Высокая макуша - Алексей Корнеев

— Чтой-то ты, малый, как на новые ворота? — опомнилась она первой, поймав на себе сверлящий Степанов взгляд.

— Так уж и поглядеть нельзя?

— А ты вон туда смотри, — кивнула Пелагея в сторону толпы, где пляска шла и хоровод водили.

— А ежели я на тебя хочу? — вызывающе проговорил Степан. И осмелел вдруг, сам себе удивляясь: — Пойдем походим по лесу, а?

— Надумал! — усмехнулась Пелагея и, круто повернувшись, направилась к хороводу…

А вечером, когда на деревенском выгоне собралась шумная улица, отыскал Степан в толпе знакомый силуэт, став неподалеку, глаз не спускал до конца гулянки. И, как только стали расходиться по домам, тенью последовал за ней. Окликнул уже перед самым ее домом. Пелагея не вздрогнула от неожиданности, не бросилась опрометью в дверь, как делали иные в подобных случаях. Она лишь спросила невозмутимо:

— Ты что, в березочках не наговорился?

— А я венок тебе принес. Вот… сам сплел…

— Во-он что! — воскликнула Пелагея не то насмешливо, не то удивленно. Однако подарок не взяла, шагнула к калитке.

Степан осмелел, протянул к ней руки, намереваясь схватить поперек, и тут же, не сообразив, как это вышло, отлетел к заградке.

— До свиданьица, — только и услышал издевательский голос, а следом и стук двери…

С того вечера до самой осени ни разу не виделся он с этой девушкой: затянула непроглядная, от зари до зари, работа, спешили построиться до холодов.

А в ясный осенний денек, по окончании всех крестьянских дел (даже и капусты нарубили на зиму), сели отец и сын Агаповы в новую телегу, рыжий меринок тоже под новой сбруей. И поехали в Страхово: была не была, от чужих ворот есть поворот…

Родители Пелагеи не отказали, да и сама девушка не ломалась. Дивился Степан такой перемене: уж не тот ли простенький, не принятый подарок из луговых цветов растрогал неподкупное девичье сердце?..

Свадьбу сыграли, вопреки старым обычаям, не на покров, престольный праздник, а на Октябрьскую. Три дня гуляли в Агаповом доме: пили, ели, горланили песни, рвали подметки под ливенку. И все три дня злой был Степан, на жениха не похожий. Не давалась ему Пелагея по ночам, оправдываясь временным недомоганием. Пробовал силой ее взять, да где там — опять, как у заградки, показала свой норов. Лишь на четвертый день, когда молодые загостевали у Пелагеиных родителей, призналась Пелагея, что мучила его из желания сделать так, как хотела — отдаться в своем доме.

Проснулся наутро Степан, осчастливленный, мотая от радости головой. И тогда же дал клятву в душе: не забыть ему этой ночи по самый гроб жизни, не забыть Пелагеи с ее капризным упрямством…

Жить бы, жить народу, а колхозу крепнуть. Да опять налетела туча черная, обвальная. Война!.. Избавились от тесноты на земле, от вековечной нищеты — от войны же избавиться не удалось. Захлестнула она большие дороги и малые тропинки, всю хоженую и нехоженую землю.

С первого же дня молодые мужики отправились воевать: председатель Иван Рыжов, Степан Агапов с братом Павлом, Ванюшка Куракин… Остались старики, бабы да подростки.

Опасаясь грабителей, краснонивцы действовали предусмотрительно. Скотину на колхозном дворе держать не решились: чего доброго, нагрянет враг — поголовно изничтожит. Развели ее по своим дворам да кормили, будто свою. И хлеб раздали по домам до возвращения Красной Армии, — осталось лишь домолотить две небольших скирды. В такую вот пору, во время спешной молотьбы и прибежал к риге Васятка Агапов, закричал истошным голосом:

— Бабы, мужики, скорей ворота закрывайте! Немцы к нам едут!

Семен Агапов (хоть остарел да прибаливал, а молотилку не покидал) сунул сгоряча сноп целиком — барабан захлебнулся.

— Лошадей выпрягай, живо! — крикнул погоняльщику.

Бабы, побросав грабли, подбирая юбки, горохом сыпанули по домам.

А по дороге от Страхова, раскидывая ошметки грязи, катила к поселку запряженная парой бричка, и сидели в ней три немца да страховский мужик, назначенный старостой. Шинели у немцев зеленые, а носы синюшные — не привыкли, видать, к русским холодам.

