Душа - Эльза Триоле

С того времени, когда Кристо жил у Петраччи, Луиджи расширил свое хозяйство, обзавелся новыми механизмами, у него теперь был генератор импульсов, небольшие примитивные электронные установки, старенький осциллограф… С Луиджи часто работал инженер-электронщик: самому Луиджи не хватало знаний, чтобы делать сложные расчеты, снимать показания осциллографа; хотя он работал над электрическим протезом, все его помыслы были заняты кибернетической рукой.

Нынче вечером все не ладилось. Луиджи был не в ударе, вещи не желали слушаться, исчезали прямо из-под носа, ломались, падали на стол… Даже ладони взмокли… уж не грипп ли начинается? Луиджи отошел от стола и сел в старую продырявленную качалку, а Кристо взгромоздился на табуретку. Кибернетическая рука… Кибернетическая рука… Вокруг них стояла глубокая могильная тишина, какая бывает только в подвалах.

– Все-таки живой человек лучше, – сказал Кристо, вернее, повторил свои собственные слова, после которых и наступило долгое молчание, – ведь это он изобретает искусственную руку и все машины тоже. А машина человека не изобретет.

Обычно Луиджи охотно выслушивал болтовню Кристо, но сегодня вечером – нет… Все было слишком сложно.

– Не в этом дело, – вяло проговорил он, покачиваясь в качалке. Очки он снял и закрыл глаза. Когда Луиджи откачивался назад, тень и свет лампы попеременно пробегали по лицу мальчика. Вокруг них залегла улыбчатая неподвижность автоматов, как и всегда находящихся в ожидании чего-то: уж не ждут ли они принца из сказки, поцелуй которого все оживит, все приведет в движение.

– Машина бесконечно расширяет физические и умственные возможности человека, – продолжал Луиджи, с отвращением выговаривая слова.

– Но ведь ты, ты любишь «руку Андре», а «рука Андре» к тебе никаких чувств не питает.

Луиджи приоткрыл один глаз и посмотрел на Кристо, но без очков увидел лишь нечто расплывчатое, медузообразное, плавающее в тумане.

– Уже до чувств договорился? Сейчас пытаются наделить машины памятью, мозгом, а тебе уже и чувства подавай. Хотя в сущности почему бы и нет? Круг знаний человека непрестанно растет, и в принципе ему нет пределов. Если человеку удастся в один прекрасный день создать по своему подобию искусственного человека, возможно, этот искусственный человек будет наделен также и чувствами.

– Значит, ты думаешь, что можно сделать искусственную Натали?

– Что ты хочешь этим сказать?

Луиджи надел очки, и Кристо сразу приобрел полагающийся ему вид: бледненький, худощавый мальчуган в коротких штанишках и в курточке на молнии.

– Она с каждым обращается так, как нужно…

– Верно… Это и называется человеческими отношениями. Каковы-то будут отношения между кибернетическими системами, вот где загвоздка, дружок… Натали от природы отрегулирована так, что действует, как людям нужно: кого пожалеет, кого подбодрит, кому и пощечину даст. Но, возможно, все эти чувства исчезнут, а тому другому потребуется термическая температура или неотложный ответ на тот или иной вопрос, как знать…

– Это я себе представляю… Вот, например, говорят про машину: столько-то лошадиных сил, но делают-то ее не в виде лошади. Ведь никто в автомобиль не впрягает четверку карусельных лошадей, чтобы казалось, будто они его тащат. Искусственный человек вовсе не будет походить на настоящего человека, он не будет андроидом. Верно, Луиджи? Ведь пользы в этом никакой нет. Поэтому точно так же, когда говорят, что бог создал нас по своему образу и подобию, это вовсе не значит, что бог просто бородатый господин…

– Тут ты совершенно прав… Когда я говорю, что искусственный человек будет создан по нашему подобию, я имею в виду вот что: создавая его, человек будет вдохновляться самим собой, законами функционирования нашего организма, в отношении мозга, системы сигнализации и т. д. и т. п. Вовсе я не утверждаю, что искусственный человек будет походить на нас, как, скажем, ты похож на свою маму.

– Это уже лучше, – одобрил Кристо, – но еще недостаточно хорошо. Мы-то живые, а он нет…

Луиджи без труда представил себе Кристо у грифельной доски, экзаменующего студентов… Должно быть, будет он очень высокий и худой, будет небрежно завязывать галстук и скажет студенту, как сказал сейчас Луиджи: «Это уже лучше, но еще недостаточно хорошо». Луиджи улыбнулся этому неожиданному видению: Кристо – профессор Сорбонны! – а вслух проговорил:

– Уже теперь в кибернетических машинах используют вещества, напоминающие органические соединения.

