Стрелок - Стивен Кинг

— Их потом оставляют, — пробормотал Катберт. — Птицам.

— Айда наверх, — сказал Роланд.

Катберт взглянул на приятеля: во взгляде читалось что-то вроде ужаса.

— Ты что, думаешь…

Роланд оборвал его движением руки.

— Времени еще завались. Никто не приедет.

— Ну ладно.

Они медленно зашагали в сторону виселицы, и возмущенно сорвавшиеся с места птицы с карканьем закружили над землей, будто орава сердитых крестьян, согнанных с земли. На фоне чистого, зажженного зарей неба они казались плоскими и черными.

Роланд впервые почувствовал гнусность своей ответственности за происходящее; дерево виселицы не было благородным, оно не было частью внушающей благоговейный ужас Цивилизации — это была всего лишь покоробленная сосна, покрытая белыми кляксами птичьего помета. Им было забрызгано все: ступени, перила, помост… и он вонял.

С удивлением и ужасом в глазах мальчик обернулся к Катберту и увидел, что Катберт смотрит на него с таким же выражением.

— Не могу, — прошептал Катберт. — Не могу я на это смотреть.

Роланд медленно помотал головой. Он понял, что здесь заключен урок: не сияющая блестящая штучка, нет — что-то старое, ржавое и изуродованное. Вот почему отцы позволили им пойти. И со своей обычной упрямой, молчаливой настырностью Роланд мысленно наложил руки на это что-то.

— Можешь, Берт.

— Я сегодня спать не буду.

— Значит, не будешь, — сказал Роланд, не понимая, что тут можно поделать.

Внезапно схватив Роланда за руку, Катберт взглянул на товарища с такой немой мукой, что к тому вернулись собственные сомнения и болезненно захотелось, чтобы в тот вечер они вообще не переступали порога западной кухни. Отец был прав. Лучше все до единого мужчины, женщины и дети в Фарсоне, чем это.

Впрочем, какой бы проржавевшей, наполовину преданной забвению штукой ни был сегодняшний урок, ни выпускать ее из рук, ни ослаблять хватку Роланд не собирался.

— Давай не пойдем наверх, — сказал Катберт. — Мы уже все видели.

И Роланд неохотно кивнул, чувствуя, как ослабевает захват, в котором находилась непонятная штуковина. Он знал, что Корт парой хороших ударов распластал бы их обоих на земле, а потом шаг за шагом заставил бы с проклятиями подняться на помост… на ходу хлюпая носами, чтобы сдержать свежую кровь. Корт, вероятно, не поленился бы даже закрепить на перекладине новую пеньковую веревку, по очереди набросить петлю на шею каждому из них и заставить постоять на крышке люка, чтоб прочувствовали, каково это; а еще Корт с готовностью наградил бы еще одним тумаком того, кто всхлипнет или не совладает с мочевым пузырем. И, разумеется, был бы прав. Впервые в жизни Роланд обнаружил, что ненавидит собственное детство. Он мечтал о габаритах, мозолях и уверенности зрелых лет.

Прежде, чем повернуть обратно, он нарочно отодрал от перил щепку и положил в нагрудный карман.

— Зачем ты это сделал? — спросил Катберт.

Роланд хотел сказать в ответ что-нибудь развязное, вроде: О везенье — в пеньковой болтаться петле… но лишь взглянул на Катберта и потряс головой.

— Просто так. Чтоб она всегда была со мной.

Они ушли от виселицы, сели и стали ждать. Примерно через час начали собираться первые зрители, преимущественно семьи. Они съезжались в разбитых фургонах и «фаэтонах»; в плетеных корзинах с крышками лежали завтраки — холодные блинчики с начинкой из земляничного варенья. В животе у Роланда ощутимо заурчало от голода, и мальчик еще раз с отчаянием подивился, в чем же тут благородство. Ему казалось, что в Хэксе, безостановочно кружившем в своем грязном белом халате по заполненной горячим влажным паром подземной кухне, благородства было больше. В болезненном замешательстве мальчик потрогал пальцем щепку от виселицы. Катберт лежал рядом, делая бесстрастное лицо.

В итоге все оказалось не так страшно, и Роланд был рад этому. Хэкса привезли на открытой повозке, но выдавала повара лишь необъятная талия — глаза Хэксу завязали широкой полосой черной ткани, которая скрывала нижнюю часть лица. В изменника полетело несколько камней, но большая часть толпы продолжала завтракать.

Незнакомый мальчику стрелок (Роланд обрадовался, что жребий вытащил не отец) осторожно провел толстяка-повара по ступенькам. По обе стороны люка стояли взошедшие на помост еще раньше двое Стражей из Дозора. Когда Хэкс со стрелком оказались наверху, стрелок перебросил через перекладину веревку с завязанной на ней петлей, накинул повару на шею и спустил узел так, что тот прильнул к шее прямо под левым ухом. Все птицы улетели, но Роланд знал, что они ждут.

— Желаешь ли ты сознаться? — спросил стрелок.

— Мне не в чем сознаваться, — ответил Хэкс. Слова отчетливо разнеслись над толпой и, несмотря на то, что голос повара заглушала свисавшая на губы ткань, прозвучали со странным достоинством. Поднявшийся слабый, приятный ветерок поигрывал полотном. — Я не позабыл лик своего отца и пронес его через все.

Роланд остро глянул на толпу и встревожился оттого, что увидел — сочувствие? Может быть, восхищение? Он решил спросить отца. Когда предателей называют героями (или героев предателями, подумал он, по своему обыкновению насупившись), значит, настали черные дни. Он жалел, что плохо понимает происходящее. Мысли мальчика перескочили на Корта и на хлеб, который Корт им вручил. Роланд почувствовал презрение: приближался день, когда Корт должен был стать его слугой. С Катбертом, возможно, выйдет иначе; может статься, Катберт согнется под непрерывным огнем Корта и останется пажом или подручным конюха (или, что бесконечно хуже, надушенным дипломатом, развлекающимся в приемных или глядящим в поддельные хрустальные шары вместе с выжившими из ума болтливыми королями и принцессами), но он — нет. Роланд это знал.

— Роланд?

— Я здесь. — Он взял Катберта за руку, и их пальцы сцепились намертво.

Крышка люка провалилась. Хэкс камнем упал в отверстие. В неожиданно наступившей полной тишине раздался такой звук, будто холодным зимним вечером в очаге выстрелила сосновая шишка.

Но это оказалось не слишком страшно. Ноги повара дернулись, разойдясь широким Y; в толпе возник удовлетворенный шелест; Стражи из Дозора бросили тянуться по-военному и беспечно взялись наводить порядок. Стрелок не спеша спустился с помоста, сел на лошадь и ускакал, грубо врезавшись в гомонящую толпу. Гуляющие так и прыснули с дороги.

После этого толпа быстро рассеялась, и через сорок минут мальчики остались на облюбованном ими небольшом пригорке одни. Возвращались птицы — исследовать новую долгожданную добычу. Одна опустилась Хэксу на плечо и как старая приятельница сидела там, быстро поклевывая яркое блестящее колечко, которое Хэкс всегда носил в правом ухе.