После первой смерти - Роберт Кормер

  Нам уже было ясно, что в этом теракте участвует не более четырёх террористов. Один из них – Арткин, который был известен и по другим террористическим актам, и какое-то время мы за ним уже наблюдали. Он подозревался в участии во взрывах в Бруклине, Детройте, Чикаго и Лос-Анжелесе. Двое других вероятных участников были идентифицированы, как человек по имени Антибэ, нанимавшийся и в другие террористические альянсы, знакомые нашим властям по Ближнему Востоку и Европе, и чернокожий по прозвищу Стролл, в первую очередь известный как классный техник, эксперт по взрывчатым веществам, машинам и т.д. Был ещё один, чья личность в то время нам не была известна. Ни в каких материалах о нём не упоминалось. По нашим наблюдениям он оставался в автобусе, и отвечал, очевидно, за детей и девушку. Из-за того, что на него не было досье, мы не могли предсказать его дальнейшие действия – особенно, когда были вовлечены дети, то он стал причиной дополнительных беспокойств. Арткин, как мы знали, был способен на самое жестокое насилие. Его случайные акции с взрывчаткой закончились более чем тридцатью погибшими, шесть из них дети.

  У нас всё остановилось, когда в наших руках оказался человек по прозвищу Седат, ведущий лидер некоторых террористических групп в Соединенных Штатах и Канаде. Он не смог сказать нам ничего, и его сильно удивили обстоятельства его ареста. Его арест должен был остановить Арткина, лишить контроля сверху. Тут мы могли найти и потерять. Найти: если бы мы смогли убедить его в том, что Седат арестован, и их операция провалилась, то тогда он смог бы заключить сделку о собственной свободе и отпустить детей. Потеря могла быть в том, что как фанатик он мог убить детей и погибнуть сам на том мосту, чтобы показать всему миру и особенно Америке, что ему есть, за что умирать, и это явилось бы оправданием террора, как метода борьбы, и стало бы примером для других.

  Тем временем, у нас была уловка, которая стала известной многим из нас, занимающимся вопросами безопасности, как «Послание Уступки». Если предположить, что террористы не знают, что мы применим такую тактику, то у нас должен был появиться шанс использовать ситуацию в наших интересах.

  И это, Бен, привело нас к тебе.

  Чтобы на мост отправить тебя.

  И мы здесь в этой комнате, по которой я хожу своими ногами, в ожидании, и, гадая, где ты, и когда ты вернёшься? И самая ужасная мысль из всех – вернёшься ли ты вообще?

  Я лишь засёк время. Один раз.

  Ты ушёл надолго.

  Я вышел из комнаты на нескольких минут, чтобы увидеть Дена Албертсона. Расспросить его о тебе. Узнать, есть ли у тебя связь с ним или его офисом. Расспросить, не видел ли кто-нибудь тебя где-нибудь на территории Замка. Мне не хотелось поднимать тревогу, чтобы таким образом смущать тебя. Он сказал, что он «осторожно расспросит».

  Так, чего же я жду?

  Снова падает снег. Он мягок. Лишь только ветерок, и хлопья кувыркаются по земле словно перья.

  Здесь в Кастельтоне всегда много снега. Страна прекрасного неба. Мне так нравилось гулять по снегу. И однажды в полдень, я отправился на Бриммер-Бридж, потому что кое-кто пытался разобраться в своём предназначении.

  Сколько времени я провёл на Бриммер-Бридж.

  И мне было интересно: ты туда же?

  Если ты вскоре не возвращаешься, где-то в ближайшие тридцать минут, то, возможно, я должен поискать тебя где-нибудь ещё или просто ждать здесь. Возможно, на сей раз, моё появление могло тебя слишком расстроить, и ты, в конце концов, сбежал отсюда, из комнаты, из Замка, и затерялся в лесу, в снегу.

  Тридцать минут.

  Поднялся ветер, и стало ещё холоднее. Я лишь вышел на крыльцо, и мои руки тут же замёрзли и промокли. В комнате также холодно. В Кастельтоне отопление никогда не работало должным образом.

  Я снова встретился с Деном Албертсоном, но он меня успокоил. Он сказал мне: «Не волнуйся. У мальчишек перед каникулами праздничное настроение. Кто-то из них пошёл на Пампи, кто-то – в лес, а кто-то – на Селезнёвое озеро ловить рыбу из-подо льда». Но я чувствую, что он не понимает всё, как есть, всего, что между нами произошло прошлым августом на том мосту и позже, и то, что моё появление здесь, возможно, расстроило тебя. Он сказал, что мне нужно какое-нибудь другое успокоительное. Откуда он знает, что я пью успокоительное? Он не мог заметить это раньше. У меня не было времени расспрашивать его, потому что я был больше обеспокоен тобой, чем самим собой.

