Динка прощается с детством (ил. Н. Воробьевой) - Осеева Валентина Александровна

Колька завертелся и раскрыл рот, чтобы разразиться оглушительным ревом, но Динка выпустила его уши, строго пригрозив:

– Молчи, а то еще вытяну изо рта язык и подвешу к потолку!

Но это было только предисловие.

– Вот помни, Колька, – сказала дальше Динка. – Я не просто какая-нибудь учительница. У меня двенадцать братьев-разбойников. У одного брата такие большие ноги, что всех мальчишек он давит, как козявок. Вот так: пройдет и раздавит! У другого брата такой большой рот, что он может проглотить тебя, как лягушку, и ты даже не успеешь квакнуть. У третьего брата громадный живот, куда он сажает всех лентяев. И если они начинают там хныкать, он бьет себя кулаками по животу и делает из них котлеты.

Перечислив таким образом своих одиннадцать братьев, Динка особенные качества придала двенадцатому:

– Этот брат мой обращается в муху. Он всегда летает в той комнате, где я занимаюсь с моими учениками, и достаточно мне крикнуть: «Курлы-мурлы! Вж-ж!», как мой брат-муха впивается ученику в нос и высасывает из него всю кровь до последней капли! Понял ты теперь, какие у меня братья? – строго спросила Динка.

Колька покосился на окно, где ползали мухи, и спросил:

– А какая из них твой брат?

– А вот когда я крикну: «Курлы-мурлы! Вж-ж!», тогда и видно будет, какая из них мой брат! Да ты сразу почувствуешь это, когда муха вопьется в твой нос!

– А если я спрячусь в шкаф? – оглянувшись, спросил Колька.

Но Динка покачала головой:

– Мой брат пролезет в любую щелку.

Колька поковырял в носу и, опасливо глядя на мух, сложил на коленях руки.

– Но сама я добрая, – великодушно закончила Динка. – И если ты будешь хорошо учиться, я тебя поведу в «Иллюзион», где показывают всякие фокусы!

Закончив предварительную беседу, Динка взяла букварь, показала своему ученику четыре буквы, громко прочитала их, потом заставила его прочитать, потом написала эти буквы, потом, водя Колькиной рукой, снова написала каждую в отдельности, потом сложила их и, получив слово «Коля», прочла вместе со своим учеником.

– Вот твое имя, – сказала она.

– А меня зовут не Коля, а Колька, – поправил ученик.

– Это неправильно. Кольками зовут плохих мальчишек, а когда они делаются хорошими, их зовут Коля. Сегодня ты Коля.

– А муха? – спросил ученик.

– Муха здесь, но, когда ты хороший, ей нет никакого дела до твоего носа, – успокоила учительница.

Занятия пошли гладко. Стоя на пороге лавки, мальчик нетерпеливо ждал свою учительницу и, садясь за стол, опасливо спрашивал:

– А братья твои где?

– Я только одного видела, – небрежно говорила Динка. – Но он так много насовал в свой живот мальчишек, что все время икал и с ним невозможно было разговаривать.

Случались и обещанные прогулки. Счастливые родители не скупились на «Иллюзион», и Колька, красный от удовольствия, возвращался домой полный впечатлений. Динкина педагогика действовала иногда и во время прогулок. Показывая однажды своему ученику громадную галошу, нарисованную на витрине магазина, Динка сказала:

– Моему брату с большими ногами эта галоша не лезет даже на самый маленький палец.

Колька был способный мальчик и, приохотившись к занятиям, ждал их с нетерпением. Но иногда, входя в комнату, Динка замечала в своем ученике расхлябанность и лень. Тогда, не приступая к занятиям, она с улыбкой подходила к окну или взглядывала на потолок, где жужжали мухи, и весело говорила:

– А? Здравствуй, братик! Ты уже здесь? А я только что пришла!

– А где он? Который? – тревожно спрашивал Колька.

Динка выбирала самую большую муху:

– А вон, вон он! Позвать его? – непринужденно спрашивала она, но Колька поспешно забирался за стол и мотал головой.

– Не надо. Пусть сидит там.

Благодарные супруги Клименко дарили Динке пакетики с тянучками и шоколадками. Динка приносила их домой как первые, честно заработанные лакомства.

Алина приходила в ужас, Ленька хохотал, а Марина, побывав у Клименко, сказала:

– Они очень благодарили меня за Динку. По-видимому, это действительно честно заработанные тянучки!

