Следы на мне (сборник) - Евгений Гришковец

Ковальский совсем не любил алкоголь. Он мог выпить и вина, и коньяку, и пива, но не много, а так, для ритуала, красоты и за компанию. Водку он не пил вовсе. И ещё, он категорически и сильно не любил ту музыку, которую сочиняют и слушают активно пьющие алкоголь люди. То есть, он не любил отечественный шансон и отечественный рок-н-ролл. Хард-рок он тоже не любил. Он слушал новых романтиков, этническую музыку или такую музыку, в которой для него была красота и сладость.

Но не думайте, что Серёга очень любил компании и стремился от общения к общению. В компаниях, а особенно в больших, он говорил немного, а чаще всего, уходил в какой-нибудь дальний угол. Там он сидел, курил сигареты, пил чай, улыбался и читал что-нибудь. Причём, читать он мог как книгу по истории сибирских железных дорог, подолгу рассматривая карты, схемы и фотографии, так и сборник современной каталонской поэзии, например. Книга могла быть любая, и самая неожиданная. И делал он это, не демонстрируя свою независимость, и непоказно, а с удовольствием и сосредоточено. И всегда улыбался.

Он постоянно что-нибудь придумывал. Увлекался какой-то темой и придумывал. Помню, одно время, не долго, он был увлечён написанием пьесы. Пьесу он не писал. Он не написал ни строчки. Он был просто этим увлечён и думал об этом.

— Знаешь, — говорил он неожиданно, во время вечеринки у кого-нибудь дома, или когда мы сидели у него в «лаборатории», или когда шли по улице. — Хочу написать пьесу под названием «Наполеон и Мюрат». Начинаться она должна так: по сцене ходят Наполеон и Мюрат. Наполеон молчит, а Мюрат ему что-то очень нервно говорит по-французски. При этом Мюрат периодически падает.

— А дальше? — спрашивал я.

Он же смотрел на меня, улыбался и оставлял вопрос без ответа.

— Я тут сочинил пьесу, — в другой раз говорил он. — Только нужен для этого театр и очень хороший свет. И ещё нужен очень хороший актёр. Пьеса называется «Патрикл». Первый акт будет называться «Юность Патрикла», а второй «Патрикл и нимфы». Декорации должны быть очень дорогие, особенно во втором акте. Значит так, представь, первый акт, полная темнота в зале, начинает завывать ветер, ветер завывает всё сильнее и сильнее. В темноте появляется луч прожектора. Он рыщет по сцене и, наконец, освещает ширму, которая стоит посреди сцены. Луч становится больше и ярче, ветер стихает, над ширмой появляется робкий юноша. Он поднимается над ширмой и становится виден по пояс. Он должен быть обнажённый. Юноша будет внимательно, робко, но пристально осматривать весь зрительный зал, ряд за рядом. Это может длиться минут десять. Потом он неожиданно скажет: «Уж не пригрезился ли ты мне, мальчик, бисексуал?!» Как только он это произнесёт, он должен упасть навзничь, луч в этот момент гаснет, и публика услышит звон бьющегося стекла. После, сразу же включается свет, и занавес закрывается, первый акт окончен.

Я очень смеялся, а Серёга с недоверием на меня посматривал, совершенно серьезно.

— Второй акт, — дождавшись, пока я просмеюсь, — будет начинаться тоже в темноте. Темнота, занавес закрыт, публика слышит женские голоса. Голоса завывают всё сильнее и сильнее. Неожиданно занавес открывается. На сцене прекрасный фруктовый сад, вдалеке видны горы и античные постройки из белого мрамора. На сцену выбегает наш юноша, но он в тунике и с бородой, волосы его должны быть седыми. Он выбегает на сцену, оглядывается по сторонам. Завывание стихает. Тогда Патрикл, а это никто иной, как Патрикл, падает на колени, вздымает вверх руки и кричит: «О, Зевес, нимфы преследуют меня!». После этого Патрикл некоторое время мечется по сцене, снова падает на колени и обращается к небесам с ещё более отчаянным криком: «О, Зевес, нимфы преследуют меня!» И так несколько раз. И вдруг, сверху должен появиться Зевс на облаке. Он появляется, смотрит на Патрикла очень грозно и мечет в него красные молнии. Молнии можно изготовить из фанеры или пластмассы и покрасить краской, но лучше найти красную фольгу и обмотать. Патрикл погибает, нимфы воют, гремит гром, занавес закрывается.

Я радовался, спрашивал о том, как он себе представляет техническую сторону появления Зевса на облаке, выражал сомнения в том, что это можно осуществить в театре, но что это можно попробовать снять на видео. Серёга же смотрел на меня, ему становилось скучно от моих практических вопросов и рассуждений, и он переводил разговор на другую тему или говорил о другом замысле.

