Командир Особого взвода - Вадим Шарапов

– С передовой… – Нефедов продолжал разглядывать рядового все с той же усмешливой искоркой в глазах. Потом пригасил ее и спросил равнодушно. – А на передовой что – устав не учат? Или устав не учат только в штрафбате, где ты лямку тянул до сих пор?

Рядовой Чугай скрипнул зубами – негромко, но отчетливо. Потом шагнул вперед и навис над Степаном, кривя рот.

– Ты вот что, старшина… Кто прислал меня сюда – это их дело. А командовать мной не каждый может. И уж точно, не такой как ты. В штрафбате и не таких видали, – солдат выругался и отвернулся.

– Не таких, значит? – в голосе Нефедова звякнуло железо. Он чуть отстранился и вдруг несильно ткнул оторопевшего новичка указательным пальцем в бок.

– Ты присядь, Ваня. Не загораживай свет. А то я просто ужас как не люблю, когда нужно глаза высоко подымать.

От легкого тычка Чугай вдруг задохнулся, ноги его заплелись, и он грохнулся на землю, слепо шаря ладонями по траве. Старшина присел рядом, сорвал травинку, покусал ее, думая о чем-то своем.

– Очухался? – наконец спросил он.

"Сейчас я эту суку… Пополам его поломаю!" – рядовой схватил наглого старшину за плечо, сжал кулак. И ткнулся лицом в землю, чувствуя, как невыносимо полыхает от боли вывернутая кисть.

– Все понятно. Как ты в штрафбате живой остался с таким хулиганским поведением – ума не приложу, – сокрушенно покачал головой Нефедов, продолжая тремя пальцами держать запястье Ивана. Потом вдруг отпустил, отошел в сторону, посвистывая. Чугай медленно поднялся – весь красный от злобы и унижения. Зарычал, пригнулся, становясь еще больше похожим на матерого медведя. Во рту стало солоно от крови.

– Стоять, – Степан Нефедов пристально смотрел в глаза рядовому, и в его голосе и взгляде больше не было и намека на усмешку, – и слушать меня. Ушами. Уже не спрашиваю, зачем тебя сюда прислали – и так ясно, кто же рядом с людьми медведя станет держать? Выходит, выбора у тебя и не было. А сейчас, пока не начал тут передо мной звериные танцы устраивать, лучше оглянись.

Тяжело дыша, Чугай повернул голову, ставшую невыносимо тяжелой. И обомлел, когда наткнулся взглядом на черный кружок дула. Холодно блеснула осветленная оптика снайперской винтовки. Альв, который стоял в пяти шагах, приложив приклад к плечу, делал это с виду небрежно – даже прислонился спиной к сосне и улыбался, открывая ровные белые зубы. Улыбался так безмятежно, что было ясно – не промахнется, вышибет мозги одним выстрелом, дернись Чугай хоть на шаг в сторону. Рядовой замер, чувствуя, как на выдохе тяжело, с хрипом выходит из груди горячий воздух. Теперь дуло смотрело ему точно между глаз.

– Танс"ар. Ль"миссэ тира с"трасс?. Инстраль ол, – сказал альв через плечо рядового, обессиленно ссутулившего плечи.

– Маар"та. Ласс"ни рильнар,[4] – старшина покачал головой, и альв послушно опустил винтовку, но не убрал, продолжая держать на виду.

– Везучий ты, рядовой Чугай, – невозмутимо, словно ничего и не было, продолжил Нефедов уже по-русски. Говорил, как будто забивал гвоздь за гвоздем, – страшно везучий. Вот сейчас здесь только ты, я и Ласс, больше никого. И никто не видел, как ты на меня хотел дуром попереть. А если бы кто-нибудь из начальства поблизости попался? Ехал бы ты сейчас, Ваня Чугай, в трибунал под конвоем, и уже сам господь бог тебя оттуда вытащить не смог бы. А сейчас, считай, как и не было ничего.

Рядовой подавленно молчал. Старшина словно вывернул его наизнанку, углядев подспудное, темное, что с детства таилось за душой. То, о чем Иван никогда и никому не рассказывал.

– Об этом не думай, – Нефедов будто угадал мысли Чугая, – еще и не то здесь увидишь. Сейчас пойдешь вон туда и устроишься, где скажут. Потом можно спать хоть до завтра. Извини, Ваня, больше не дам. Раз попал сюда, будешь жить как все. Ласс, проводи.

Иван медленно кивнул головой. Старшина показал на лесную тропинку, которая огибала старую сухую сосну. На могучем стволе была приколочена табличка, острым концом глядевшая туда же, в глубь леса. На ней не было ни слова, только непонятный знак – крест в звезде.

Зима наступила незаметно. Вроде бы, еще вчера лес стоял голый, под ветром и проливными дождями, а сегодня – на тебе, снег повалил крупными хлопьями. Но к вечеру, впервые за две недели, распогодилось, и на небе показались звезды.

Под этими крупными звездами и накрыли длинный стол, наспех сколоченный из горбыля, выпрошенного в хозвзводе, Доски гладко обстругали рубанком, чтобы отметить день рождения Сашки Конюхова. В особом взводе он был с самого начала – и до сих пор ни ранения, ни царапинки; даже когда один раз рядом рванула немецкая мина, пролетел по воздуху вверх тормашками и остался цел, только неделю потом плохо слышал на одно ухо. "Везучий ты, Санька, – завистливо говорили друзья, – и в госпитале ни разу не был!". Маленький конопатый Конюхов отмалчивался, и по своей привычке беззвучно посмеивался, вертя в руках финский нож, которым постоянно вырезал из подходящих деревяшек разные фигурки.

За столом было шумно. Передышка, которая выпала взводу после операции в Новодворово, пришлась кстати. Особенно расслабляться своим старшина не давал, но люди есть люди – отдохнули, за две недели обжили лесную поляну, выловили почти всю рыбу в озере неподалеку. И сейчас веселились, как могли.

Именинника усадили, как водится, во главе стола, хотя Санька все пытался забрать миску и примоститься где-нибудь с краю. Только когда Степан в шутку прикрикнул на него приказным тоном, тот смирился и отчаянно махнул рукой:

– Эх, пей-гуляй, однова живем!

Хохот прокатился по поляне. Все знали, что Конюхов никогда не пил ни капли. Даже когда на задании приходилось сутками мерзнуть, не разводя огня, и Нефедов давал "добро" на пятьдесят грамм – его фляжка оставалась нетронутой.

– Давай, Санька, вдарь стопку! – рассмеялся кто-то.

– Да что на него добро переводить? Все равно что в песок лить!

– Сами выпьем, и без того мало!

– Год не пей, два не пей – а сегодня бог велел!

– У всех стаканы полны? Товарищ старшина! А вы как же?

Степан поднял свой граненый стакан, до краев полный крепким чаем. Молча обвел взглядом собравшихся, на каждом чуть задержал глаза, кивнул пятерым альвам, которые сидели особняком и держали вырезанные из кости кубки. Разговоры и шум стихли. Нефедов поднялся, кашлянул, положил руку на плечо Конюхову.

– Ну, Александр, вот и еще один год тебе добавился. Знаем мы друг друга давно, поэтому говорить буду мало. Удачи тебе, Охотник, долгой жизни! И вот еще что, – старшина подтолкнул к Саньке второй стакан с чаем, – ну-ка, до дна!