Матери - Теодора Димова

я живу только затем, чтобы радоваться его присутствию рядом

только чтобы радоваться ее присутствию рядом

солнечным лучам в его ресницах

лучам солнца в ее ресницах

чтобы чувствовать, чувствовать пронзительно, как я люблю ее

и чтобы у меня возникала приятная боль где-то у сердца, чтобы наблюдать, как с каждым разом становятся сильнее его руки, а волоски на них — все светлее, волосы у обоих выгорают от солнца, мама говорит, что мы родились почти совсем беленькими, а вообще-то были соломенно-русыми

мир искрился, обливая их светом, он прокладывал им дорогу, и они шли по ней — улыбающиеся, счастливые, живые, потому что мы вместе, а когда мы не вместе, мы не живые.

Мы не мертвые, попыталась как-то объяснить матери Бояна, но и не живые. Неужели? спросила мама с иронией, я как-то не совсем понимаю.

Не понимаешь, потому что не родилась с кем-нибудь

Ты меня шантажируешь? Что ты хочешь от меня? Разве не видишь, что я еле-еле справляюсь с этой жизнью! Я с огромным трудом тяну на себе тебя, а ты хочешь, чтобы я взяла вас обоих! Нет, этому не бывать! Освободить твоего отца от всех обязанностей!

Им казалось, что мать и отец сами были близнецами, мать и отец были симметричными фигурами, одинаково думали, одинаково раздражались, одинаково ненавидели, даже говорили одними и теми же фразами, они вполне могли вернуться к своему социалистическому прошлому, а Деян и Бояна пойдут вперед по жизни, пойдут и построят свою, потому что уже всё знают. Они не держались за руки на улицах, чтобы их не приняли за влюбленную парочку, но каждый знал движения другого так, как знал интуитивно движения своей собственной руки, своего тела, своей мысли. Когда еще они жили вместе, неразделенные, то по вечерам засыпали, держась за руки, не разбирая, где чьи пальцы, не различали своих снов, своего пробуждения от сна и пробуждения другого, их руки сплетались так, как безвозвратно сплелись их имена, его — ЕЯ и ее — ОЯ, они не могли бы называться иначе, только так — Деян и Бояна. Одна и та же буква связывала их как общая пуповина, одна и та же буква Я, выражающая самое сильное опьянение и самый глубокий провал. Буква Я. Не было большей радости, чем этот крик — Я! И оба они были Я, и каждый был отдельно от Я, он был — ЕЯ, а она — ОЯ, они были различны и одинаковы в один и тот же момент, наслаждаясь своим единством. Они развлекались, заранее радуясь своим совершенно одинаковым, ожидаемым реакциям, шуткам, замечаниям, проявлениям чувств, вытаращенным от удивления глазам, мелким пакостям и уколам, их смех звучал на пустых воскресных улицах как взрыв множества солнц, Деян и Бояна, рожденные вместе из одной и той же утробы и разорванные на части из-за капризов Нины и Стефана

как ужасно звучат даже их имена! смеялась Бояна, не то что наши

а знаешь, и правда, не может быть ничего общего между Стефаном и Ниной! Сколько ни повторяй их имена, ничего из них не появится, никаких общих звуков

я думаю, они никогда не любили друг друга, подхватила Бояна, как можно любить кого-то, а потом перестать его любить? Деян, ты можешь мне ответить на этот вопрос? Если любишь кого-то, то ведь это навсегда? Ты вот можешь перестать любить меня однажды? или я — тебя?