— Да это ерунда! — говорил он. — Я вот думаю написать пьесу, в которой бы беседовали Сцилла и Харибда. Ты случайно не помнишь, сколько у них было голов. По-моему, у Сциллы двенадцать, а у Харибды шесть. Или наоборот. Надо будет посмотреть у Гомера. Вот такая пьеса. Они беседуют о том, о сём…

Никаких пьес он не писал. Но каждый день выдавал три-четыре подобных замысла, тут же забывал о тех, что озвучивал. Через пару месяцев театральная тема покинула его, и он начал думать о чем-то совершенно другом. Но только о художественном. Это могли быть совершенно неожиданные вещи.

Помню, однажды он позвонил мне домой очень поздно вечером, или, лучше сказать, ночью. Обычно он так не делал.

— Не разбудил? — спросил он и, услышав по моему голосу, что точно разбудил, извинился.

— Да ничего, ничего! — успокоил его я, — ты разбудил только меня, а это не страшно. Говори. Ничего не случилось?

— Я сегодня вынужден ночевать в университете, и меня обуревают разные мысли. Представляешь, так и посыпались идеи! В этот раз в области рекламы. Боюсь, что ночь будет бессонная, к утру забуду всё, что навыдумавал, а поделиться хочется.

— В какой области? — удивился я. — Рекламы?

Должен заметить, что отечественная реклама на телевидении и вообще, тогда делала только первые весьма робкие шаги.

— Да, да, рекламы! Мне почему-то пришел целый ряд идей, как можно рекламировать туалетную бумагу. Причём, рекламировать разнообразно, разностилево и, адресуя рекламу различным социальным слоям и группам.

— Серёга, ты серьёзно? — заворчал я, — Ночью про туалетную бумагу!

— Ну послушай! Это забавно! А то я забуду, — попросил Ковальский, но моего ответа не дождался и продолжил, — представляешь, я придумал разные варианты художественного осмысления туалетной бумаги, как объекта. Нужно придать туалетной бумаге респектабельности, солидности и исторической значимости. Короче, я придумал, что нужно выпускать туалетную бумагу под названием «Сикс о клок»! — сказал он и гордо замолчал, ожидая моей реакции.

— Сикс о клок? — переспросил я, туго соображая спросоня.

— Ну конечно! — радостно заговорил Ковальский. — Это придаст туалетной бумаге, как предмету, некой солидности, уважительного отношения к традиции и даже джентельменскости. Все же знают про файв о клок. Все знают, что в пять часов англичане пьют чай. У всех именно Англия ассоциируется с соблюдением традиций, с вековым укладом, с размеренной жизнью. А туалетная бумага обязательно должна ассоциироваться с размеренностью и укладом. Поэтому «Сиск о клок»! В пять часов джентельмены пьют чай, а в шесть часов им нужна туалетная бумага! — быстро говорил Серёга. — Кстати, на рулоне должно быть написано тоже что-нибудь связанное с Англией. Например, так: «Туалетная бумага «Сикс о клок» — 150 футов нежности!» Или: «Ни дюйма изъяна!» А рекламировал я бы её так: представь себе рекламный плакат, на рекламном плакате капитан дальнего плавания с мужественным, волевым лицом. Он стоит на капитанском мостике или на палубе корабля, за спиной у него бескрайнее море. Капитан держит в руке рулон туалетной бумаги. И подпись: «Это единственное, что напоминает мне о родной земле», — тут он прервался, потому что я сильно смеялся. — Ну, хватит тебе, — перебил меня Серёга, — это серьёзное художественное освоение такого объекта, как туалетная бумага. А представь себе календарь с надписью: «Туалетная бумага «Сикс о клок» работает без выходных» Как тебе? Или можно предложить нашу туалетную бумагу молодёжной аудитории. Представь себе плакат, на нём танцуют и веселятся молодые, красивые девушки и парень. Им весело. Они вспотели. Они молодые и модные. И подпись: «Оторвись с бумагой «Сикс о клок». Но надо подумать и о тех, кто не понимает, не знает, и не любит английского стиля. Им нужно предложить другое название товара. Я думал над названиями «Мысль», «Идея», и даже «Всё будет хорошо» или «Товарищ». Но пока русского названия я не придумал. Но рекламировать такую бумагу нужно совершенно иначе. Кстати, она должна быть дешевле. А реклама такая, например: на плакате стоят весёлые молодые солдаты, они улыбаются и смотрят очень весело. И подпись: «Любимый город может спать спокойно! Туалетная бумага «Товарищ»».

Он говорил ещё полчаса, я всего не запомнил.

— Ну ладно, давай спи. Извини, что разбудил. Спи, старина, а я ещё поработаю.

На следующий день он даже не заикнулся про туалетную бумагу и больше о ней, как об объекте рекламы, не говорил.