Состязание. Странствие - Коре Холт

Они встают на лыжи. Многие члены экспедиции впервые в жизни вдевают носок сапога в ремень и пытаются заставить крепление держаться на каблуке. Им объясняют, что лыжа должна скользить по снегу, что для этого следует толкать ее вперед движением всей ноги от бедра. У многих это получается. Даже совсем неплохо. Палка тоже играет важную роль. Ею надлежит отталкиваться в согласии с лыжей.

Скотт говорит доктору Уилсону:

— Что-то меня угнетает. Не пойму, что.

Они с Уилсоном хорошие друзья. Были вместе в первой экспедиции на юг, когда Шеклтон сломался и жизнь всех троих висела на волоске. С той поры дружба Скотта и Уилсона продолжала крепнуть. Во всех своих письмах и дневниках начальник экспедиции с восхищением и даже благоговением отзывается о своем неразговорчивом, задумчивом, очень умном, сердечном друге, который постепенно обнаруживает и незаурядную внутреннюю силу.

С глазу на глаз они могут анализировать слабости друг друга. Указывать на них, спокойно выслушивать мнение товарища, извлекать урок из полученного совета. Чаще всего в роли ученика выступает Скотт. Уилсон, с его мягким юмором, щедрый на похвалу, тактичный и умный советник, делает вид, будто речь идет о его собственных изъянах, чтобы легче было наставлять друга.

— Что-то меня угнетает, Билл. Не пойму, что. Я и в мыслях своих копался, и в совести, меня что-то мучает, точно я был к кому-то несправедлив, а в чем и к кому, непонятно. Это преследует меня, мешает сосредоточиться на том, что сейчас должно быть моей главной заботой.

У начальника экспедиции заведено служить молебен. Не потому, что он чего-то опасается, — страх ему неведом. Справа по борту над черным разводьем неподвижно висит темно-синий айсберг, увенчанный лучезарным солнечным диском. Лошади снова подняты на борт. Команда выстроена на палубе. Над судном звучит его теплый, чуть охрипший, но вполне ясный голос. Он читает из священного писания.

Затем произносит молитву. Эти люди выросли в обществе, где двумя опорными столбами были набожность и честь Империи. Никому не придет в голову презрительно фыркать перед лицом проявлений этих двух форм власти. Они живут тесно и чертыхаются громко. Они не свободны от присущей мужчине скрытой боязни обнаружить свои сокровенные мысли и затаенную слабость. Они дойдут до полюса, залогом тому читаемая начальником экспедиции «Отче наш». Одной из собак захотелось повыть. Но люди стоят «смирно».

Скотту достает ума не затягивать молебен. Он сохраняет достоинство. И он приветлив, как всегда.

Потом говорит Биллу:

— Что-то меня угнетает? Не возьму в толк, что именно.

— Хочешь услышать мое мнение?

— Конечно, дорогой Билл, какой бы горькой не оказалась пилюля.

— Может быть, дело в том, что мы обязаны спасением судна и всех нас нашему общему другу Тедди? Знаю, ты воздал ему хвалу и благодарность, он этого заслужил. Но не завидовал ли ты ему? Ты, начальник экспедиции.

Они смотрят друг на друга.

— Да-да, Билл! Как раз это меня угнетает. Пойти к нему и извиниться?

— Пристало ли это тебе, начальнику? Давай обсудим этот вопрос. Не довольно ли того, что ты знаешь причину своей тревоги и теперь можешь справиться с ней. Он не заметил твоей зависти. Не позволяй своей совести подрывать твой авторитет командира.

— Может быть, мне следует быть с ним еще приветливее?

— Возможно. Но надо знать меру. Чрезмерная обходительность может показаться фальшивой. Ты отвечаешь за всех нас. Ты должен выбирать наиболее разумную линию поведения, с учетом всех обстоятельств. Подумай: если ты пойдешь к нему просить прощения за свою зависть, не скажется ли в этом желание подчеркнуть собственное совершенство?

— Так я воздержусь!

— Правильно.

— Билл, — говорит он, — напрасно я взял на себя руководство этой экспедицией. Я не переношу зрелища больной лошади.

Амундсен III

Итак, он в Антарктиде. Икры его ликуют, мышцы плеч напрягаются, когда он мощно отталкивается палками, заставляя лыжи скользить быстрее. После многих недель на «Фраме» он утратил форму, его одолевают вялость и лень. Но уже через несколько дней здесь, на льду, он чувствует, что к нему возвращается энергия. Недаром дома он всегда вставал рано утром, чтобы пробежаться по лесу, пока еще лежит роса. Он улыбается, радуясь одиночеству. Тешится мыслью о том, что не один километр отделяет его от людей. Позади напряженные дни: переброска ящиков с провиантом и материалов для постройки дома, взбадривание собак криками и кнутом. Вечером, мокрые от пота, он и его люди забирались в спальные мешки в палатках. Напряженные — и отличные дни.

Красиво здешнее утро. Небо на севере темное. Оно отражает черную гладь открытого океана. На гранях торосов переливается солнечный свет, не такой еще яркий, чтобы надевать защитные очки. Фактура здешнего снега чрезвычайно разнообразна. Грубозернистый и рыхлый, свежевыпавший — мягкий, как пудра, твердые сугробы, наметенные леденящим ветром. Лыжи сами скользят, можно не напрягаться, он движется плавно, как матерый волк, и знает, что в этих краях мало кто с ним сравнится.

Выходит на край барьера, где открывается вид на причаленный у кромки льда «Фрам».

Он видит два судна.

Протирает глаза, зная коварство здешнего освещения. Оно способно искажать очертания предметов, придавая им другую форму. При снежной слепоте человек не только кричит от боли — у него двоится в глазах. Может быть, у него сейчас двоится?

Он закрывает глаза рукой, отворачивается, трясет головой, как бы освобождая зрительные нервы от необычного зрелища, снова поворачивается к морю и убирает руку.

Там два корабля.

У него вырывается стон. Он быстро заходит за ледяной бугор; так прячется зверь при виде врага. Выглядывает из укрытия. Второй корабль довольно большой, у него высокие мачты, он пришвартован ко льду неподалеку от «Фрама». Ну конечно: это «Терра Нова», судно Скотта.

И сразу к горлу подступает вся та пакость, что за недели плавания вроде бы успела обрасти плотной коркой. Ведь было это: дома в Оппегорде он не подходил к телефону, когда звонил Скотт? Он лгал всем — нет, Леон знал правду, — но остальных он обманул, в глубине души радуясь при мысли, что это было необходимо. Необходимо, чтобы оказаться первым на полюсе. Совершенно необходимо хранить задуманное в тайне. И вот перед ним корабль, судно Скотта. Они нашли его.

Он срывает с руки варежку, плюется, сжимает кулак, долго и яростно чертыхается. Зная: это все впустую. Ну, отведет он душу — все равно они здесь, и ты обязан с честью выйти из положения. Внезапная мысль: «Может быть, скрыться?..»