

— Конечно. Профессиональный риск, если можно так выразиться.

— В этом суть вопроса. Офицер всегда должен быть готов умереть. Чарли не раз проявлял такую готовность. И не только проявлял — он сам искал смерти. По-моему, он считал, что для него это единственная возможность уплатить долг, взятый за него матерью, когда ему было девять лет.

— Но ты еще не видела его в боевой обстановке. Он был чертовски хорошим солдатом.

— Не сомневаюсь. Он из числа тех службистов, которые рассуждают так: «Я никогда не потребую от своих людей ничего такого, что не смогу сделать сам». Верно?

— Видишь ли... Можно смотреть на это и так.

— Но можно смотреть иначе, а именно: что, собственно, пытается доказать старший офицер, рассуждающий, как Чарли. Ведь в боевой обстановке командир полка и простой солдат — величины отнюдь не равнозначные. Убитого рядового могут заменить тысячи таких же безымянных и безликих рядовых, а для подготовки полковника нужно потратить лет двадцать. Величины, повторяю, совершенно несопоставимые, и тот полковник, который из каких-то донкихотских соображений рискует своей жизнью, просто кретин и абсолютно ничего таким риском не доказывает. Ты вот очень гордишься той вылазкой разведгруппы. Но разве Чарли поступил благоразумно, рискуя собой? Он и пользы никакой не мог принести группе, поскольку не был подготовлен для тех целей, с какими она отправлялась в расположение немцев. Злоупотребляя своим положением, он включил себя в группу, хотя не имел на то никакого права и в том не было никакой необходимости.

— И все же это требовало от него большого мужества.

— Вздор!

— Ты многого не понимаешь, Маргарет, а берешься судить. Вот пройдет еще полчаса, приземлится самолет, из него выйдет Чарли, и его до хрипоты будут приветствовать сто семьдесят миллионов человек.

— Да ну? Ура, ура Чарли Бронсону!.. Ура Бронко Бронсону!.. Напомни мне как-нибудь, я расскажу тебе о его блестящей карьере в роли футболиста.

— Я был совсем мальчишкой, когда вернулся Линдберг и проезжал в открытой машине по Пятой авеню. С тех пор утекло много воды — я вырос и многое узнал о так называемых героях. И все же я помню, как восхищался Линдбергом, смотрел на него во все глаза и думал: «Это он совершил такой перелет!» В конце концов совершенно не важно, почему он совершил его, что собой в действительности представлял и кем стал. Он совершил нечто важное и мужественное, и нам как нации время от времени нужны такие подвиги. Нечто подобное совершил и Чарли. Всех нас восхищают его подвиги, и они нужны для престижа нации.

— Ах, Гарри, Гарри! Ты так и остался легковерным бойскаутом.

— Мы все немножко бойскауты.

— Вот ты упомянул о мужестве. А к Чарли это понятие никак не относится. Мужество необходимо, если ты стоишь перед угрозой что-то потерять или если ты боишься умереть. После той аварии на шоссе Чарли нечего было терять, ему нечего было опасаться и он не боялся умереть.

— Это что, лекция о сущности фатализма?

— А почему бы и нет? Помню, когда мы с Чарли прожили уже года два, он однажды обучал роту новобранцев метанию гранат. Ты знаешь, как это делается?

— Нет.

— В течение недели молодые солдаты изучают устройство ручной гранаты и учатся ее бросать; им показывают, как нужно правильно держать руку, целиться, вытаскивать чеку, какое движение сделать, чтобы придать гранате нужную траекторию полета, как укрыться перед взрывом. Только после этого их отправляют на полигон и тут, с соблюдением всяческих мер предосторожности, тренируют в бросании боевых гранат. На полигоне вырыты глубокие индивидуальные окопы — в них и укрываются, бросив гранату. Ну вот. Однажды произошло так, что молодой солдат, вытащив чеку, нечаянно выпустил гранату из рук. А взрывается она примерно через восемь секунд после броска — значит, у парня оставалось в запасе нужное время. Он, а еще раньше его товарищи спрыгнули в окоп. В худшем случае над ними просвистело бы несколько осколков да слегка припорошило пылью. Только и всего. Никакая опасность никому не грозила. И все же Чарли выскочил из укрытия и упал на гранату. Ты представляешь, что бывает с теми, кто накрывает своим телом гранату?