– А по-твоему, это позволит уменьшить размеры машин или нет?

– Стараются, ищут… Чем крупнее части машины, тем медленнее они работают и потребляют больше электроэнергии. А когда дело идет о сокращении расходов, человек становится чертовски изобретательным. Не исключено, что новые вещества откроют новые возможности… Наши машины уже достаточно умны, но все же еще ограниченны и грубы. Ты, к примеру, можешь создать машину, которая способна доказать тебе теорему, но ей потребуется несколько часов там, где человеческому мозгу вообще не требуется времени, чтобы дать немедленное объяснение.

– Ага!

Разговор иссяк, и оба сидели молча в компании всех этих допотопных игрушек, тупых роботов, которые безостановочно делают все одно и то же, стоит только их завести или включить в электрическую сеть.

– Это я себе представляю, – заговорил Кристо. – Роботы будут иметь мощность во столько-то лошадиных сил, электронный мозг, микроскопы вместо глаз, ладно, ну а чувства? Если у них в животе будет магнитофон, они даже говорить смогут, но ведь прежде придется записать на пленку то, что им надо говорить…

– Почему же? Не исключена возможность, что пленка будет чувствительна к тому, что происходит в самой кибернетической системе. Реакция на звук, на свет… Нет ничего невозможного. Может быть, это будет не настоящая речь, но все-таки речь. Ничего нет невозможного. Средства общения между живыми существами – не обязательно речь, даже не обязательно звук…

– Если это будет через тысячу лет, это все равно что никогда… – Кристо потер глаза, – в последнее время у него появилась скверная привычка тереть глаза, когда его что-нибудь целиком поглощало, словно ему хотелось яснее все разглядеть.

– Дядя Фердинан, – продолжал он, – очень старый, ему уже лет сорок. Он не верит ни в бога, ни в черта, все у него в голове смешалось и гороскопы… и Жанна д'Арк… и призраки… и летающие блюдца… и гадалки с картами… и телепатия… Он считает, что очень умный. А он глупый, потому что старый. Если не умеешь чего объяснить, вовсе не значит, что нужно высмеивать. Думать надо. «Игрок в шахматы» был поддельный автомат, а теперь строят настоящие…

– Да… не совсем так. Машина уже умеет разыгрывать дебюты и эндшпили, но… миттельшпиль… В миттельшпиле чересчур много возможных комбинаций, астрономическое количество комбинации… Такую информацию машины еще не научились перерабатывать. Но ты прав: нет дыма без огня… Дым – это мечта, огонь – это реальность, которую следует открыть. Ты прав: легенды, сказки, мошенничество, ложь… все реализуется.

Кристо встал и потянулся, он не то отгонял от себя сон, не то просто заламывал в отчаянии руки.

– Я думаю… все сумеют объяснить… только одно меня всегда сбивает – бесконечность.

– А ты о ней не думай. Занимайся тем, что имеет пределы. И это уже немало, тут есть над чем подумать.

Но не в характере Кристо было «не думать об этом». Он мог жить, только «думая об этом», как живут с хронической болезнью. Слишком он был гордый, чтобы уходить от трудностей, он учился их преодолевать, владеть собой. Любо было смотреть, как он грызет удила, бьет копытом о землю, приплясывая на месте, и все-таки продолжает трудиться над тем, что начал. К примеру, трудиться над живой картиной, над картиной, которую он задумал преподнести Натали. Он ломал себе голову, прибегал со своими проектами к Марселю, брался так, брался этак… Да ему и не нужен был Марсель, чтобы понять, что ничего не получается. Самые терпеливые давно бы все бросили, но Кристо скрипел от досады зубами и снова брался за дело.

«Как он вырос, – подумал Луиджи, – теперь я, пожалуй, не смог бы донести его на руках, как в ту ночь, когда он лежал без чувств возле «Игрока». Он поднялся с качалки.

– Ну беги, а то вдруг Натали одна.

XXI. Фантом

Натали действительно была одна, и ей было грустно: от нее только что ушла Мари, жена Андре, и разговор получился нелегкий. Андре по-прежнему сходит с ума, он никак не может привыкнуть, что ему отхватило руку: глядит на пустой рукав и плачет. Никакими силами его не заставишь носить протез. Напрасно старалась Мари его урезонить, твердила, что пора уже привыкнуть, смириться со своим положением… Тут уж ничего не поделаешь. Все бесполезно. Но он никак не может взять в толк, что руки нет, руки он не видит, а чувствует ее, словно она есть, словно она его дразнит, врет ему. Он уж сам не знает, чему верить – глазам или тому, что чувствует. Словом, просто с ума сходит…