Марксизм: не рекомендовано для обучения - Борис Кагарлицкий

Бурный рост послевоенных лет к 1960-м годам замедляется. А инерционная система образования продолжает выбрасывать все новых и новых специалистов на рынок труда, а экономика уже столько не может их переварить. Тем временем обнаруживается разница между старыми элитами и выпускниками новых университетов. Какие бы передовые идеи ни распространялись в «кирпичных университетах», все равно в Оксфорде учат лучше. Джентльмены остаются джентльменами. Пока рынок рос, пока был спрос на новые интеллектуальные кадры, это не имело значения. Все получали работу. Но к началу 1960-х годов ситуация меняется.

Левые к тому времени власть утратили. Они сделали свою работу по демократической модернизации капитализма - быстро и эффективно. Но именно поэтому старые правящие классы поспешно стараются теперь от них избавиться.

В начале 1950-х годов левых отстраняют от власти в Англии, Италии и Франции. В Германии оккупационные власти при передаче полномочий местным политикам сделали все, чтобы ослабить коммунистов и не дать социал-демократам шанса стать правящей партией. Начинается «холодная война».

Нигде не демонтируются реформы, проведенные в годы правления левых, но сами левые как политическая сила теряют позиции.

В США начинается «маккартизм», «охота за ведьмами». Его цель - вытеснить левых из структур власти и управления, где они обосновались во времена Рузвельта. В Европе левых отодвинули в оппозицию электоральным путем, в Америке путем интриг и репрессий. Широкая и аморфная коалиция левого центра, возникшая при Рузвельте, уходит в прошлое. Левых вычищают из идеологического аппарата. Потому сенатор Маккарти так интересуется Голливудом. «Фабрика грез» - это еще и мощнейшая пропагандистская система. Это то же «министерство правды». Поэтому люди, даже чуть-чуть заподозренные в нелояльности, типа Чарли Чаплина, который никогда не был красным, изгоняются. Чаплину приходится вообще уехать из Америки.

Власть более не заинтересована в раскручивании маховика социальной трансформации, она заинтересована в том, чтобы остановить перемены на определенной точке. Вот тут-то и появляется первое поколение новых недовольных. Их называли в Англии «сердитые молодые люди». Это были выпускники «кирпичных университетов».

Потребление и бунт

Представьте себе рабочего 1945-го или даже 1952 года в Западной Европе. Люди жили тогда еще очень бедно, они не имели доступа к условиям комфорта, которые были уже вполне доступны для средних слоев, не говоря уже о буржуазии. Но с середины 50-х - начала 60-х годов большинство общества стало средним классом, люди получили доступ к жизненным благам буржуазной цивилизации. Появились машины, более или менее приличные квартиры, появилась горячая вода, холодильники, газовые плиты, бытовые приборы. Сложилось «общество потребления».

Для предыдущего поколения появление в доме холодильника было, конечно, очень большим событием. Но выросло новое поколение, которое считало, что поклоняться холодильнику абсолютно неинтересно. Изменились ценностные ориентации, возник разрыв между поколениями. Молодежь начала бунтовать. Она стала считать себя не осчастливленной, как их старшие братья, а обиженной. Хотя прошло не много времени, всего лишь 10-15 лет.

Обида выразилась в массовой радикализации молодого поколения, студенческой революции и формировании целой системы норм поведения, которые были осознанно построены как вызов старым элитам. Отсюда весь набор шокирующих действий, типичный для «новых левых» 1960-х годов. Начиная от появления «Битлов» и рок-музыки, заканчивая резким укорачиванием юбок. Начинается сексуальная революция. Это было не просто раскрепощение молодых, но и вызов обществу. Вы хотите, чтобы мы были приличными, а мы будем неприличными! Мы не хотим быть похожими на наших родителей!

Протест имеет сразу два адреса. С одной стороны, против буржуазии. Но с другой стороны, это и протест против своих родителей. Тем самым людям из рабочей среды, которые кажутся скучно-покорными, принявшими свою роль в буржуазной системе, усвоившими навязываемые капитализмом ценности.

Дети пролетариев уверены, что их родители обменяли первородство революции на чечевичную похлебку потребления.

«Новые левые» выступают и против буржуа, и против «старых левых».

Идет вьетнамская война. Вместе с мини-юбкой, с песнями «Битлов» приходит участие в антивоенных движениях, в разного рода радикальных организациях. Приходит и дискуссия о марксизме. Молодые люди выучились в университетах, усвоили терминологию, общие идеи. Они научились понимать язык Маркса. Им было приятно на этом языке говорить, потому что это отличало их как от необразованных родителей (которые, возможно, считали себя марксистами, но прочитать «Капитал» были не в состоянии), так и от буржуазии, от старой элиты с ее обрыдлыми либеральными ценностями.

Вместе с разочарованием в старых элитах и традиционной миссии рабочего класса приходит разочарование в старых левых партиях. Кто такие старые левые? Это социал-демократы и коммунисты. Организованное рабочее движение - это профсоюз, это партийная бюрократия. Это скучно. Здесь нет движения, нет импульса, нет игры, это машина. Да, «старые левые» сделали свое дело, сделали, может быть, очень хорошо, спасибо им, они дали нам холодильники. Да, они сражались с фашизмом. Но что они могут нам предложить сегодня? Какие идеи, какие ценности?