  Так что я отправился тебя искать, чтобы убедиться, что ты где-нибудь поблизости. Меня удивило то, как хорошо с тех времён я запомнил это место. Годы не задавили в моей памяти план этой местности, тропинки, ведущие через лес, или посыпанные гравием дорожки, ведущие на юг к Пампи или на север к Барезону. Снег замёл тропинки, но я упорствовал. Я воздерживался от того, чтобы звать тебя в полный голос по имени. Я боялся, что если ты где-нибудь с товарищами, то, услышав меня, ты не захочешь, чтобы они подумали, что твой отец должен был идти и искать тебя в лесу, словно тебе девять лет отроду.

  Группа твоих товарищей была на Селезнёвом озере. Они собрались посреди водоема, чтобы ловить рыбу. Я видел, как они разжигали костёр на льду, чтобы растопить полынью, и как огонь отплёвывался от падающего снега. Они пускали по кругу бутылку, и каждый делал из неё глоток. Я присел среди кустарника, наблюдая за ними, словно шпион. Я вспомнил, как много лет тому назад мы также по очереди отпивали из бутылки на том же самом месте. Словно я шпионил за самим собой в детстве. Я попытался разглядеть среди них тебя. Самое забавное в том, что я не мог разглядеть их лица – они были слишком далеко. Но я чувствовал, что тебя с ними не было. Я бы тебя узнал, Бен, даже не видя твоего лица. Узнал бы по тому, как ты держишься, по наклону головы, когда прислушиваешься или сосредотачиваешься на чём-либо. Я всегда думал, что знаю тебя лучше, чем кого-либо ещё в этом мире, даже лучше, чем твою мать, хотя с ней мы очень близки. Но тебя я знаю с момента твоего рождения. Я видел, как ты рос, развивался, как постепенно превратился из младенца в подростка, я видел твою игру в Малой Бейсбольной Лиге. Твоё обучение в школе на Дельте проходило под моим контролем. Таким образом, я наблюдал за твоим ростом, и как сына, и как ученика. Я многое узнавал о тебе, Бен, всё больше и больше, даже то, о чём ты и не подозреваешь. И я всё больше любил тебя. Знал твои слабости и старался преодолеть их вместе с тобой, потому что я знал, что ты не превзойдёшь свой предел. Хоть ты и пробовал. Взять, например, твою игру в Малой Лиге. Во всех размерах там был виден твой потенциал, твоя восприимчивость в напряжённых ситуациях, твоя уязвимость, твои слабые места – по сути, я мог предугадать, сможешь ли ты хорошо провести игру в данной ситуации или нет. Всё же, я никогда бы не стал вмешиваться в твоё поведение или развитие, Бен. Я не хотел, чтобы ты принял опыт вовлечённых в механизмы Иннер Дельта. Ты не был военнослужащим, и тебя не было в телефонных справочниках, в отличие от проживающих там взрослых мужчин и женщин. Ты был моим сыном, и, в конце концов, ты не проходил курс тренировок, чтобы послать тебя туда.

  Я сожалею, конечно, о том, что, зная тебя, я так поступил. Потому что я, полагается, заранее знал твою реакцию в той ситуации, как и знал, был ли ты обречен на неудачу или нет.

  Как бы я хотел этого не знать.

  Я отступил.

  Я позволил себе мысленно расставить себя и тебя на места, как далеко бы мы не зашли, какие бы испытания не ждали на нас нашем пути. Главное вдруг находит тебя и сталкивается с тобой лицом к лицу. А затем нужно было снова идти и искать тебя. В этом был смысл, потому что также я искал и сам себя, зная тебя, как своего сына – наследника своих же слабых мест. И я подумал: где бы он мог быть? Куда бы он мог уйти? И я вспомнил о Бриммер-Бридж, о том самом мосте, на который я ходил сам, когда ещё учился, чтобы сесть и подумать о жизни и о её загадках.

  Я направился к мосту, борясь с дующим на встречу ветром и снегом, заметающим лесные тропинки. Вокруг – никого. Вой ветра и снежный вихрь, злобно кружащий перед глазами, из-за него ничего не видно. У меня ни шарфа, ни перчаток, руки в карманах пальто, из-за чего идти стало трудно. Наконец, приходилось доставать из карманов руку, то одну, то другую, чтобы как-то балансировать, проходя мимо деревьев и кустарника, и хватаясь за них. Руки окоченели. Наконец, я добрался до моста. Там было пусто. Снег был настолько толстым, что реку под ним не было видно. Я искал твои следы, но их не было. Падающий снег тут же их заметал. Не было никаких гарантий, что ты ушёл на мост. Я просто следовал своим инстинктам. Я снова ставил себя на твоё место. В глубоком снегу я выглядел нелепо. Я себе сказал: мне не на что смотреть. Не за что зацепиться глазу. А смог бы я увидеть себя там внизу? Возможно, я один из тех, кто может спрыгнуть и больше не волноваться о тебе, как прошлым летом, когда послал тебя на тот мост. Голос внутри меня сказал: почему бы нет? Почему бы не спрыгнуть? Я слушал вой ветра, словно это был голос, который говорил, шептал мне, отзывался эхом в моей крови, в моих костях.