Из России за смертью - Михаил Рогожин

— тяжело вздохнул Саблин.

— Вам что, Советов по нутру?

— Нет. Прохвост. Аппаратчик. Интриган.

— Кто же должен решать судьбы таких, как он?

— Очередной съезд, — убежденно отрезал генерал.

— Боюсь, до нового съезда ни они, ни мы не доживем.

— Есть такие сведения?

— Генерал... — Комиссаров развел руками.

— Ах, ну да. Понятно.

— Предлагаю связаться с Луандой.

Саблин по-бычьи наклонил голову и упрямо отказался. Комиссаров понял бессмысленность дальнейшей обработки и предложил доставить генерала в семью, а напоследок как бы невзначай уточнил: «Надеюсь, в ЦК вы больше не пойдете? По крайней мере в этот свой приезд?»

— Куда я могу сообщить о своем решении? — Саблин не собирался сдаваться даже после услышанного. Внутри клокотала буря не изведанных еще чувств и страхов, но ее волны пока не поглотили разум.

— Мы будем держать с вами связь.

Генерал поспешно уселся в машину, и ворота за ним закрылись.

Комиссаров вернулся в комнату, набрал номер телефона и доложил о сомнениях Саблина. В ответ получил приказ связаться с генералом завтра и принудить его дать приказ о начале операции. Положив трубку, Комиссаров по-хозяйски уселся за стол, налил себе фужер коньяку и, зло улыбнувшись в пустоту, залпом выпил.

НАЙДЕНОВ

Рубцов проснулся от жара. Открыл глаза и в темноте не мог сообразить, где находится. И только когда провел рукой по Нинкиной ноге, закинутой на него, понял, что дома. Жена забормотала во сне, и подполковник испуганно затих. Следовало определить, что с ним произошло. Во-первых, раз Нинка стонет, значит — жива. А вот бил ее или нет, Рубцов вспомнить не мог.

Наверное, бил, раз стонет. Во всяком случае, для этого пришел. А почему тогда она спит? Он закрыл глаза и ощутил истому во всем теле. Нинка рядом ворочалась и коротко вздыхала. Так было всегда после бурной любви. Она утверждала, что во сне переживает каждый момент их слияния, каждую отдельную боль и каждый беспощадный толчок. И пребывает в постоянном предчувствии томительного подступления того самого.

Она, Нинка, умудрялась заставлять его быть в постели на грани человеческих возможностей. Чего же ей еще не хватает? Неужели и другие мужики способны на такое? Да ни в жисть. Уж за это Рубцов ручается. Не было еще такой бабы, чтобы при прощании не шептала с придыханием о его силе и стойкости. А может, они всем так мозги полощут? Ерунда... Рубцов поэтому особо и не ревновал Нинку по-настоящему, до остервенения, зная: что бы с ней кто другой ни выделывал, все равно не дотянет до его мощи и умения. Это рождало в нем некоторую снисходительность к подгуливавшей жене.

А вообще-то, убить ее следует. Взять за теплое в испарине горло и без особого труда резко надавить всего двумя пальцами. Она вся затрепещет, широко раскроет рот, потянется к нему, взметнется, а он ласково и бережно положит обратно на подушку ее безжизненную голову. И исчезнет его позор. И больше ему никто не изменит. А вокруг начнут подвывать — хорошая была баба, за мужем пьяницей света белого не видела, отмаялась, страдалица. И решат, что задушил ее от бессилия. Жалеть начнут. Сначала ее, а после и его. Разве он переживет жалость по отношению к себе?

Рубцов искоса посмотрел на жену. В темноте различил лишь слегка белеющий профиль. Полуоткрытый рот вновь напомнил о мулате. С чего бы это сам Панов разбираться примчался? Пять суток навесил. За кого? Ах, Нинка, ну, стерва... в политику влезла, не иначе. До чего же легкомысленный народ эти женщины. Вот он лежит и прикидывает: убивать ее или простить, а она натрахалась и посапывает в свое удовольствие. Дурак ты набитый, Рубцов. Чего ее одну убивать? Если на то пошло, все их блядское племя в расход пустить следует.

Да... но жить-то тогда с кем? То-то и оно. Не педерасты же. А потом, какая-никакая, а родная. Положим, убьют его завтра, ну не совсем завтра, а в обозримом будущем, ведь одна она на могилке поплачет. Больше надеяться не на кого. И придет время, внукам расскажет, какой орел был дед. Нинка, не в пример другим офицерским женам, его ценит. А мулат? Ну что мулат? Сегодня ишь как отдалась, с подвываниями. Пожалуй, никакого мулата и не было. А что он ее целовал, так эти ангольцы только и умеют, что облизывать друг друга. Жена подтянула лежавшую на нем ногу к животу и освободила Рубцова. Пора уходить.

