Дунайские ночи (Художник Г. Малаков) - Александр Авдеенко

— О'кэй, сэр! — откликнулся пилот. — Я немедленно потребую разрешения покружить над Нью-Йорком.

— Я всего-навсего прошу, майор…

— Слушаюсь, сэр.

Артур Крапс выключил свет в салоне, прильнул к иллюминатору.

Из глубин океана, из недр начинающейся американской ночи возникла бывшая вотчина герцога Йоркского, щедрый трофейный подарок английского короля Карла II, разбившего войска Голландии на американской земле.

«Как ты вырос с тех пор, Нью-Йорк! — думал Крапс. — Неоглядный. Сияющий. Чудо двадцатого века. Город городов. Ворота в Новый Свет. Вечный памятник энергии, неукротимой деловитости и мудрой смелости».

Артур Крапс, генерал, миллионер, командующий тайной армией, многое из того, что когда-то любил, предал забвению. И только Нью-Йорк, приют своего голодного и холодного детства, любил по-прежнему.

Нью-Йорк был источником благополучия Крапса. Как же мог он не любить этот город, как мог сдержать улыбку радости, когда Нью-Йорк предстал перед ним во всем блеске. После долгой разлуки с этим обетованным уголком американской земли Крапс острее почувствовал, как он ему дорог.

«Ах, Америка! Видя тебя каждый день, перестаешь замечать твое величие».

Первым в поле зрения Крапса вторгся остров Джон Бич: гигантский, с привозным песком пляж внутри подковообразной лагуны, плавучая, заякоренная сцена, амфитеатр на восемь тысяч мест, громадный парк, раскинувшийся на площади в тысячу гектаров. В сооружении этого чуда, воздвигнутого на пустыре, принимала участие одна из фирм, контролируемая капиталом Крапса, и потому он взглянул на остров, как на свою мамку-кормилицу, и тепло, благодарно подмигнул ему.

— Разрешение получено, сэр! — сообщил пилот.

Крапс не отрывался от иллюминатора.

«Летающая крепость», приглушив моторы, шла вдоль побережья. Нью-Йорк открывал «Бизону» свой океанский фасад: у самой кромки воды чернел молодой парк Баттерн, а за ним, на холмах поднимался утесистый, башенный, сверкающий, как тибетские ледники, остров Манхэттен, тот самый, который в 1626 году получил в обмен на дешевые побрякушки в свою собственность Питнер Минюйт, один из первых американцев.

Вспомнив об этом, Крапс усмехнулся. Всего двадцать четыре доллара стоил когда-то Манхэттен. А теперь ему цена — десятки и десятки миллиардов долларов. Европу, пожалуй, можно обменять на этот крошечный островок, окруженный бесчисленными пристанями (девятьсот километров причальных линий), соединенный с материком мостами, каждый из которых способен потрясти европейца, привыкшего к микроскопическим масштабам. Спаренные мосты… Комбинация мостов… «Триборо бридж» — гигантская вилка, соединяющая между собой три района. Ажурный, на четыре железнодорожные колеи мост Хелл-Гейт… Бруклинский мост, «восьмое чудо мира». Мост Джорджа Вашингтона — без промежуточных висящих опор, на крученых канатах, на которые истрачено сто семьдесят одна тысяча километров стальной проволоки. Бетонная река над обыкновенной рекой. В восемь рядов мчатся по ней машины. И здесь в тридцатые годы потрудился доллар «Бизона», оброс центами, удвоился, утроился.

Промелькнули устье Гудзона и клочок суши, островок Бедло. Отсюда, сверху, даже гигантская, высотою в девяносто два метра бронзовая француженка с факелом в руках. Статуя Свободы показалась игрушечной.

Сейчас же вслед за Бедло показался и другой остров — Эллис с его концлагерем.

«Летающая крепость» сделала плавный разворот, пошла на город, в лоб.

Реки Ист-Ривер, Гудзон, набережные, нагромождение небоскребов и среди них геркулесов столб, стодвухэтажный Эмпайр-Стэйт билдинг, увенчанный шпилем, телевизионной башней, тремя красными, вращающимися огнями — маяками. Протянулись с юга на север, строго прямые, как бы вырубленные в дремучей гуще домов, бесконечно длинные авеню. Их пересекают с востока на запад стриты. И только неугасимо сияющий огнями Бродвей прорезал Манхэттен по диагонали.

На дне глубокого ущелья, на Уолл-стрит, торчит скромный шпиль скромной церкви Святой Троицы. А дальше — небоскребы, небоскребы. Семьдесят семь этажей Крейслер билдинг. Тысячи окон Рокфеллеровского центра. Неуклюжая кирпичная пирамида Тюдор-Сити. Недоросль-небоскреб ООН (всего тридцать девять этажей), погруженный в темноту, отражающий в своем мраморе и стекле чужие огни.

