Матросы - Аркадий Первенцев

Аннушка вправе была негодовать со всей пылкостью своей непосредственной натуры:

— Да ведь мы кто? Народ. Пускай к земле ухо прикладают! На то она и народная власть. Иди смело, Гаврила Иванович, не слушай нашего мудрого юродивого с цигаркой.

Чумаков хорошо знал председателя горисполкома Ивана Васильевича и все же, чтобы не выделяться среди других, честь по чести записался на прием: в четверг, двадцать четвертым. Ожидая своей очереди, Чумаков разговорился с людьми. Беда у всех одна. В городе можно достать мебель, одежду, продовольствие, а вот жилья не хватало.

В кабинете председателя, куда один за другим заходили посетители, час от часу становилось все шумней.

На Чумакова Иван Васильевич посмотрел уже злыми, воспаленными глазами.

— А ты чего? Мы же с тобой в одном дышле ходили! Оборону держали! Тебе-то, как никому другому, должно быть понятно… Не сразу!.. Жар-птицы нету! Золотых яблок нету…

Гаврила Иванович понимал: не всегда человек кричит со зла, иногда как в котле — пар подкатил под крышку.

Не стал обижаться на председателя и, пока тот упрекал и жаловался, перебирал в уме все доброе о нем.

Вот Иван Васильевич — мальчишка с золотистым чубом. Играл на трубе впереди пионерского отряда, плавал как дельфин, рос быстро, на глазах. Стал комсомольским вожаком, ходил в матросских отцовских шароварах. А потом, как и положено, — призыв. Тральщик, позже подводная лодка. Окатывала и просаливала его штормовая волна, запекало солнце. Потом выбрали депутатом, стал председателем. В оборону появлялся в самых опасных местах. Никогда себя не возносил, дифирамбов терпеть не мог, отмахивался от пустых слов. Севастопольцы любили его: простой, свойский, круто иногда разгневается, зато быстро отойдет.

Припомнились майские штурмовые дни сорок четвертого года. Ни одного дождика. Пылища — ужас! Кирпичные стенки МТС близ шоссе, на окраине Бахчисарая. Иван Васильевич с засученными рукавами режет складным ножом астраханский копченый залом и, мотая чубом, советует не отставать, держаться вместе и на самом пенном гребешке первой штурмовой волны вкатиться в город.

— Войску свое, а нам свое, Гаврила Иванович. За нас Уинстон Черчилль ни одного гвоздя не забьет. Ешь руками, вилок нет… В Севастополе придется начинать все сначала. Там, где кончается бой, начинается стройка.

Цвели тогда яблони в долине Бельбека и Альмы. Над Мекензией вспыхивали разрывы. Стаями тянулись самолеты, отряхивались от бомб и уходили за свежими запасами, чтобы металлом и взрывчаткой выкурить врага из горного пояса укреплений. Дымились Кая-Баш и Сапун-гора…

«Дорогой мой, — думал старик, — Ваня-севастополец… Хороший ты человечина… А тяжело тебе сейчас. Ой, как тебя замордовали дела».

Вспомнил, как ворвались они с председателем на грузовике в Лабораторную балку.

Противник отходил на Херсонес. Город лежал задымленный, истерзанный и до спазм в горле близкий.

Вернулись, вернулись, вернулись!..

Чумаков прикинул в уме и оторопел: все надо было делать сначала.

На разъезженных и раскатанных колесами подъемах гудели машины, шли и шли войска. А на оградительных стенках шоссе лежали советские пехотинцы, убитые в атаке и уже запорошенные тяжелой нуммулитовой пылью.

«Никогда не забывай, — говорил Иван Васильевич, — ежели что будем делать не по совести в нашем Севастополе, погрозят они нам, Гаврила Иванович».

А потом наблюдал Чумаков Ивана Васильевича в тесной комнатке на улице Ленина.

— Надо начинать сыпать сети, ловить султанку, — требовал Иван Васильевич, вглядываясь в отставного старого боцмана, главу рыбаков.

— Шить обувь! Ремонтировать! — это относилось к сапожникам.

— Спасибо за водокачку! — он жал руки слесарей, сохранивших механизмы одной из водокачек.

— Немедленно на Херсонес… Много там побитых коней! Собирайте котлы, берите каустик, начинайте варить мыло. Шкуры — на кожзавод… Дубильные вещества подбросим! Попрошу помочь маршала Толбухина.

Вот почему Гаврила Иванович терпеливо и не обижаясь молчал, выжидал, когда утихнет Иван Васильевич.

— Чего же ты-то молчишь? Не набрасываешься на меня? — Председатель пятерней поправил упавшие на лоб волосы, горько улыбнулся.

