Помутнение - Джонатан Летем

Потом до него дошло, что так привлекло внимание Фалька.

– Покраснение. Сиди спокойно. – Фальк залез во внутренний карман пиджака и вытащил оттуда крошечную баночку. Он открыл крышку и достал из-под нее пуховку, зачерпнув немного маслянистой пудры телесного цвета.

– Ты что, накладываешь мне на кожу тональный крем?

– Именно это я и делаю.

– Не знал, что ты носишь его с собой.

– Рано или поздно, Александер, и тебе придется его носить. С возрастом неизбежно сталкиваешься с этой проблемой. – Если Фальк и догадался, что синяк на горле у Бруно – это след от засоса, а он явно догадался, то не подал вида. Он молча стал глядеть в окно. – А я вот старею.

– Да.

– Я бы мог уйти на покой и поселиться здесь, – размышлял Фальк вслух. – Мне тут нравится. Именно в бухте Сентозы.

– На покой прямо сейчас?

Фальк не ответил.

В конце концов Бруно и Джэлтер остались в одежде. Она только целовала взасос его шею и схватила за член через штаны, а он проиграл последние шесть партий подряд, то ли нарочно, то ли нет, он и сам не понял, позволив Столарски всякий раз удваивать ставку и выигрывать, и в результате тот вернул почти все проигранные им тысячи сингапурских долларов, чему был несказанно рад. Да и Бруно не собирался обчищать Столарски – почему, он и сам не мог себе объяснить. Сдав последние шесть партий, он предложил на этом закончить. Кокаина больше не осталось, и в его сознании, и перед глазами образовалась зияющая пустота. Вот тогда-то, после игры со Столарски, строго говоря, у Бруно и началась полоса невезения, чего он тогда еще не осознал, и возникли первые симптомы помутнения сетчатки.

Бруно покинул люкс, стараясь не встречаться взглядом с Тирой Харпаз, и это, в конечном счете, показалось ему главным итогом бурной ночи.

А в пляжном доме Билли Ик Тхо Лима только после того, как Бруно проиграл ему больше ста тысяч, хозяин дома заметил кровоподтек на шее гостя. То ли Бруно так сильно потел, что пот смыл наложенный Фальком тон, то ли он сам его стер, нервно потирая кожу в ходе игры. Или, возможно, Ик Тхо Лим сразу заметил макияж, но решил упомянуть о нем спустя несколько часов. На боку у Ик Тхо Лима висел пистолет в кобуре, которую он не снял, а всего в комнате их было два, точнее сказать, два на видном месте, так как его телохранитель тоже был вооружен пистолетом. Пляжный дом соседствовал с особняками, выстроившимися плотной шеренгой вдоль пляжа, и не отличался особым шиком или удобством: он стоял довольно близко к морю, и, когда раздвижные двери крытой веранды были открыты, в комнату врывался шум прибоя. Бруно представил, как шум волн мог бы заглушать человеческие крики, но потом решил, что это полная чушь. Ик Тхо Лим ушел в отставку, и это был его домик для отдыха, хотя и весьма скромный, и теперь отставной начальник тайной полиции занимался лишь организацией футбольных договорняков.

– Вам что-то не очень везет, – заметил Ик Тхо Лим, не комментируя его засос на шее. Бывший начальник полиции, как и все местные чиновники, говорил на подчеркнуто правильном английском, но как бы намекая на что-то.

– Сейчас нет, – согласился Бруно.

– Вам бы сегодня не стоило играть, – усмехнулся Ик Тхо Лим. – Вас в шею поцеловал осьминог, – и с этими словами он указал пальцем на кровоподтек.

Спустя два часа, после ряда удачных для Бруно партий и множества ужасных, у него кончились все деньги, выданные ему в долг Эдгаром Фальком.

А через неделю Бруно вылетел в Берлин.

Четыре

I

Теперь, когда Бруно покидал Берлин через те же самые воздушные ворота, через какие попал в город, его багаж состоял только из вещей, хранившихся в его больничной палате: бумажник, паспорт, сдохший смартфон и чемоданчик с доской для триктрака с окровавленным камнем внутри. Все остальное он оставил в отеле в Шарлоттенбурге – в счет оплаты. Санитарки вернули ему из чистки смокинг, который он и надел на отстиранную от кровавых пятен рубашку. Он шел по терминалу Е аэропорта Тегель к выходу на короткий рейс до Амстердама.

Из Амстердама ему предстояло лететь в Сан-Франциско. Кит Столарски забронировал ему билет и даже заплатил за него, когда Бруно позвонил тому из больницы. Столарски пообещал встретить его в аэропорту и даже обеспечить его ночлегом в Беркли. Кредитная карта, последняя надежда Бруно, платежи по которой были гарантированы привязкой к счету Эдгара Фалька, оказалась заблокирована. Бруно узнал об этом от больничного бухгалтера, который подтвердил ее бесполезность, разрезав ножницами пополам и выбросив пластиковые останки в мусорную корзину. Так порвалась последняя ниточка, связывавшая его с прежней жизнью, с Сингапуром – если, конечно, Фальк все еще находился в Сингапуре.

Хотя после грубой больничной чистки смокинг, вообще-то говоря, должен был бы сесть, на Бруно он болтался довольно свободно, несколько потяжелев. Не пройдя еще курс облучения или химиотерапии, Бруно приобрел мертвенную бледность ракового больного и, судя по всему, похудел. Или это после объемистых больничных халатов он сейчас ощущал собственную одежду как легкую накидку на теле, которое в любой момент могут раздеть и отправить в ванную. Пробираясь в смокинге сквозь заполонившие терминал толпы и ловя на себе удивленные взгляды мужчин, считавших, наверное, его вид странным или зловещим, и женщин, которые тщились обнаружить в нем нечто большее, чем зловещее или странное – ведь утром, накануне выписки из «Шаритэ», он тщательно побрился, высвободив из-под недельной бороды эффектные черты лица, – он никак не мог избавиться от предательского ощущения, будто у него лопнули штаны на ягодицах.

При регистрации на рейс ему пришлось глядеть на представительницу авиакомпании, слегка отвернув от нее голову, чтобы ее лицо вынырнуло из мутного пятна.

– Багаж будете сдавать?

– Только ручная кладь.

Она и так это поняла. Он вдруг почувствовал себя невесомым, как призрак, способный перелететь через океан без всякого самолета. Даже при досмотре случилась лишь минутная задержка. Он положил в пластиковый поддон ботинки и мертвый смартфон, а рядом – компакт-диск со сканами головы, которые Клаудиа Бенедикт посоветовала ему выцарапать из больницы. Потом положил на ленту чемоданчик с комплектом для триктрака.

– Откройте фаш компютр.

Немцы, занимая любую должность, обожают корчить из себя начальников. У этого даже акцент выдавал упоение властью.

– Это не компьютер.

– Откройт, пжалста!

Толпившиеся за Бруно пассажиры