И наконец, Центральный вокзал, а напротив — особо памятный для Крапса отель. Даже запах его коридоров и номеров помнит Артур. Много лет назад он служил под его крышей такси-боем, мальчиком на побегушках, получал на чай жалкие центы. Не думал он в то время, не гадал, кем ему суждено стать в пятьдесят пять, сколько у него будет долларов.

Возникли и пропали площадь Вашингтона и прилегающие к ней улицы.

Гигантский человечище, сделанный из фанеры, удобно устроившись на карнизе одного из домов-утесов, дымил сигаретой, величиной с оглоблю. Огненные буквы вспыхивали и гасли над ним: «Я курю только сигареты «Кемел».

Рекламный водопад «кока-кола» низвергался с небесной высоты на Нью-Йорк. Перемигивались зазывными опознавательными сигналами рестораны, спек-бары, кафе-тоны дракс [2].

Море огней осталось позади, и «летающая крепость» попала в затененную полосу города. Ни одного небоскреба. Приземистые дома. Это Гарлем, черная окраина Нью-Йорка, район негров. А вот и Бауэри. Здесь обитают не негры, а чистокровные американцы и русские, итальянцы и французы, греки и испанцы, голодные и оборванные. «Всякой твари по паре, — думает «Бизон». — Не умеют жить, нет истинно американской хватки. Счастье — это деньги. Деньги — это железные мускулы, глаза орла, хитрость лисы, собачий нюх».

— Сэр, какие будут приказания? — послышался голос пилота. — Еще круг сделать или можно ложиться на курс?

— На курс!

И снова безбрежный океан ночи раскинулся внизу. «Летающая крепость» набрала высоту, в полную силу моторов устремилась к столице, ни на одно мгновение не теряя из виду млечный путь наземной трассы аэролиния Нью-Йорк — Вашингтон. «И это Америка!… — улыбнулся Крапс. — Во всем мире электрический голод, а мы, американцы, позволяем себе прокладывать на земле огненный курс самолетов. Роскошь? Нет, это американский размах, американский стиль, американская щедрость».

Еще сто двадцать пять лет назад лучшие умы человечества восхищались американским образом жизни, противопоставляли его образу жизни Англии, Франция и особенно России. А ведь Россия тогда сияла и гремела. Тут сладостные, убаюкивающие размышления Артура Крапса были прерваны. Он вдруг услышал странно непочтительный голос:

— Сэр, внимание!

Крапс вздрогнул, и его рука невольно схватила аварийный противоакульный свисток.

— Сэр, не суетитесь! Я не боюсь этой штуковины.

Нет, это не голос пилота, не голос начальника охраны. Незнакомый. Чужой. И звучал он не в телефонной трубке, а здесь же, в глухом салоне, где Крапс был один, где не могло быть посторонних. Властный, вызывающе-независимый голос.

— Где вы? Кто вы? — спросил «Бизон».

— Для меня не существует ни замков, ни охраны, ни смерти, ни тайн.

«Бизон» набрал полную грудь воздуха, изо всей силы дунул в аварийный свисток. Но выдул лишь слабый стон. Столь беспомощным он бывал только во сне.

Послышался чей-то сдержанный веселый смех.

— Сэр, вас вооружили против акул, а я человек.

— Как вы сюда попали? Где же вы? — испуганно озираясь, спросил «Бизон».

В салоне ни единой души. В глубине самолета, в хвостовой его части, развалились в удобных креслах здоровенные, вооруженные до зубов телохранители. Стоит им дать сигнал, кивнуть, подмигнуть… «Бизон» раскрыл рот, чтобы закричать, но только судорожно зевнул. Что за чертовщина!

— Сэр, и это зря, — проговорил человек. — Ваши телохранители крепко спят. И вы спите. И потому бессильны.

— Что вам нужно? — прохрипел «Бизон».

— Сэр, я хочу поговорить с вами. О чем? Я подслушал ваши истинно американские мысли. Вы побледнели? У вас усиленное сердцебиение? Успокойтесь! Ваш портфель, набитый секретными документами, в безопасности. И вашей драгоценной оболочке ничто не угрожает. Видите, в моих руках нет ни дубины, ни кольта, ни ампулы с ядом, ни атомного пистолета. Я вооружен только правдой. Итак, я подслушал ваши ночные мысли и хочу с вами поспорить.

— Поспорить? Любопытно! Что ж, не возражаю. Со мной уже давно никто не спорит. Все почему-то сразу соглашаются со всем, что я говорю, даже если это явная глупость. Ну, так о чем же мы будем спорить?

— Поспорим об Америке и американцах, — сказал невидимка.

— С удовольствием! На этом поприще я никогда не был побежденным. Откуда вы? Кто? Разумеется, не американец, раз не соглашаетесь с моими мыслями. Конечно русский! А может быть, привидение? — Крапс уже до того освоился с необыкновенным своим положением, что позволил себе эту шутку.