И поскольку было невозможно отвечать на подобные вопросы, Деян соглашался, что да, Стефан и Нина наверное никогда не любили друг друга и никогда не были счастливы, мама обвиняет отца в том, что из-за него не сложилась ее карьера врача, а ведь она как врач была лучше его, и ее родители были врачами, и она сама всегда мечтала стать врачом, мечтала быть такой, как Ирина из романа «Табак»[8] больше всего именно поэтому хотела стать врачом — как Ирина, быть фатально красивой — и в то же время лечить людей, быть неимоверно богатой — и врачом, быть смуглой, аппетитной, привлекательной, а сама была серо-русая, костлявая, плоскогрудая, выше среднего роста, и совсем не излучала ни тепла, ни смуглости, а уж тем более — привлекательности, но зато была хорошим врачом, лучше всех на своем курсе, а потом — лучше всех в ординатуре, лучше всех в больнице, она работала целыми сутками, самоотверженно, училась как одержимая, словно собиралась проглотить эту свою медицину всю сразу, но так и не стала Ириной, даже наоборот — превратилась в нечто, противоположное своему кумиру, уже один ее вид отталкивал, такой строгой и неприступной стала она из-за медицины и больницы, она держалась со всеми, как со своими потенциальными пациентами, которым должна с первого взгляда установить диагноз, но доцентам и профессорам нравились как раз такие — амбициозные, способные, серьезные, из нее получится хороший врач, говорили они между собой, это знали даже медсестры, даже Стефан это знал, знал, что из них двоих она — лучшая, и молчаливо шел за ней, но не мог ее догнать, потому что у нее было что-то, чего не было у него — вдохновение, призвание быть врачом, вглядываться в болезни, обнаруживать и лечить их, но для нее пациент и его болезнь — это были разные вещи, пациент только мешал своей болезни и ужасно раздражал, большое будущее в медицине было предначертано для Нины, но точно в этот момент появились близнецы, а вместе с ними — демократия, голод, инфляция, бесконечные заботы, помноженные на два, всё это появилось в жизни Нины только затем, чтобы перевернуть, сломать ее жизнь, остановить ее победоносное шествие к вершинам медицины, освободить место для Стефана и успокоить его, сам факт, что детей было двое, сначала вызвал у нее панику и ужас, да это просто патология, а позже стало кармой и наказанием, это ненормально, считала Нина, иметь двух одинаковых детей сразу, разнополых, но, в сущности, зеркально одинаковых, они казались ей дубликатами или клонами, только не настоящими, не ее детьми, и они как будто чувствовали это и особенно не нуждались в ней, она просто их обслуживала, просто кормила, обстирывала, выводила гулять, она была их прислугой и только теряла свое бесценное время ради них, и никакой благодарности ниоткуда, прежде чем они научились называть ее мамой, они уже знали имена друг друга, они были нужны друг другу, а она — нет, чем еще больше отталкивали ее от себя, эта их взаимная связанность ужасно раздражала ее, их растворенность друг в друге не давала ей покоя

а папа обвиняет маму в том, что она разбила ему жизнь, потому что он уже не может жениться на другой женщине, не может иметь других детей, а ведь он так хотел всегда иметь семью

не знаю, Бояна

не знаю, Деян

они оба выглядят довольно глупо, но, думаю, мы не в силах им помочь

а вот я думаю, что им это даже нравится — мучиться, жаловаться, обвинять друг друга, ненавидеть, радоваться только тогда, когда с другим случится несчастье или беда

я не думаю, что мы можем им помочь, Деян

я тоже не думаю, Бояна, просто им пришлось жениться и заниматься любовью для того, чтобы мы могли родиться. И поэтому, наверное, они злятся на нас — ведь всё это было нужно, оказывается, только чтобы мы родились? Жизнь хорошо подшутила над ними, как ты считаешь?

И Деян, и Бояна прятались в своей оболочке от смеха, в прозрачном шаре своей взаимности, потому что, да, права была Явора, не каждому дано обладать этим сиянием и этой связанностью, сколько бы ни старались люди ее разрушить.

Ты знаешь, Деян, мама с этой ее аптекой и сама стала пахнуть, как аптека, лекарства пропитали ее всю и даже через ее духи чувствуются, и знаешь, какой у нас дома порядок, какая чистота, как она бесится, если увидит, что где-то что-либо валяется или, не дай бог, в ванной грязно

да, да, знаю, абсолютная катастрофа, как будто ее очень сильно обидели.

Да, а папа, по словам мамы, никогда не убирал свои носки и одежду, не выносил мусор вовремя, не помогал ей по дому, я думаю, из-за этого они и развелись, то есть развели нас?

Я не думаю, чтобы люди разводились из-за подобной ерунды. Причина не жить вместе должна быть серьезной, настоящей и очень глубокой, не из-за мусора же? Я не верю, Бояна, ты всё выдумываешь.

И вовсе я не выдумываю, Деян, мама сама мне это говорила

не может быть

клянусь тебе, Деян, и Бояна сделала «ключ», скрестила безымянный и средний палец и коснулась им своего лба и лба брата, это был их давний тайный знак, знак абсолютной правды

что? ну-ка повтори? и почему они развелись?

и Бояна повторила: Нина, их мать, сказала ей следующее: Бояна, ты уже совсем большая и должна знать правду обо мне и твоем отце, мы очень любили друг друга, когда были студентами, и позже, когда нас распределили в провинцию. Но когда родились вы, всё у нас стало буксовать

а как это — буксовать? Бояна, ты спросила ее?

Нет, я не спросила, ответила Бояна, мне всегда стыдно спрашивать ее о незнакомых словах

а ты знаешь, что такое буксовать?

