Восстановление самости - Хайнц Кохут

(2) Роль, которую играет изначальная агрессия в контексте более широких конфигураций, существующих, по моим представлениям, с самого начала — какими бы примитивными они ни были у младенца, — следует рассматривать вначале с точки зрения установления рудиментарной самости, а затем с точки зрения ее сохранения[29]. Другими словами, недеструктивная агрессивность является составной частью утверждения требований рудиментарной самости, и она мобилизуется (отграничивая самость от окружения) всякий раз, когда переживаются оптимальные фрустрации (не травмирующие задержки эмпатических ответов со стороны объекта самости). Здесь надо добавить, что недеструктивная агрессивность имеет свою собственную линию развития — она развивается не из примитивной деструктивности под влиянием воспитания, а трансформируется в обычных условиях из примитивных форм недеструктивного самоутверждения в зрелые формы самоутверждения, в которых агрессия подчинена выполнению определенных задач. Нормальная, первичная, недеструктивная агрессия в своей примитивной, равно как и в своей развитой форме, исчезает, как только цели, к которым стремился индивид, достигнуты (независимо от того, относились ли эти цели в основном к объектам, воспринимавшимся как отдельные от самости — как независимые центры инициативы, — или же к самости и к объектам самости). Если, однако, соответствующая стадии потребность во всемогущем контроле над объектом самости была хронически и травматически фрустрирована в детстве, то возникнет хронический нарциссический гнев со всеми его пагубными последствиями. Поэтому деструктивность (гнев) и его последующий идеационный компонент (убеждение в том, что окружение является, в сущности, недружелюбным — «паранойяльная позиция», по М. Кляйн) не приводят к появлению элементарных, первичных психологических данностей и, несмотря на то, что на протяжении всей жизни они могут влиять на восприятие индивидом мира и определять его поведение, они представляют собой продукты распада — реакции на достигающие степени травматизации перебои в эмпатических реакциях объекта самости, которые ребенок начинает воспринимать по крайней мере в самых первых, смутных очертаниях. Здесь уместно повторить, что принципы, изложенные мной в отношении переживания агрессии и гнева применимы также и к либидинозным влечениям. Изолированное сексуальное влечение ребенка не является первичной психологической конфигурацией — будь то на оральном, анальном, уретральном или фаллическом уровне. Первичная психологическая конфигурация (в которой влечение является лишь элементом) представляет собой переживание отношений между самостью и эмпатическим объектом самости. (См. описание воображаемого взаимодействия между матерью и ребенком.) Изолированные проявления влечения возникают только после травмирующего и/или продолжительного недостатка эмпатии со стороны окружения. С другой стороны, здоровое переживание влечений всегда включает в себя самость и объект самости — если, как я указывал выше, самость не является серьезно нарушенной, мы даже можем без большого вреда убрать это понятие из наших психодинамических формулировок[30]. Но если самость серьезно повреждена или разрушена, то влечения сами собой становятся важнейшими констелляциями[31]. Чтобы избежать депрессии, ребенок обращается от неэмпатического или отсутствующего объекта самости к оральным, анальным и фаллическим ощущениям, которые он переживает с большой интенсивностью. И эти детские переживания гиперкатектированных влечений становятся точками кристаллизации для форм взрослой психопатологии, являющихся, по сути, болезнями самости. Таким образом, и здесь самые глубокие уровни, которые будут достигнуты при анализе, скажем, определенных перверсий, не относятся к переживанию влечений (например, если говорить в поведенческих терминах, оральных, анальных влечений, фаллической мастурбации ребенка). И цель анализа заключается не в том, чтобы продемонстрировать пациенту, быть может, теперь уже полностью выявленные влечения и помочь ему научиться подавлять их, сублимировать или интегрировать их какими-то другими способами в свою личность. Самый глубокий уровень, который будет достигнут, представляет собой не влечение, а угрозу организации самости (в поведенческих терминах — депрессивный ребенок, ипохондрический ребенок, ребенок, ощущающий себя мертвым), переживание отсутствия поддерживающей жизнь матрицы, то есть эмпатической отзывчивости со стороны объекта самости.

