Жизнь во время войны - Люциус Шепард

Изумление, должно быть, отразилось у Минголлы на лице, потому что мальчишка посмотрел на него и довольно рассмеялся.

– Думал, выберет тебя? – спросил он. – Не знаешь ты, что такое Грацелла, чувак. Гринго сожгли ее деревню. Для нее лучше черту жопу вылизать, чем подать тебе руку. – Он ухмыльнулся и погладил девочку по голове. – И потом, она думает, что если мы как следует потрахаемся, то вдруг я скажу: «Ой, Грацелла, хочу еще!» И кто знает. Может, так оно и будет.

Грацелла легла на спину и вылезла из юбки. Между ног у нее почти не было волос. Улыбнулась уголками рта. Минголла смотрел ошарашенно.

– Я не буду тебя убивать, гринго, – сказал мальчишка, не поднимая головы; он гладил Грацеллу по животу.– Говорю же, нельзя убивать человека, который так близко к смерти. – Он опять рассмеялся. – Очень смешно ты ко мне подбирался. Мне понравилось.

Минголла обалдел окончательно. Значит, накачивая себя, отбрасывая страх и отвращение, он на самом деле лишь развлекал мальчишку? Нож в руке словно уплотнял и оформлял его ярость, Минголле очень хотелось наброситься, зарезать маленького зверя, что так нагло над ним насмехался, но унижение и гнев перечеркивали друг друга. Минголлу трясло от ядовитой злости, он чувствовал каждую свою болевую точку, тело заполняла усталость. Левая рука билась, распухшая и бесцветная, как рука трупа. Слабость захлестнула его целиком. И облегчение.

– Иди, – сказал мальчишка. Он лег рядом с Грацеллой, оперся на локоть и принялся теребить ее торчащий сосок.

Минголла сделал несколько неуверенных шагов. За спиной у него захныкала Грацелла, мальчишка что-то прошептал. Минголла опять разозлился – они забыли о нем! – но останавливаться не стал. Пока он шел мимо детей, один плюнул, другой швырнул камень. Минголла пристально смотрел, как ползет у него под ногами белый бетон.

Пройдя половину дуги, он оглянулся. Дети столпились у края моста, обступив Грацеллу и мальчишку, скрыв их из виду. Небо стало голубовато-серым, а ветер доносил до Минголлы голоса. Дети пели: нестройный щебет напоминал о празднике. Ярость утихла, унижение отступило, Чего тут стыдиться – даже оказавшись в дураках, он вел себя, как подобает сильному, и этого не отменить никаким насмешкам. Все получится. Да, еще как! Он постарается.

Какое-то время он наблюдал за детьми. Издалека их пение отдавало трогательной дикостью, и Минголле стало тоскливо, уходить не хотелось. Хотелось узнать, что произойдет, когда мальчишка закончит свои дела с Грацеллой. Вообще-то, Минголле было все равно, однако любопытно. Как будто он уходил из кино до конца сеанса. Выживет ли героиня? Восторжествует ли справедливость? Принесет ли спасение героини и восстановленная справедливость хоть кому-нибудь счастье? Вскоре на край моста полились золотые лучи восхода, и в небесном огне дети как будто чернели и растворялись. Исход устраивал Минголлу. Швырнув в реку Грацеллин нож, он зашагал по мосту, в чью магию больше не верил, навстречу войне, чью тайну он принимал теперь как свою собственную.

Глава пятая

На авиабазе Минголла отыскал тот самый вертолет, на котором прилетел в Сан-Франциско-де-Ютиклан, узнав его по «Шепоту смерти» на борту. Он прислонил голову к букве «т» в первом слове и тут же вспомнил, как Бейлор отпрянул, испугавшись, что надпись передаст ему свою смертельную сущность. Минголла против такого контакта не возражал. Нарисованное пламя подогревало голову, взбалтывая мысли, неторопливые и бесформенные, как дым. Приятные мысли, не облаченные ни в идеи, ни в образы. Просто мягкое бурчание мозга, точно мотор на холостом ходу. База пробуждалась к жизни. От бараков отъезжали джипы, два офицера осматривали брюхо транспортного самолета, какой-то парень ремонтировал автопогрузчик. Мирно, по-домашнему. Минголла закрыл глаза и поплыл в полусон, предоставив солнцу и нарисованному пламени охватывать его теплом, реальным или воображаемым.

Некоторое время спустя – сколько точно, он не знал – рядом раздался голос:

– Не хило же ты ее раздолбал, а?

У двери в кабину стояли оба пилота. В черных летных комбинезонах и шлемах они не казались теперь странными или необычными, их вид был просто ответом на вполне функциональную угрозу. Хозяева машины.

– Ага, – согласился Минголла. – Пиздец.

– Интересно как? – спросил пилот, стоявший слева.

– Об дерево.

– Это ж как надо назюзюкаться, чтобы махаться с деревом, – сказал правый пилот. – Ему-то что – бей не бей.

Минголла неопределенно хмыкнул, потом спросил:

– Вы на Ферму?

– Куда ж еще! Что так, старик? Надоели дикие телки? – Пилот справа.

– Вроде того. Подбросите?

– Не вопрос, – сказал левый пилот. – Лезь прям в кабину. Будешь сзади сидеть.

– А где кореша? – спросил правый пилот.

– Нету,– ответил Минголла, забираясь в кабину.

– Мы так и думали, – сказал один из пилотов, – хрен они вернутся.

Минголла уселся за вторым пилотом в кресло наблюдателя, пристегнулся. Он ожидал долгой предполетной проверки, но едва успели прогреться двигатели, как «Сикорский» подпрыгнул и развернулся к северу. Кроме оружейных систем, пилоты не включили ни одной защиты. Темными оставались экраны радара, термального визора, РЛС слежения за рельефом. У Минголлы по животу пробежала нервная дрожь, когда представилось, чем они рискуют из-за того, что пилоты так верят своим чудодейственным шлемам; впрочем, беспокойство растворилось в шелестящем ритме винтов и в мощном гуле «Сикорского». Минголла вспомнил, как похожее ощущение силы и защищенности возникало в нем за контрольной панелью пушки. Он никогда не давал этому чувству разрастись, ибо не верил, что оно поможет. Дурак был.

Они летели на северо-восток – вдоль реки, похожей на голубоватую стальную проволоку, что петляла между поросшими джунглями холмами. Пилоты шутили, смеялись, и полет стал постепенно напоминать прогулку трех хороших приятелей, которые, загрузившись халявным пивом, прутся неизвестно куда чем быстрее, тем лучше. В какой-то момент второй пилот подключился к динамикам и затянул унылое кантри:

Когда ты целуешь меня, наши губы встречаются, милая, Когда тебя нет, мы страдаем, страдаем в разлуке. Когда ты пилила собаку мою, я грустил, так грустил. Но когда ты пальнула мне в грудь, мое сердце пронзила тоска.

Пока второй пилот пел, первый раскачивал «Сикорского» вперед-назад, словно пьяный аккомпаниатор, затем песня кончилась и он окликнул Минголлу:

– Ты представляешь, сукин сын сам сочинил. Точно говорю! Он и на гитаре блямкает. Гениальный мужик!