След черного волка - Елизавета Дворецкая

Ей очень хотелось расспросить его, но она не смела торопить события. В конце концов, угряне напали на старшего князя во время полюдья, а она потом еще пыталась лишить его ценного пленника. Однако Зимобор сердился на нее меньше, чем можно было ожидать, и Лютава старалась приглядеться к нему, не раздражая.

Теперь она смотрела на него другими глазами. Да, он по-прежнему казался ей очень хорош собой, но исходящее от него ощущение бодрости, дружелюбия, здоровья само по себе так привлекало, что достоинства его внешности – широких плеч и буйных русых с рыжиной кудрей, живо блестящих карих глаз под черными бровями – были уже не так важны. Но теперь Лютава знала о его могучем покровителе и невольно искала в Зимоборе не ту прежнюю «звезду во лбу», а жемчужный отсвет Занебесья, который лишь падал на него извне, но не принадлежал ему. Возможно, ее увлечение было внушено этой внешней силой… хотя Лютава не могла отрицать, что Зимобор и сам по себе способен вызвать любовь у какой угодно девицы. Ведь даже на нее, оборотня, волчицу, он смотрел с любопытством и дружелюбием, а не ужасом и ненавистью. Похоже, он был из тех, кто любит всех девок, сколько есть, но по-доброму. А женщин всегда влечет к тому, кто им от души радуется, и тут не нужно красоты, чтобы быть ими любимым.

Он даже не стал ее связывать на ночь, хотя его люди считали, что именно это и следует сделать. Зимобор был храбр, и это тоже в нем нравилось. Он просто обнял ее одной рукой, чтобы знать, что никуда не денется, и заснул мгновенно.

Лютава не спала, обдумывая все случившееся и свое нынешнее положение. Недолго они с Лютом радовались неудаче Хвалиса – вот и она сама попала в плен к смолянам. И не могла представить, чем это кончится. Зимобор знает, что она – старшая дочь Вершины и родная сестра его настоящего наследника. А значит, весьма вероятно, пожелает держать ее в заложниках самое меньшее до конца полюдья. Скорее всего и вовсе увезет ее в Смолянск и оставит там до тех пор, пока между смолянами и угрянами не будет утверждено новое докончание – как всегда при перемене князя. А чаще всего подобных знатных заложниц берут в жены, чтобы не пришлось возвращать и чтобы вечно держать в узде непокорных отцов и братьев…

«У меня есть невеста, – сказал он ей еще в первую их встречу. – Только я не знаю, где она».

«Я здесь!» – мысленно отвечала ему Лютава, глядя в темноту, полную дыханием спящих смолянских отроков и чувствуя тепло обнимающей ее руки.

Впервые в жизни ее обнимал во сне другой мужчина, кроме брата, и от тревожной непривычности этого ощущения Лютава никак не могла расслабиться и заснуть – не помогала даже усталость. Сильнее всего она сейчас хотела очутиться рядом с Лютомером. Впервые она оказалась оторвана от брата и отдана во власть другого мужчины – пусть случайно и ненадолго, как она верила, – и грудь заливала тоска, грозящая удушить. Когда ее минувшей осенью хотели выдать за Бранемера, все было иначе: там брат провожал ее к жениху, и еще до приезда на место она узнала, что выходить за дешнянского князя ей вовсе не надо. Потому и заключение в Ладином подземелье она переносила без большого труда – знала, что это временно, а потом они снова будут с Лютом. Нынешняя же разлука, начавшаяся так внезапно, грозила затянуться надолго и привести к замужеству. Все сходилось одно к одному: обещание Радомира, слова Зимобора о невесте, положение дел, когда смолянскому князю нужно уладить ссору с угрянами, а дочь их князя уже находится у него в руках. Никак иначе, как примирением через свадьбу, это все и не могло разрешиться. Лют сам себя перехитрил: надеясь избавиться от Хвалиса, толкнул угрян к раздору, который отнимет у него сестру.

Но Лютава не хотела этого! Без брата ей было плохо, как рыбе на суше. Тысячи девок запрыгали бы от радости, если бы им светило стать женой этого веселого плечистого парня и княгиней смолян, то есть верховной жрицей и госпожой всех днепровских кривичей. Но для Лютавы это все означало разрыв с угрянскими лесами и братом, и никакие блага не смогли бы возместить ей эту потерю.

Издалека донесся волчий вой. Лютава встрепенулась: она узнала голос. Ее брат давал ей знать, что он близко и не забыл о ней. Хотелось ответить: я здесь, я жива! Но она понимала: это будет самоубийство. У каждого из спящих в этой избе под рукой топор – и у Зимобора тоже. Подай она голос по-волчьи – все эти десять отроков немедленно вскочат и разом вдарят по источнику звука. Даже не пытаясь поглядеть, человек там или волк…

Надо постараться заснуть. Неизвестно, что будет завтра, но силы ей понадобятся. Лютава закрыла глаза.

Ровное дыхание Зимобора щекотало ей шею. Но что-то было не так… Запах чужого человека вместо родного Лютомерова тревожил ее и отгонял сон. Неужели дальше так будет всегда?

Но ведь это переживает каждая девка! Не зря невесту одевают в смертную сряду и прощаются с ней, как с умершей, – выходя замуж, каждая переживает разрыв со своим родом и врастает в чужой. Получается по-всякому – у кого как. И неужели она, Лютава, дочь Велезоры, умеющая ходить в Навь и договариваться с ее темными обитателями, не справится с тем, с чем худо-бедно справляется любая Милушка и Добрушка – все простые девки, что хихикают на павечерницах, без конца обсуждая, «как он на меня посмотрел»?

Вдруг Лютава осознала, что именно не так. От Зимобора пахло совершенно не так, как положено пахнуть от мужчины в походе, – дымом, лесом, конем, влажной шерстью и кожей, потом. Нет, живой человеческий запах его тела она тоже ощущала, но поверх него стелился бледно-зеленой сенью другой – травяной, растительный. Запах засушенной травы молодильника. Даже вспомнилась клеть на Волчьем острове, где они с бабой Темяной сушили и хранили целебные травы. Молодильником лечат боль в груди и слабость сердца. Но уж на человека с больным сердцем Зимобор не походил – про таких, как он, говорят «кровь с молоком».

Молодильником веяло от белой девы в луче занебесного света. Этот запах – знак его покровительницы. Перед глазами Лютавы вновь встала цветочная дева – белая и сияющая, как облака, облитые солнечным светом. Влекущая, сулящая счастье – и внушающая ужас…

Запах ландыша беспокоил, томил, волновал. Лютаву пробрала дрожь. В животе ощущалась пустота, по телу растекалось томление, отдававшее лихорадочной жаждой. Лютава даже испугалась: и природы этого чувства, и его силы. Она знала его – нередко она испытывала его, и это была одна из главных трудностей ее жизни. Оно было неотделимой частью ее любви к Лютомеру, но она знала, до каких пределов ему можно давать волю. А сейчас это влечение впервые было направлено на чужого мужчину – того, что обнимал ее сейчас.