Еще раз возвращаясь к обсуждению роли агрессии в человеческой психологии, позвольте мне опять подчеркнуть, что гнев и деструктивность — я включаю сюда также важные в генетическом отношении предшествующие переживания в детском возрасте, объясняющие склонность к нарциссическому гневу, который может вновь оживляться при переносе и вспоминаться нашими анализандами, страдающими нарциссическими нарушениями личности, — не являются первичными данностями, а возникают при реакции на недостаточные эмпатические ответы со стороны объекта самости. Правда, небольшая степень фрустрации веры ребенка в эмпатическое совершенство объекта самости является необходимой — не только для того, чтобы возникли преобразующие интернализации, формирующие структуры, без которых невозможна толерантность к отсрочке ответов, но также и для того, чтобы стимулировать приобретение ответов, согласующихся с тем фактом, что в мире есть и реальные враги, то есть другие самости, нарциссические требования которых вступают в противоречие с выживанием собственной самости. Если такой небольшой степени фрустрации не существует, то есть если объект самости из-за недостатка эмпатии в течение слишком долгого времени остается в запутанных отношениях с ребенком, — то могут возникнуть условия, которые я иногда в клинической ситуации называл в шутку «патологическим отсутствием паранойи». Однако изолированное стремление искать выход для гнева и деструктивности не является элементом первичной психологической организации человека, чувство вины в связи с бессознательным гневом, которое мы часто встречаем в клинической ситуации, нельзя расценивать как реакцию пациента на первичную инфантильную злость.

Противоположное — и, на мой взгляд, ошибочное представление — отстаивается кляйнианской школой. В другой работе (Kohut, 1972) я обсуждал терапевтическую установку, которая соотносится с отстаиваемыми здесь мною базисными теоретическими представлениями. В частности (опять-таки в отличие от тех представлений, которые испытали на себе влияние кляйнианских идей), она ведет (если говорить об общей стратегии аналитической работы) к смещению акцента от совокупности психологических проявлений, лежащих ближе к психологической поверхности (содержание гнева, чувство вины пациента из-за своих деструктивных целей), к более глубокой психологической матрице, из которой возникли гнев и — вторично — обусловленное им чувство вины. Другими словами, гнев следует рассматривать не как первично данный — как «первородный грех», требующий искупления, чувственное влечение, которое должно быть «приручено», — а как специфический регрессивный феномен — как психологический фрагмент, ставший изолированным в результате распада более сложной психологической конфигурации и, таким образом, дегуманизированным и искаженным, — как возникший вследствие (патологического и патогенного) недостатка эмпатии со стороны объекта самости. Хотя по тактическим соображениям ограничение гнева и динамика цикла чувства вины и гнева часто на какое-то время занимают особое место на аналитической сцене — анализанд, который не сознает свой гнев, должен сначала его почувствовать, прежде чем он сможет плодотворно исследовать более широкий контекст, в котором он возникает, — в конечном счете задача анализа состоит в том, чтобы помочь анализанду стать достаточно эмпатическим в отношении самого себя и понять генетический контекст, в котором возник гнев и закрепилось чувство вины (вследствие обвинения ребенка объектами самости из-за их собственной неспособности адекватно реагировать на эмоциональные требования ребенка). Если, таким образом, гнев и чувство вины проработаны при переносе с учетом матрицы патогенных нарциссических фрустраций, которым в детстве подвергся индивид, страдающий нарциссическими нарушениями личности (включая также вторичный гнев и вторичное чувство вины), то гнев и чувство вины постепенно исчезают, пациент начинает относиться к родительским недостаткам с терпимостью зрелого человека и более снисходительно (возможно, как к последствиям детского восприятия родителей) и будет учиться справляться с неизбежными фрустрациями своих потребностей в эмпатической отзывчивости окружения с помощью все более разнообразных и нюансированных реакций.