Жена-незнакомка - Эмилия Остен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впрочем, разве так не происходит каждодневно? Ты делаешь выбор, а последствия – это полностью твоя ответственность. И тут сложно питать иллюзии.
Существовала только одна проблема – кузен Кантильен.
Конечно, скрыть от него произошедшее не удалось: хотя он и не присутствовал при решающем разговоре, утром наблюдал отъезд кузины, и пришлось дать объяснения. Сначала кузен возрадовался и заявил, что теперь-то все заживут на славу. Покойница, глупышка, не смогла бы вертеть Марейлем как захочет, а вот у Аньес получится. Это значит, что деньги потекут рекой. Дядя жестко осадил Кантильена, сказав, что это решает не он. Чем у них кончился разговор, неизвестно, однако иногда в приходивших от родителей письмах Жанна читала: Кантильен недоволен по-прежнему. Ему казалось, что от состояния богача де Марейля можно отщипнуть и побольше. Однако Жанна придерживалась условий брачного контракта и отправляла в Кремьё только те суммы, которые Раймон согласился платить. Не хватало еще воровать у собственного мужа.
Можно было не ожидать неприятностей, так как Кантильен покорялся отцу, понимая, от кого зависит благополучие. Однако в письме, полученном Жанной утром, сообщалось, что старший де Мюссе умер. У дяди всегда было слабое сердце.
Глава 12
По здравом размышлении Жанна и Элоиза решили ничего не предпринимать. Какой смысл готовиться к тому, что, скорее всего, не произойдет, – а если произойдет, то совсем не так, как представляется. На всякий случай они договорились: если Кантильен объявится, Элоиза возьмет на себя разговор с ним. Ни в коем случае не следовало привлекать внимание Раймона к происходящему.
Однако печаль от потери была искренней – и шевалье де Марейль заметил это за обедом.
– У вас обеих грустные лица, – произнес он после того, как очередная попытка завязать разговор потерпела неудачу. – Что-то случилось?
– По правде говоря, да. – Жанна отложила вилку. Есть не хотелось. – Сегодня я получила вести из дома. Мой дядя, брат моей матери, скончался.
– Я соболезную, – произнес Раймон и, помолчав, спросил: – Возможно, нам стоит отменить бал?
– О! – Жанна не ожидала от него подобного предложения. Муж не казался особо чутким в таких вопросах. – Пожалуй, все-таки нет. Я не слишком хорошо знала дядю, и хотя его кончина огорчает меня, печаль скорее развеется, если мы все-таки пригласим гостей.
– Я понимаю, что вы не хотите быть невежливой, отменяя все за день до бала, но вы имеете полное право.
– Спасибо, – бледно улыбнулась Жанна. – Но все-таки – пусть остается, как было.
– Хорошо. Я постараюсь развлечь вас обеих, чтобы вам не было грустно.
– Вы очень добры, – произнесла Элоиза, и на этот раз без всякой иронии.
Позже, когда женщины остались одни, мадам де Салль поинтересовалась осторожно:
– Тебе не кажется, милая моя, что твой супруг начинает понемногу оттаивать?
– Если бы он был глыбой льда – возможно, я бы и заметила, – ответила Жанна. – Однако он – живой человек. Кажется, он просто немного смирился с тем, что ему предстоит некоторое время заниматься не тем, чем привык.
Светлое нижнее платье нежно-голубого цвета, верхнее – цвета темной лаванды, расшитое маленькими восьмиконечными звездами, в середине которых поблескивали крохотные изумруды. Лиф верхнего платья застегнут на петлицы пуговицами, на которых красуется та же звезда, что и на ткани. Округлый вырез едва приоткрывает грудь – соблазн для мужчин и полное соблюдение приличий. Широкий отложной воротник украшен тончайшим кружевом ручной работы, кажущимся морской пеной. Волосы расчесаны на прямой пробор, укороченные пряди у щек завиты, а заплетенная сзади коса уложена короной. Над прической служанка трудилась два часа, и, когда Жанна посмотрела в зеркало, то не узнала себя. Незнакомка смотрела на нее оттуда, и весьма привлекательная незнакомка.
– Твой муж тебя не узнает, – заметила Элоиза. Она подготовилась раньше и теперь сидела в кресле, обмахиваясь веером и рассматривая воспитанницу.
– Может, это и к лучшему. – Жанна сунула ноги в легчайшие шелковые туфельки, украшенные бантами и розетками, и стояла смирно, пока служанка завязывала ленты. Туфельки были на низком каблуке и предназначались для воздушного скольжения по начищенному полу и танцев. В сад Жанна в них выйти не рискнула бы.
– К лучшему? Мужчины любят узнавать своих жен.
– А жены любят удивлять, и, надеюсь, приятно. – Она развернула веер, обмахнулась им, вспоминая, как делать это изящно. Жанна не слишком уважала всяческие безделушки, не носила много украшений, не любила подвешивать к поясу часы или зеркальца в дорогой оправе, как многие придворные дамы. О модах ей подробно рассказывала Элоиза, которая когда-то сама любила блистать. Но теперь мадам де Салль предпочитала платья темных оттенков и держалась в тени. Они никогда не говорили об этом, однако Жанна подозревала, что в душе Элоиза сильно страдает из-за своего обезображенного лица.
Для Жанны оно никогда не было безобразным. Она просто не видела отметин, что болезнь оставила на фарфоровой коже Элоизы. Однако большинство людей совсем другие, и можно понять, что мадам де Салль опасается насмешек, хотя и может ответить на них резко и остро. Вот только почти все обидные слова произносятся за спиной. Ты слышишь шепоток, знаешь, что говорят о тебе, а ответить не можешь. Гнаться же за обидчиком и пытаться ему что-то доказать очень глупо, и остается мерзкое чувство, будто тебе в туфли нагадили мыши.
Впрочем, ради воспитанницы Элоиза готова была на все. Она не хотела оставлять Жанну один на один с толпой, особенно на первом балу. Жанна редко бывала на подобных праздниках, в Руане семья де Кремьё не пользовалась популярностью и не получала приглашений в действительно богатые дома. Поэтому сестры бывали на танцах в основном у соседей, таких же знатных людей, балансирующих на грани бедности. Редко приезжал кто-то из Парижа, и это становилось событием. Потому Элоиза настаивала, что для Жанны это будет первый ее настоящий бал, и постаралась помочь, с тем чтобы устроить все идеально.
Раймон поджидал супругу в гостиной. Большие напольные часы громко тикали, отмеряя минуты, и казалось, что эти сухие щелчки и есть само время, обретающее таким образом плоть. Странно, обычно Раймон не задумывался о таких вещах. О них напоминали его лиственно-травяные сны, которые не оставили его в Марейле и исправно снились каждую ночь, принося надежду, что привычный образ жизни вернется. Но все же время тут шло иначе: более медлительное, чем на полях битв, оно вместе с тем непостижимым образом делалось и более объемным, вмещая в себя множество дел, слов и впечатлений. Раймон когда-то знал об этом эффекте и вот вспомнил снова. Понять бы еще, что делать с этим тягучим временем и на что его потратить.