Песня о теплом ветре - Борис Егоров

Стрельба на предельную дальность ведется не на поражение или уничтожение. Это для паники. Чисто психологическое.

Вечером на батарею приходит подполковник Истомин.

— Хочу часок побыть, Крылов, с вами, с вашими бомбардирами, — говорит он. — Огонь наблюдали с разных пунктов. Хорошо! — Истомин улыбается. — А вы знаете, что самое интересное? В истории артиллерии такого еще не было!

Что же произошло на Донце?

— Расскажите, старший лейтенант, о бойцах вашей батареи, об их подвигах.

Это говорит мне корреспондент фронтовой газеты — пожилой, полноватый человек с погонами капитана.

Мы сидим у костра на ящиках из-под снарядов. Корреспондент достал блокнот в необычно толстой, как у книги, обложке. В него удобно записывать на коленке. Почему я на это обращаю внимание? Потому, что первый раз в жизни вижу корреспондента.

Кого же назвать прежде всего? Бойцов орудийных расчетов, разведчиков, связистов? Много хороших людей, каждый чем-то отличился, более половины награждены. Среди них и трудные люди — бывшие уголовники. Козодоев, например. Трудные люди имели бы больше наград, если бы подвиги не чередовались у них с дисциплинарными взысканиями. Это называется: «извините, забылся, оступился».

Но сейчас я должен назвать лучших. Скажу, конечно, о смелом, зорком и находчивом разведчике Валикове, о точном мастере стрельбы и вечном труженике командире орудия Татушине…

— Вы давно командуете этой батареей?

— Год. Но некоторых людей из девятки знаю и раньше, еще с Северного Донца.

— Ваш полк был на Донце?

— Да.

— В наступлении?

— И в обороне и в наступлении.

— В каком месте?

— Против Лисичанска и правее.

— А другого такого тяжелого артполка там не было?

— Нет.

— Интересно! — восклицает корреспондент. — Значит, это мне о ваших ребятах сегодня рассказывали…

— Кто рассказывал?

— Один майор из пехотного полка. Я с ним делал статью о взаимодействии пехоты и артиллерии. Как его фамилия? Да, Хижняк.

Хижняк?! Неужели это тот командир батальона, с которым мы на плотике переправлялись через Северный Донец? Перед самым наступлением он начал рассказывать мне, как погиб Леша Курский, но сказать почти ничего не успел. Я узнал только, что Курский спас его первую роту и погиб в реке… В боевом донесении, которое читал Красин, сказано было тоже очень мало: «Залег у пулемета».

Что произошло тогда во время разведки боем, знает только Хижняк. Но больше я его не видел: началось наступление, дороги наши разошлись.

— Скажите, какой он — Хижняк? — прошу я корреспондента. — Такой крепкий, рыжий?

— Да, да…

— Мне его очень нужно встретить! Вы сказали, что с ним говорили сегодня. Где этот полк?

— Недалеко, в деревеньке одной. Во втором эшелоне.

— А когда он рассказывал об артиллеристах, не упоминал ли такой фамилии — Курский?

— Курский? — корреспондент листает блокнот. — Курский? Есть! Могу прочитать, что он сказал…

Но о Леше Курском я хочу слышать из уст очевидца. Надо немедленно поехать в пехотный полк, пока его не перебросили куда-то. Тогда опять мне не разыскать Хижняка.

— А вы откуда Хижняка знаете? — спрашивает корреспондент.

— Мы с ним Донец переплывали. В бой вступали.

— Он говорил об одном артиллеристе из вашего полка, который поддерживал во время наступления его батальон огнем. Кажется, это был начальник разведки дивизиона… Но фамилии припомнить не мог.

— Это был я…

Корреспондент страшно обрадован.

— Тогда можно устроить встречу старых боевых друзей — командира пехоты и командира артиллерии! Поедемте, у меня машина.

Я звоню Красину, прошу разрешить мне отлучиться на несколько часов — «очень важные обстоятельства: надо повидать старого фронтового друга». Красин разрешает. Мы договариваемся с корреспондентом, что разговор о «девятке» продолжим позже, садимся в его «виллис» и мчимся в деревню, где расположен пехотный полк второго, эшелона.

— Вот тут тормози, — командует корреспондент шоферу. — У белой хатки.

В белой хатке пусто. Хозяйка говорит, что солдаты пошли по ужгородской дороге. Нам ясно: полк бросили вперед.

Мы настигаем его через несколько километров.

Корреспондент указывает мне на рослого майора, шагающего по дороге перед строем.

— Это он!

Хижняк узнает меня сразу.

— А, браток, здравствуй!

Он такой же, как и прежде. Только правую сторону лица пересек шрам.