Староста, мужик свойский, незлобивый, подмигнул украдкой старику Агапову, и тот, поняв его сразу, растолковал кое-как немцам, что беднее их, запольных выселенцев, не было и нету на всем свете и что взять у них решительно нечего. На это староста согласно кивал головой, и немцы, поверив, махнули рукой на малое, отколотое от мира поселение. Однако попавшийся на глаза табунок гусей полоснули из автомата, подстреленных забрали, двух лучших лошадей — погоняльщик не успел отвести их от риги — привязали за бричку и с тем уехали…

Шесть недель ползла по большакам фашистская «грабьармия», опасаясь сворачивать на малые, чуть приметные дороги (это и избавило Агаповы дворики от разорения, чему подвергались другие деревни). Шесть недель на больших дорогах лязгали танки, громыхали кованые сапоги, катилась железная лавина в сторону Тулы, Москвы. Обратно же покрыла все расстояние за каких-то две недели, без оглядки удирая от возмездия. Так, незадолго до Нового года, в заснеженную пору Никольских морозов вымели наши, как метлою, незваных грабителей, — кончилась оккупация!

В Агаповых двориках домолотили последний хлеб, отвезли его в фонд Красной Армии. И потом, пока шла война, делились с фронтом последним. Хлеб, мясо, сало, яйца, овчины на полушубки, варежки-самовязки, носки шерстяные — все отправляли воинам. Ничего не жалели бабы для своих мужей и сыновей, день и ночь работали — лишь бы пришла скорее погибель врагу. И даже те, кто получал похоронную бумажку, наголосившись до одури, снова выходили в поле…

Чем ближе был конец войны, тем больше становилось вдов и сирот в Агаповых двориках. И когда наступила Победа, из двадцати мужиков вернулись с фронта семь.

Медленно, по-черепашьи карабкался после войны колхоз «Красная нива». Не хватало лошадей, не хватало рабочих рук. А тут еще, в самую жатву, наплыли откуда-то мочливые тучи и ну поливать беспрестанно. Много осталось хлеба на полях, а без хлеба какая жизнь? Голодать никому не хотелось, вот и подались люди с насиженных мест по городам, по шахтам да стройкам, где твердые платили деньги.

Именно в ту трудную пору навалились на Степана одна за другой беды. Первой слегла Пелагея. Всю войну была здоровой, работала за ломового, а тут не вынесла — за неделю убралась. Следом, в один год отошли друг за другом старики его, родители.

Сватали Степану женщин, каких после войны без счету было, да не решался он, все думал, никто уже не заменит Пелагею. К тому же и сын с дочерью подросли, помощниками стали в доме. Так и остался бобылем…

На пятом году после войны — запомнилось то лето, — повсеместно началось объединение колхозов. Приезжали уполномоченные из района, доказывали, что мелкими колхозами жить невыгодно, техникой обзаводиться им не под силу, хорошие стройки тоже не одолеть. Словом-де, большому кораблю большое и плаванье, а маленькому суденышку — куда ему: выйдет в море, волной захлестнет. Центрами колхозов избирали большие села, а такие, как Агаповы дворики, оказались как бы не у места.

Объединяться краснонивцы единогласно решили с Добропольем. По той причине, что туда и добираться легче; и станция оттуда поближе, а если в Юсупово пойти, куда примкнули Страхово, Улесье, другие соседние деревни, — так это и дальше, и речки там нет, даже и колодцев хороших.

— Что ж, пусть там колхозом всем правят, а мы будем бригадой своей, — согласно поговаривали в Агаповых двориках.

Но скоро пришлось рассуждать по-другому. Общественный скот перевели на центральную ферму, и зимой народ остался не у дел. Надо было или ходить в Доброполье во всякую непогодь, или сидеть на печи да есть калачи. Но кто же протянет тебе калач, если сам ты его не добудешь? Вот и опечалились люди: без работы не просидишь и ходить за три версты не находишься. Как тут быть?

Первым перевез свою избу в Доброполье молодой шофер — только что вернулся из армии — Серега Анисов. Рыба ищет, где глубже, человек — где лучше. Так и пошли друг за другом.

Были Агаповы дворики — и рассыпались…

Не будь домашних дел по горло, пропал бы Степан Агапов со скуки, а то и бросил бы, может, обжитое место да и подался бы хоть в Доброполье.

Но как ни тянулась зима с ее морозами да метелями, с надоедливо длинными ночами, а подошел ей конец. Все выше в полдень солнце, все чаще оттепели. Вон уж и кот Тимоха, полосатый, как тигр, ноет да мяучит, то по дому мечется, а то на чердак взберется — орет там утробным голосом. Видно, весну почуял, подругу себе зазывает. Да где ему докликаться: ближе трех верст нет вокруг ни кошки, ни собаки бродячей.

Прыгают перед домом уцелевшие воробьи и синицы, рады-радехоньки, что живы остались. Обласканные теплыми лучами, обдутые влажным ветром, зачернели стволы вишен, яблонь, лозин. Выросли под карнизом хрустальные грабли сосулек, и льются с них, позванивая, чистые веселые слезы.