Хорошо, что заглянул домой. Вроде попрощался. Неожиданно для себя, перелезая через Нинку, подполковник наклонился над ней и поцеловал в полуоткрытые влажные губы.

Назад ехал медленно, с некоторой опаской. Боялся снова повстречать слепую рыжую собаку. Но она больше не появилась. Приближаясь к маяку, Рубцов подумал, что надо бы бросить машину в одном из близлежащих переулков, но усталость обручем сковала поясницу, и необходимость ковылять пешком показалась пыткой. Понимая, что делает глупость, Рубцов тем не менее ехал к тому месту, где от забора была оторвана колючая проволока. Там его уже ждали.

Высокий, худой и лысый анголец с длинным советским фонариком в руке и лейтенант — дежурный по части. Анголец с радостным воплем бросился к машине, точно увидел свою близкую родственницу, хранительницу очага. Рубцов, не обращая внимания на его нечленораздельные восторги, угрозы и проклятия, подошел к лейтенанту.

— Струхнул? Думал, в бега пустился?

— Всякое бывает, — лейтенант был зол на весь мир. Он привык ночью спать, тем более в наряде. Святое дело-сон.

Рубцов подошел к забору, но лейтенант удержал: «Через КПП проще».

К ним подскочил анголец и, размахивая руками, отчего луч фонарика метался по темным кустам, заговорил сразу на всех непонятных языках. Рубцов сообразил, что он требует ключи от машины.

— Отродясь никаких ключей не имел, — попытался втолковать подполковник. Но хозяин машины не унимался. Тогда Рубцов нехотя, однако с внутренней надеждой, предложил обмен. Анголец приносит бутылку джина и взамен получает ключи от своей развалюхи.

Через несколько минут джин колыхался в оттопыренном кармане его брюк, а анголец с удивлением открывал дверь и включал зажигание своего старенького «форда» странной тонкой пластинкой.

— Ну, давай, лейтенант, за знакомство, — предложил Рубцов.

Дежурный наотрез отказался и попросил подполковника вернуться в санчасть.

Рубцов растолкал пребывающего в глубоком сне майора. Найденов тер глаза и расчесывал укусы комаров. Он не мог или, вернее, не желал понять, зачем его разбудили. Для непьющего человека пить теплый джин в пять часов утра спросонья, да еще без закуски, — тяжелое испытание.

— Конечно, не мое собачье дело, — неожиданно начал Рубцов, убедившись, что майор окончательно оклемался от сна и с ужасом уставился на джин, — и все-таки разъясни, что там у тебя с бабой случилось?

— Откуда знаешь?

— Знаю. Мне ж с тобой в джунгли лезть.

— Нашел время, — Найденов не был расположен посвящать этого «сапога» в свои сердечные дела. Но в противном случае придется слушать его пьяный бред. Лучше уж о своем. Поэтому вяло начал неоднократно мысленно отполированный рассказ:

— В Уамбо замполит — идиот. Не знаю, где и когда я перебежал ему дорогу. Скорее всего, просто привык делать гадости по гнусности характера.

Представь, курсантов, которые и по-португальски еле лепечут, все из деревень, заставляет учить свои лекции по-русски наизусть.

— Молодец, — спокойно вставил Рубцов. Майор удивленно уставился на него.

— После такого замполита они и своих комиссаров ненавидеть будут.

И правильно. В любой армии болтуны и бездельники не нужны.

Найденов пропустил замечание мимо ушей.

— Я, как на грех, случайно познакомился с девушкой на местном телевидении. Португалкой. Европейски образованна. Родилась в Лиссабоне. Начал брать у нее уроки языка.

— В каком смысле?

— В прямом.

— Погоди. Прямо так и заявил в училище, что брал уроки языка? — Рубцов довольно улыбался и заговорщицки щурил один глаз.

— Конечно, — Найденов не понял реакцию подполковника.

— Какого языка?

— Португальского...

— А... Она учила тебя говорить по-португальски?

— Естественно.

— А ты?

— Учился.

— И замполит поверил?

— Нет.

— И правильно сделал. Не такой уж он, получается, идиот, — удовлетворенно заключил Рубцов.

Найденов обиделся. Вдруг перехватило дыхание, и пузырь воздуха застрял где-то в грудной клетке. Он несколько раз протестующе дернул головой, чем вызвал грубый смех подполковника. Найденов хотел заорать что-нибудь оскорбительное, однако губы беззвучно раскрылись и склеились в истерической гримасе.

— Да выпей ты, — Рубцов поднес ему стакан с джином.

Найденов сначала попытался оттолкнуть от себя его руку, но в последний момент передумал и с вызовом выпил. После чего с презрением взглянул на подполковника. Тот пил с закрытыми глазами, медленно и безучастно. Воздушный пузырь вырвался из груди майора громкой отрыжкой, и дыхание восстановилось.