Пригнувшись, Хижняк влезает в машину, говорит еще раз:

— Здравствуй, здравствуй, пушкарь. Извини только, фамилии твоей не припомню…

— Крылов.

— Вот черт! Я товарищу корреспонденту про тебя сегодня рассказывал — как мы на Донце в атаку шли, а фамилии назвать не мог, запамятовал.

Смотрю на лицо Хижняка, спрашиваю:

— Крепко царапнуло?

Майор смеется.

— С тех пор как мы под Лисичанском были, я три раза в госпитале лежал. Такое наше дело — пехота: месяц воюешь — три в госпитале лежишь…

Корреспондент просит нас выйти на минутку из машины. Он хочет сделать снимок старых боевых друзей. Позже фотографировать нельзя: начинает темнеть.

— Постойте, постойте, капитан, — говорит Хижняк. — Как это у немцев? Айн момент. Я продрог, как собака. Тут у меня во фляге коньяк трофейный.

Майор наливает коньяк в колпачок от фляги, мы поочередно пьем.

Я тороплюсь начать разговор.

— Знаете, зачем я к вам приехал? На Донце во время разведки боем погиб мой старый друг — лейтенант Курский. Помните?

— Как же! Помню. Сорвиголова. Я тогда про него тебе говорил…

— Но тогда — всего два слова. Я хочу знать подробно.

— Может, выйдем все же, товарищи, на минутку? — просит корреспондент.

Мы фотографируемся, потом снова возвращаемся в машину.

— Курский? — продолжает майор. — Да, он тогда мне всю роту спас. А как это было? Пришел он к нам в батальон перед рассветом — бойкий такой, смешной парень. С ним радист был, сержант. Ну познакомились. Пока сидели, ждали команды, он нам анекдоты рассказывал. Хохоту было! Он всем сразу понравился… Потом поступил сигнал к атаке. Мой батальон проводил разведку боем — надо было немцев прощупать, что у них там, чем встретят на случай наступления. И получилось все у нас не очень гладко. Ночью одна сволочь на ту сторону переплыла. Узнали мы про это не сразу, потом. Немцам, значит, известно было, что утром состоится. Пошли в атаку, переплыли Донец — нормально. Молчат фрицы. Стали углубляться — вот тут они нас встретили. Курский, друг ваш, был поначалу со мной рядом. Но когда немцы из тяжелых минометов стали шпарить, у него радиста убило, и рацию — в куски… Не пришлось ему нас «чушками» поддержать… А дальше так получилось, что с нашего берега ракету дали: надо отходить.

— А Курский в это время был, как и раньше, рядом с вами? — спрашивает корреспондент.

— Курский? Так, в стороне — метров сто. И в это время немец стал наседать так, что нам, браток, ни туда, ни сюда. Если бежать сразу — всех в реке утопит. Слава богу, с левого фланга их наш пулемет держал, но потом пулеметчика миной прибило, и они прямо в рост пошли… И тут за пулемет залег Курский: близко в окружности ни одного бойца не было. Курский к Донцу бежал, а потом вернулся… Лег за пулемет и сечет, сечет фрицев. А первая рота тем временем на наш берег возвращается… Он последним ушел, когда отстрелялся. Они его посреди реки прихватили…

Майор хлопает меня по плечу.

— Крепкий солдат был, твой друг Курский! — Хижняк смотрит на часы. — Ну, мне надо торопиться, пушкарь. Выпьем еще по наперстку на прощание. Может, больше и не встретимся.

Мы нагоняем пехотный полк на дороге, высаживаем из машины майора Хижняка.

— А теперь давайте про вашу «девятку» рассказывайте, — просит меня корреспондент.

«Виллис» стоит на обочине шоссе. Мы курим, беседуем, я рассказываю корреспонденту о бойцах девятой батареи, но перед моими глазами — Курский, Леша Курский. Он лежит за пулеметом, рядом с убитым бойцом в кустах на берегу Донца — я знаю эти кусты — и сечет немцев… Этот пулемет стреляет и до сих пор!

Красные облака

27 октября колонна нашей артбригады вступает в Ужгород.

Город тонет в огне и грохоте. По всем дорогам, идущим к Ужгороду с юга, с равнины, немцы и мадьяры бросаются в контрнаступление.

Батареи «катюш» непрестанно мечут в небо огненные стрелы.

Город окружен стеною огня.

Немецкие атаки захлебываются. К утру становится тише.

Наконец-то равнина! Горы чернеют сзади — мрачные, чужие, холодные. Как они нам опостылели за полгода!

Но и здесь, на равнине, не переставая, льют дожди — поздняя осень. Клочковатые серые облака низко проносятся над землей. Мокнут под дождем оголенные виноградники.