К окончательному торжеству учительницы, Кольку после Рождества удалось пристроить в первый класс гимназии, а весной он перешел во второй со всеми пятерками, кроме поведения. По поведению у него стояла четверка. Видимо, в гимназии уже не было братьев-разбойников и самый опасный из них, брат-муха, на занятия не допускался.

Вспомнив всю эту историю, Динка серьезно задумалась.

«Да, воспитание – дело сложное. Как я могу воспитывать Иоську, когда и с собой-то никак не справляюсь… Ведь это мало только любить детей, это что! Зацацкаешь его, избалуешь… Настоящий воспитатель должен быть всем: артистом, писателем да еще просто твердым, выдержанным человеком… Вот Жук… Попадется такой вожак, ребята его слушаются, а учит он их плохому, и ничего с ним не сделаешь».

Динка в волнении прошлась по комнате и, придерживая руками голову, остановилась перед зеркалом. «Ну что ты из себя корчишь, Жук? Подумаешь, какой-то особенный… Я тоже могу так… – Динка прищурила глаза, угрожающе сдвинула брови, хищно оскалила зубы и, глянув на себя в зеркало, громко расхохоталась: – Жук, и только! Вернее, карикатура на Жука… Вот чем можно сбить авторитет!» – торжествующе подумала Динка; откуда-то издалека ей послышался даже хохот ребят.

«Конечно, воспитатель должен быть хоть немного артистом… И еще писателем, потому что случись какая-нибудь история, не будешь же напрямки читать ребятам длинную нотацию… Нотация – это без пользы; сиди слушай и дрыгай ногой… А если вдруг задуматься и сказать: „А вот, ребята, мне припомнился один случай, очень похожий…“ И рассказать почти такую же историю, но чтоб не рассусоливать, а то все пропало… И чтоб до сердца дотянуть. А не дотянешь, тоже все пропало. Да еще так, будто ты тут ни при чем… Ой, ой, ой! Ведь все это надо придумать тут же, на месте… Значит, нужен писатель. А я что? Врушка… Несчастная врушка! Сама себе насочиняю, сама в это поверю, сама смеюсь и сама плачу… А кому это нужно? Одного Кольку и обманешь…»

Динка снова подумала об Иоське: «Это совсем другой мальчик. Он тихий, с такими, наверно, труднее. У Кольки на его веселой, круглой физиономии было все написано, а этого не сразу поймешь. Он уличный. Может, Цыган уже научил его красть. Может, его так же бьют торговки, как били Рваное Ухо…»

Перед глазами Динки встал высокий худой подросток с раскосыми глазами… «Как он вырос, этот Ухо, – подумала Динка. – Никогда бы не узнала я его на улице, разве только по глазам… И Иоську только по глазам узнала бы… И подумать только, где нам довелось встретиться!..» Динка ласково и удивленно улыбнулась.

Мышка приехала рано. После тяжелого дня в госпитале она еле добралась до вокзала. На станции Ефим забежал на почту. Писем от Марины не было. На хуторе, увидев сестру в постели с обвязанной головой, Мышка, забыв про свою усталость, нагрела воды, быстро и ловко промыла рану, залила ее йодом.

– Ради бога, скажи мне правду: что с тобой случилось? – спросила она.

– Да ничего особенного… Зацепилась косами за ветку, упала с лошади и ударилась головой о пенек.

Но Ефим, который привез Мышку, глубокомысленно заметил:

– Какой тут пенек! Такую дырку в голове только камнем или железякой можно пробить. Ну да разве ей это впервые? До свадьбы заживет, ничего!..

Ночью Мышка несколько раз подходила к сестре, но Динка спала. Ей снился лес, лес и лес… А в лесу играла скрипка… Но это не была скрипка Якова, и потому даже во сне у Динки мучительно болела голова.

Глава 19

Радостное пробуждение

Богатырским сном спит Динка. Спит день, спит два – так всегда лечит она свои немудреные болезни. Просыпается только поесть и ест с закрытыми глазами все, что дают ей Марьяна или Мышка. Только на третий день ощущает она обычный прилив сил и, потягиваясь в постели, сонно приоткрывает то один глаз, то другой. А позднее утро уже деловито расхаживает по комнате, направляя яркий луч солнца то на одну брошенную в беспорядке вещь, то на другую, а то и просто на тонкий слой пыли, оседающий на этажерке, на зеркале и на полу.