Тем временем социал-демократы и даже коммунисты начинают работать как партии по воспроизводству собственных кадров. Они обеспечивают, зачастую очень эффективно, местное самоуправление. Но опять же занимаются совершенно скучными вещами: помойками, муниципальным транспортом, детскими садами.

То ли дело революция!

Коммунисты теперь уже не партия революции, даже не партия реформ, потому что реформы уже завершены. Это партия повседневной мелкой работы на местах.

А что могут эти партии предложить своим сторонникам на интеллектуальном уровне? Коммунисты продолжают читать учебник, переведенный в издательстве «Прогресс» на все языки, включая целый ряд африканских, но у них нет ответов на текущие вопросы. Социал-демократы… ну с ними еще скучнее. Это просто управленцы, которые не могут никаких больших идей предложить. Кто-то из австрийских молодых социал-демократов, обращаясь к своим старшим товарищам, говорил: «Wir Brauchen eine Vision!» Ему ответили: «Wer Visionen hat soll zum Artzt gehen!» По-немецки видение и видение - одно слово. Молодой человек говорил о видении будущего, а его послали к доктору, чтобы он излечился от видений.

Отчуждение

Великой борьбы, как у старшего поколения, сражавшегося с фашизмом, молодому поколению история не предоставила. Старшие считают, что это огромное счастье - не надо воевать, нет концлагерей, голода. Но молодым нужна динамика, нужен подвиг.

Новое поколение само для себя создает фронт борьбы.

Где они находят источник вдохновения? Во-первых, возникает представление о западном обществе как тотально коррумпированном, подчиненном логике потребления и лишь отчасти - логике производства, причем производства жестко организованного, лишающего человека возможности самореализации.

Что такое внедренный Генри Фордом конвейер? Те, кто видел «Новые времена» Чарли Чаплина, прекрасно помнят, как Чарли стоит у конвейера и все время делает одну и ту же операцию, пока не начинает сходить с ума. Конвейерная лента, заставляющая людей непрестанно повторять одну и ту же простейшую и монотонную операцию, - это воплощенное отчуждение личности. Человек больше не принадлежит себе, он выступает как придаток к машине. Он отчужден на производстве, он подчинен внешней власти в государстве, он подавлен бюрократией, он зависим от технологии. Иными словами, не человек создает технологию под себя, а технология заставляет подстраиваться, адаптироваться к себе человека. Отчужденная личность компенсирует свои стрессы потреблением. В тот момент, когда он стоит у прилавка магазина, ему кажется, что он свободен. Он врывается в супермаркет с карманами, набитыми деньгами, и начинает сгребать все, что может, с полок. Деньги дают свободу! - объясняют ему идеологи. Но и в этот заветный момент он на самом деле несвободен, потому что им манипулирует реклама, потому что он может взять с полок лишь то, что туда положили, и купить только то, на что у него хватит денег. Соответственно, управляет тот, кто закладывает эти все параметры. Сколько можно потребить? Как? Когда? Все это решаем не мы.

Позднее Маркузе назвал такую полностью управляемую личность «одномерным человеком». Здесь прямая параллель между Маркузе и ранним Марксом, и Маркузе не случайно опирается на Парижские экономическо-философские рукописи 1844 года, где Маркс пишет про отчуждение пролетариата.

Рабочий - это отчужденная личность, он не принадлежит себе, не только его труд, но и в значительной степени его личность принадлежит не ему. Вместе с отчуждением труда происходит отчуждение личности, поскольку труд - это одна из возможностей выражения личности. Теряя контроль над трудом, он теряет контроль над собой. Но Маркс подчеркивал, что речь идет именно о положении пролетария на производстве. Для Маркса пролетарий не является потребителем, он прежде всего производитель. Это соответствует ситуации капитализма XIX века. Тогда потребляли средние классы, мелкая буржуазия. А рабочий класс жил на нищенскую зарплату и на рынке всерьез не выступал в качестве потребителя товаров. Поэтому Маркс подчеркивал, с одной стороны, что воспроизводство рабочей силы происходит на минимальном уровне потребностей, что унижает человека. А с другой стороны, Маркс пишет, что пролетарию остаются только самые примитивные, животные наслаждения - еда, секс. Сексуальность, с точки зрения Маркса, - это нечто биологическое. Здесь «франкфуртцы» были иного мнения, потому что они все-таки ученики Фрейда. Они прекрасно понимают, что человеческая сексуальность не так биологична, как животная. Для них сфера сексуальности отнюдь не ограничивается биологическими факторами. Это более сложный процесс. Но с другой стороны, именно потому, что сфера сексуальности не является, по их мнению, сферой биологической, они здесь тоже обнаруживают проявление отчуждения, проявление несвободы. Они гораздо более высокого мнения о сексуальности как форме проявления человеческой личности, но если Маркс не видит здесь репрессивного начала, то они видят.