Норд-Ост. Заложники на Дубровке - Дмитрий Юрьевич Пучков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это сообщение тут же было подхвачено всеми информационными агентствами; многократно повторяясь, для слушавших радио и смотревших телевизоры людей оно становилось почти невыносимой: "Речь идет о минутах…"
В ответ Министерство печати напомнило СМИ о необходимости соблюдения законов: "Недопустимым является предоставление некоторыми средствами массовой информации, включая радиостанцию "Эхо Москвы", эфира членам террористических групп"[239]. Однако действенность этого предупреждения оставалась сомнительной: СМИ продолжали нагнетать панику у населения, и массовость происходящего не позволяла властям принять жесткие меры.
Надо сказать, что в студии "Эха Москвы" висело объявление: "В зале нас слышат заложники и террористы", и потому в прямой эфир неотфильтрованную информацию террористов сотрудники радиостанции пускали не по незнанию, а исключительно по причине специфического восприятия профессионального долга. Вечером того же дня главный редактор радиостанции Андрей Венедиктов заявил, что долг журналиста — "информировать наших слушателей обо всех событиях, о всех точках зрения и предоставлять все точки зрения". Кроме того, заметил Венедиктов, "к нам нет претензий от заложников"[240]. Последний довод был, мягко говоря, иезуитским: лишенные возможности связываться с внешним миром и получать информацию, заложники действительно претензий к "Эху" не предъявляли. Впрочем, у некоторых людей, слушавших Венедиктова, возникло подозрение, что в случае, если заложники даже и выдвинули бы претензии, главный редактор радиостанции потребовал бы их юридического оформления и рассмотрения в судебном порядке.
Как бы то ни было, террористы явно ожидали согласия российских властей начать переговоры; для публичного ответа было выбрано то же "Эхо Москвы", которое террористы, совершенно очевидно, внимательно слушали. В полдевятого вечера председатель Совета Федерации Сергей Миронов — третье лицо в государстве — обратился в прямом эфире с обращением к заложникам и террористам.
"Профессионалы ведут и будут вести переговоры, чтобы обеспечить вашу жизнь и безопасность, — сказал заложникам Миронов. — Вся страна сейчас с вами, переживает и верит в счастливый исход этой страшной ситуации". Террористам были сделаны конкретные предложения: "Выдвигайте ваши реальные условия, освободите наших людей, и вам будет обеспечена безопасность и безопасность покидания пределов России. Свою цель в плане привлечения внимания вы практически уже достигли: об этом говорит весь мир"[241].
Конечно, власти едва ли надеялись на то, что террористы ответят согласием, однако попытаться лишний раз было можно.
Отрицательный ответ пришел очень скоро: сайты террористов сообщили, что "чеченские моджахеды" готовы к штурму здания, а "две женщины из числа чеченских вдов подготовлены к самоподрыву и ситуация может перейти к массовому кровопролитию в любой момент"[242].
Собравшиеся у оцепления близкие заложников уже с трудом могли выдерживать нагнетающуюся панику. Около девяти вечера какой-то парень с газовым баллончиком пытался напасть на водителя стоявшего у оцепления бэтээра. Парня задержала милиция; как раз в это время четверо молодых людей попытались прорваться через оцепление к театральному центру, чтобы предложить себя в качестве заложников. Они сумели преодолеть три кольца оцепления; только на площадке перед фасадом ДК их перехватили сотрудники ФСБ, отвели в оперативный штаб, допросили и, конечно, отпустили[243].
Сигналы, однако, были тревожными: близкие заложников в центре психологической реабилитации и у оцепления понемногу впадали в панику и начинали совершать неадекватные действия. Для жизни заложников это могло представлять опасность, не меньшую, чем террористы и их бомбы.
Под осенним дождем в окрестностях ДК стояла и масса зевак; возможно, что это были те же, что и прошлой ночью. Они пили, с интересом обсуждали происходящее и гоготали. "В этой толпе, ощетинившейся фото и видео, как-то даже наоборот — оживленно. То и дело слышатся взрывы здорового молодого смеха, — вспоминал увидевший все это журналист. — И это несоответствие между осенней унылостью и энергичной атмосферой ввергает в состояние полного сюра: ты чувствуешь себя куклой, которую умелый режиссер заставляет дергаться на сцене базарного балагана"[244].
Толпа зевак понемногу становилась неуправляемой; отдельные люди кидались на оцепление, а какой-то пьяный идиот начал взрывать газовые баллончики[245]. Звуки этих взрывов в накаленной обстановке вокруг захваченного здания могли привести к катастрофе: террористы могли посчитать, что начался штурм, и взорвать здание; родственники заложников могли подумать, что началось, и в панике броситься к театральному центру, смяв по пути оцепление, наконец, в самом оперативном штабе могли решить, что террористы приводят свои угрозы в исполнение, и начать неподготовленный штурм. Любая из этих возможностей была чревата трагедией.
Зону безопасности вокруг места происшествия расширили еще раз; становилось ясно, что ситуацию необходимо разрядить. Вдобавок было совершенно ясно, что террористы форсируют ситуацию, и было не исключено, что в случае, если власти не пойдут на некоторые уступки, бандиты приведут угрозу в исполнение и взорвут здание. А может (скорее всего), и не взорвут, а просто начнут расстреливать заложников — хрен редьки не слаще.
Конечно, спецназовцы "Альфы" и "Вымпела" были готовы к штурму. "Скажут — возьмем", — в тот вечер уверенно ответил один из них журналисту, а другой подтвердил: "Мы в полной готовности. Как только объявят тревогу — через несколько секунд будем готовы не то что к штурму, а к самой настоящей войне"[246]. Но все же штурм был слишком большим риском, по-настоящему крайним средством — и в оперативном штабе решили немного подыграть террористам.
Журналист The Sunday Times Марк Франкетти не оставлял надежды взять интервью у Бараева; еще днем он дозвонился на мобильник террориста и уговорил его встретиться. Франкетти сообщил в оперативный штаб. "Все это длилось очень долго, — вспоминал он, — мне пришлось договариваться с русскими, потом опять с ним, потом не было связи. А нужно было четко договориться…"[247]
Едва ли в оперативном штабе так уж радовались тому, что Франкетти возьмет свое интервью; позиция зарубежной прессы по отношению к чеченским террористам традиционно была слишком снисходительной, и давать бандитам лишний козырь в руки для пропаганды не хотелось. С другой стороны, эта пропаганда и без того была организована куда как хорошо — козырем меньше, козырем больше… Можно было и уступить.
В полдесятого находившиеся у оцепления журналисты увидели, как к зданию театрального центра с поднятыми руками подошли двое. Минут пятнадцать они стояли, дозваниваясь террористам по мобильным; наконец, один из них вернулся обратно, а другой вошел в здание[248].
Вошедшим был Марк Франкетти. Бараев согласился дать интервью. "Я лично видел семерых-восьмерых боевиков, причем