знаю, это когда колеса у машины крутятся, а она не двигается, но не понимаю, что они делали, потому что мама сказала, что дела шли, но не двигались, годы, в которые мы родились и росли, были очень тяжелые, голод, еды не было, не было и электричества, не было денег, одной папиной зарплаты в больнице ни на что не хватало, а мама не работала, нужно было сидеть с нами, а один раз из-за неуплаты у них даже отключили электричество, и они целую неделю сидели без тока, при свечах, а мама готовила нам на газовой плите, а папа ничего не сделал, даже не занял денег у кого-нибудь, чтобы заплатить за электричество, и мама очень много плакала в ту неделю, стирала все наше вручную и плакала, и тогда приняла решение уйти из медицины и заняться аптекой, все-таки это бизнес и торговля, и от нее можно было ожидать денег, но так или иначе и с аптекой было трудно, она взяла кредит в каком-то банке, но не поняла в суматохе, на каких условиях, нужно было ходить по инстанциям, а мы маленькие, нас не с кем оставить дома, вот она и ходила с нами двумя по этим конторам, собирала все необходимые бумаги для аптеки, сняла помещение, отремонтировала и покрасила всё сама, а мы играли там рядом с ней и только толкали ее банки с краской, она сама написала на витрине синими буквами «Аптека» и нарисовала там знак фармацевтов, и за все это время папа ни разу не пришел даже взглянуть на помещение, ни разу не предложил посидеть с нами, а она вечно с нами, вечно мы оба на ней с двух сторон, как два мельничных жернова на шее, всё держалось на ней, и никто ни чуточки не помогал ей, а папа только все придирчивее спрашивал — про лицензию, про импорт лекарств, про оборот, а она тогда за двумя бутылочками кефира должна была всю ночь стоять в очереди, и то бегала в аптеку приводить ее в порядок, то возвращалась в очередь, то бежала домой посмотреть, как мы там, потому что, ты ведь знаешь, когда у папы операция, он ложится совсем рано и спит как убитый, ничто его не разбудит, даже наши с тобой крики, одним словом, маме действительно было бесконечно тяжело, и когда, наконец, аптека стала приносить деньги, она уже могла покупать фрукты и бананы, и мясо, и одежду, и игрушки, а папа — как взбесился, вместо того чтобы поздравить, порадоваться за нее и быть счастливым, потому что благодаря ее аптеке мы уже могли жить хоть немного спокойнее, вместо того чтобы поздравить и спасибо сказать, он раздражался все больше и больше, ему вроде как было неприятно, что у нее все так удачно получилось, а он вообще не верил, и они почти совсем перестали разговаривать, мама не понимала, почему он злится, почему стал таким молчаливым и мрачным, а потом вдруг ей пришло в голову, что они вот уже два года не разговаривают друг с другом, представляешь, Деян, абсолютно! И Бояна снова скрестила пальцы в «ключ» и прикоснулась им к его лбу, абсолютно, Деян, ты можешь не разговаривать с кем-нибудь два года? И никуда вместе не ходили — ни в гости, ни к друзьям, потому что мама боялась, что папа и там будет сидеть злой и хмурый, вообще он вдруг стал считать почти всех их друзей продажными, торгашами и неудачниками за то, что они быстро разбогатели, открыли свои фирмы и офисы, накупили себе домов и машин, стали очень скрытными, лгали даже таким старым своим друзьям, как они с мамой, а сами всё жаловались, как им тяжело живется, как мало зарабатывают, как в этой паршивой стране всё идет наперекосяк, как нет ни законов, ни полиции и т. д. и т. д., и потому-то, мол, папа и не хочет больше встречаться со своими старыми друзьями, ну вот, а мама и папа никуда вместе не ходили, не разговаривали, не ужинали вместе, да практически и не виделись, потому что он ложился спать все раньше и раньше, чтобы быть на операциях в форме, а она оставалась в аптеке допоздна, и именно поэтому, думает мама, мы сами научились заботиться о себе, поэтому, вероятно, и стали такими самостоятельными, ведь нас оставляли одних с самого раннего возраста, в три года мы уже могли сами чистить себе зубы, заправлять кроватки, рассказывать сказки, сначала — один, потом — другой, и засыпали. А маме был нужен помощник, и она нашла одного своего коллегу, он остался без работы, и она взяла его к себе в аптеку, и дела вдруг пошли в гору, это дядя Асен, ты его знаешь, а потом они открыли еще три аптеки и наняли несколько помощниц, и мама тогда купила Пежо, нашу первую машину, помнишь?