— Представляю, видел.

— Граната-то оказалась бракованной, не взорвалась, но Чарли прослыл героем, все взахлеб прославляли его за мужество, которое он якобы проявил, спасая своих людей. Никто не обратил внимания на тот факт, что солдаты находились в укрытии и с ними ничего не могло случиться, если бы граната и взорвалась. Во всяком случае, на какое-то время Чарли стал героем в своей части.

— А по-твоему, он всего лишь пытался покончить с собой?

— Не так-то легко объяснить все это, Гарри. Скорее всего, он действовал инстинктивно. Видимо, даже не отдавал себе отчета в своих действиях, просто воспользовался представившейся возможностью. Потом он говорил, что боялся, как бы солдат не струсил и не выскочил из окопа. Возможно, так могло случиться, но не случилось. Как бы то ни было, я утверждаю, что Чарли искал удобный момент, чтобы покончить с собой. Пока что такой возможности ему не представилось.

Распахнулась дверь, и в комнату влетел Бадди.

— Прошу прощения. Операторы кинохроники интересуются, не могла бы миссис Бронсон уделить им несколько минут? Они хотят на всякий случай сделать несколько запасных кинокадров: миссис Бронсон устремила взор в небо, ожидая появления самолета, миссис Бронсон идет по летному полю, ну и все другое. Когда приземлится самолет, у них не будет свободной минуты, и они хотят все сделать сейчас.

— Как, Маргарет?

— Пожалуйста. Почему бы и нет?

Маргарет ушла вместе с Бадди. Я позвонил в отдел связи с прессой штаба армии и узнал, что там поддерживают постоянную радиосвязь с самолетом. По мнению штаба, он должен был прибыть минут через двадцать пять.

Европа. 1944-1945

После той памятной разведки я на некоторое время потерял из виду Чарли Бронсона и его дивизию. Фронт пришел в движение, и трудно было установить, где находится в данный момент то или иное соединение. Война опять стала маневренной, и моя редакция заваливала меня телеграммами, требуя побольше разъезжать, освещать действия разных частей, а не только пехотных.

Подобно многим другим корреспондентам, начиная с Эрни Пайла, я успел пристраститься к пехоте и навсегда сохранил благоговейный трепет перед неподдельным мужеством солдат со скрещенными винтовками на петлицах. Интересно, смог бы я отнестись к этому так спокойно, как они, если бы по капризу судьбы призывная комиссия направила меня в пехотную роту? Пребывание под огнем — только одна сторона жизни пехотинца. Есть и другие стороны: по месяцу не менять белья, не бриться и не мыться, потому что надо беречь воду; терпеть вши и довольствоваться скудным рационом из ломтика холодного консервированного сыра, плитки мармеладу и жестких, безвкусных галет; видеть, как один за другим исчезают твои товарищи, и ждать, когда закон больших чисел сработает против тебя.

Я провел много времени на передовых позициях, обливался холодным потом под минометным и артиллерийским огнем, сбивал снайперов с крыш, кормил вшей и даже болел «окопной стопой». Но между мной и солдатами была большая разница. Я мог получить только приблизительное представление о том, что значит быть строевым солдатом. У меня всегда был выход. Я мог в любое время уйти в тыл, если станет невмоготу. Солдат же не мог покинуть передовую, пока его не вынесут на носилках, не воткнут в зубы личный знак и не похоронят или пока не кончится война, — если, конечно, ему удастся выжить. Впрочем, ни один солдат по-настоящему не верил, что война кончится. Даже пробыв месяц на передовой, по возвращении в город я обнаруживал, что впадаю в то же солдатское настроение. Каждый выпитый глоток казался мне последним глотком в жизни, на каждую женщину я глядел как на последнюю женщину, какую мне приходится видеть. Я стал по-новому замечать восход и закат солнца. Когда в жизни мало прекрасного и привлекательного, то и восход солнца может стать значительным событием. Как-то я написал очерк о рядовом солдате, который прошел войну в составе одной из самых боевых дивизий. Я просто документально описал один день из его жизни: обыкновенный, не очень тяжелый день. Он протекал так.