— Понимаю тебя, — мягко ответил Гаврила Иванович — Копилось у тебя, копилось и прорвало на своем человеке. Знаешь: выдержит, не выдаст, поймет…

— Чуткая у тебя душа, — благодарно сказал Иван Васильевич, — а вот некоторые не понимают. За шкирку берут, аж пуговки летят. Я таких называю «товарищи вынь-да-положь». Где я возьму квартиры? Вот мой бюджет! — Он перерыл бумаги на столе, нашел одну из них, с цифрами. — Гляди! Полюбуйся!

— А мне ты не показывай. — Чумаков великодушно отмахнулся. — Вижу, арифметики много. Цифры-то как чешуя. Ты вот ответь мне: ежели поскоблить, что там, под ними? Будет уха?

— Кое-что есть, Гаврила Иванович…

Сиреневые вечерние тени вползали и ложились на подобревшее лицо Ивана Васильевича. — Значит, кое-что все же имеется?

— Мало! Растем. Народ подходит. Нужный народ. А средств — туда-сюда и обчелся. Меня уже кое-кто злостным бюрократом обзывает. Наростом. Принимает, мол, только по сорок человек, и только в четверг. Конечно, кому-то дико кажется: сорок человек в четверг! А что толку, если ежедневно сотню буду пропускать? В основном только беседы для спасения души… Жилье дашь — идут жалобы на канализацию, воды мало, свет не подают, не на чем до места работы добираться. Значит, нужно подземную сеть ремонтировать, водоснабжение налаживать, автобусы покупать, о троллейбусной линии вопрос ставить… Проблем много, Чумаков, и каждая проблема не то что орех арахис, надавил зубами — и лопнула кожура… Такие проблемы: нажмешь — и зуб пополам. На исполкоме сидим целыми ночами, синие становимся от табачного дыма, протоколы пишем. Сам знаешь, из протоколов дома не соорудишь. Такая-то наша житуха! А вот еще послушай…

И Иван Васильевич принялся делиться наболевшими своими делами. Не ладилось с поставками продовольствия. Колхозные обозы охотней направлялись в Симферополь. Слабо развивались подсобные хозяйства и еще труднее — личное огородничество: не было близ города удобной земли, а чем дальше участки, тем больше нужно транспорта. Одно цеплялось за другое…

Чумакову казалось, что председатель забрался на какой-то хлипкий высокий помост и никак не может оттуда самостоятельно спуститься. Такое неравное между ними положение не годилось для делового разговора.

Гаврила Иванович старался как бы свести за руку на землю уставшего к вечеру человека. Чумаков сам нуждался в разумном совете.

— Чего ты хочешь? Знаю твои жилищные условия. Тоже на одном энтузиазме долго не поедешь… Угадал?

— Не совсем, Иван Васильевич…

— Дочка-то — невеста, видел, красавица… — Улыбка светло тронула грубые черты его лица. — Была бы площадь, мужа-морячка привела бы, а так где жить молодым? На подлодке?

— На подлодке нельзя, верно.

— А как ревматизм? На непогоду крутит?.. Барометрическое давление измеряешь косточками да хрящами, Гаврила Иванович?

— Еще помнишь про мой ревматизм?

— Как же не помнить! Декабрьский штурм! Фон Манштейн и его триста тысяч головорезов прут на нас, а ты угадывал, быть ли летной погоде… Помню… Времечко пришло и ушло, теперь война как в тумане. А знаешь, Гаврила, грустно становится. Тогда какое ко мне доверие было, ай-ай! Всем я был правильный, ни одного упрека, осуждающего взгляда. А сейчас небось косят меня за углами, как спелый пырей, а?

— Кто косит, кто копны кладет, — уклончиво ответил Чумаков и сразу же приступил к делу. — Я хочу кое-чем поделиться с тобой, Иван Васильевич… Время у тебя осталось?

— Погоди, позвоню члену Военного совета. Просил приехать… Надо решать вопрос с Панорамой, голову надо Тотлебену отливать — ведь оторвало ее снарядом. Стадион тоже нужен. Беда! Крутишься как лошадь на корде.

Пока Чумаков собирался с мыслями, председатель позвонил адмиралу, условился о встрече с ним и попутно выговорил машины флотской автобазы для подвозки бутового камня.

— Слушаю, Гаврила Иванович. — Председатель положил руки на стол, наклонился к собеседнику.

Чумаков вытащил из кармана тетрадку, разгладил ее ладонью, вздохнул, застенчиво пригляделся к собеседнику.

— Работаю, как сам знаешь, на восстановлении, Иван Васильевич, а дело-то плохо. Переваливаемся на куцых ногах, с одышкой… А чтобы скорее город поставить, нужно нам…

И, увлекшийся своими проектами, Гаврила Иванович, не обращая внимания на заскучавшего председателя, принялся подробно излагать ему планы добычи камня, широкого фронта работ…

— Тогда и ты перестанешь сатанеть, — заключил Чумаков свои выкладки.

Председатель пропустил через губы глубочайший вздох.