Гарнизон - Игорь Недозор

— Безусловно, — Алексей изо всех сил попытался не выдать своих эмоций.

— Тогда… — Сухун извлек из-под стопки дешевой бумаги лаковый футляр.

Внутри был сверток белоснежного шелка, оплетенный сеткой с несколькими печатями. Как уже знал Алексей, так здесь упаковывали самую важную и секретную почту, чтобы малейшая попытка вскрытия не осталась незамеченной.

— Здесь послание к сардару Макхею с предложением встретиться спустя три месяца в трех днях конного пути от нашей восточной границы — в Караласе. Это место равно удалено как от нашей столицы, так и от вашего города. Насколько я знаю, для князя не составит труда добраться туда на любой из имеющихся у него повозок. Все, что нужно для этих переговоров, ваш владыка узнает из письма. Там же охранная грамота, приказывающая всем подданным империи оказывать ему содействие в пути.

Костюк мысленно покачал головой — вот даже как… Сухун захлопнул шкатулку, внутри что-то щелкнуло.

— Вы знаете, что это за ларец?

— Да, у него нет ключа, — кивнул капитан.

— Ваши знания о наших порядках делают вам честь! Теперь коробочку, выточенную из прочного горного дуба, уже не открыть никакими ухищрениями. Ее можно лишь распилить — дополнительная гарантия того, что письмо не будет тайно прочитано.

— И еще — вот это лично для вас. Я не могу послать с вами человека подобающего ранга, да в этом и нет особого смысла. Поэтому примите, как своего рода залог будущего, знак полномочий нашего посла.

Из-за отворота куртки джагчер вытащил замшевый мешочек на золотом шнурке, развязал его, и перед разведчиком лег аккуратно ограненный крупный рубин.

Все еще не веря своим глазам, Костюк поднес камень к глазам. Так и есть — на самой большой из граней был старательно выгравирован в обрамлении письмен сказочный шестиногий зверь с крыльями и щупальцами — геральдический символ Эуденоскаррианда.

— Кроме всего прочего, князю Сантору будет дана такая же — только изумрудная, — добавил Сухун.

И сейчас, положив под голову хурджин, на дне которого лежал заветный ларец, Костюк сжимал в руке висевший на груди мешочек с печатью.

Для имперской иерархии не было мелочей — каждому чиновнику, каждому рангу полагалась печать из своего материала. Яшмовые и нефритовые для провинциальных наместников, сердоликовые для придворных, топазовые для мелких воевод и сапфировые для воевод покрупнее рангом, ониксовые для судей…

Рубиновые печати, как он помнил, полагались только министрам и самым важным послам, а изумрудные — членам императорского совета и знатнейшим вассалам. Выше их шли лишь алмазные — каждую из которых делали много лет, и полагавшиеся исключительно членам императорской семьи.

Но дело, конечно, не в печатях.

Пожалуй, у них появился шанс всерьез чего-то добиться в этом мире.

Потому как Макеев не может не понимать, что даже будь у них в пять раз больше патронов или танков, гарнизон без настоящих союзников, без ресурсов, без выхода в широкий мир обречен.

И не столь важно, будет агония длиться годы или десятилетия.

Москва, Старый Арбат, 198.. год

На Арбате, как всегда, было людно.

С тех пор как началась перестройка, эта недлинная московская улочка, воспетая Окуджавой, стала чем-то вроде средоточия нового времени. Сюда, словно в Мекку, тянулись люди со всех концов бескрайнего СССР — вдохнуть полной грудью вольного воздуха гласности и демократии.

Оно, конечно, хорошо. Но каково живущим здесь москвичам выслушивать сутками напролет импровизированные концерты бардов, гул непрерывного стихийного митинга, гомон многоязычной пестрой толпы приезжих, с любопытством рассматривающих выставки-продажи под открытым небом?

О том, каково оно, быть членом братства «старого арбатства», Сергей Сергеевич Байдаков, доктор наук, профессор, заведующий отделением перспективных проблем физики филиала МИФИ, знал не понаслышке. Он здесь родился и прожил уже без малого сорок лет. И всегда гордился причастностью к тому товариществу избранных, которым посчастливилось быть аборигенами этой поистине исторической части Москвы.

Однако ж последние два года жить здесь стало некомфортно. По крайней мере ему. Никак не мог привыкнуть ко всему этому бардаку и неразберихе.

Что-то менялось вокруг, страна медленно, но верно становилась другой, и Сергей Сергеевич до сих пор не мог определиться, нравилось ли ему это или нет.

Положим, было в перестройке что-то хорошее. По крайней мере, благодаря объявленной новым генсеком гласности то, что раньше было уделом тесных кухонь, выплеснулось из домов на улицы, на страницы газет и журналов, на экраны телевизоров. Хотя, конечно, многие тосковали по тем посиделкам на кухне за чашкой крепкого кофе, с раздобытой из-под полы у «Космоса» пачкой настоящего американского (а не сухумского) «Marlboro», бутылкой «Столичной» под тоненько нарезанную докторскую колбасу и спорами до хрипоты о судьбах русской интеллигенции, перспективах развития страны… Ой, да мало ли о чем говорилось.

Но как можно было принять разбалансирование экономики, разрыв привычных экономических и культурных связей как на международной арене, так и внутри собственного государства? Союз нерушимый республик свободных трещал, что называется, по швам. То там, то сям случались вспышки казалось бы навсегда изжитого национализма, этнические конфликты. В Прибалтике уже открыто заговорили о желании выйти из состава СССР.

А полупустые, непривычные для москвичей прилавки? Если так-то в столице, снабжение которой всегда было приоритетным для всей страны, то каково в провинциях? В обиход вернулись забытые со времен войны карточки, стыдливо называемые талонами, выдаваемые на продукты первой необходимости: колбасные изделия, масло, водку, сахар, моющие средства.

По городу ходил анекдот, недавно во всеуслышание рассказанный самим генсеком: дескать, раньше на майских и октябрьских демонстрациях несли портреты Брежнева в орденах, а теперь носят портреты Г. в талонах. Смешно? Не очень, если честно.

С приходом к власти нового партийного руководства многое изменилось и в положении самого Сергея Сергеевича. Его отец, член всесильного Политбюро и многолетний руководитель Госплана, был отправлен в отставку. С почетом, с орденом, с персональной пенсией союзного значения. Но это уже мелочи.

Не стало той могучей ауры, эгиды, надежней брони защищавшей семью почти четверть века.

Естественно, Байдаков-младший и сам кое-чего достиг и имел вес в науке, но тут все сошлось один к одному. Провал операции «Порог», кончина двух государственных мужей, всячески поддерживавших исследования Сергея Сергеевича, апрельский Пленум 1985 года и начало перестройки, отставка отца…

Он даже угодил было под разбор его «дела» Комитетом партийного контроля. Долго, почти полгода, вынужден был ходить на заседания комиссии, объясняться там, писать отчеты, докладные записки, пояснения.

Если бы не вмешательство нового первого секретаря Московского горкома партии, отчего-то взявшего опального ученого под свою защиту, неизвестно еще как закончилась бы эта печальная история. Но с первым считались и спорить не стали. Закрыли «дело», ограничившись «строгачом». А ведь могли бы и вовсе вычистить из партии и забрать институт. Однако ж оставили. И даже позволили продолжать признанную бесперспективной разработку программы «Порог-2»…

Сергей Сергеевич шел мимо пестрых лотков, предлагавших москвичам и гостям столицы немыслимую прежде смесь сувениров. Тут и копилки в виде усыпанного звездами «бровеносца» Брежнева, и бюсты Сталина, и старые отцовские буденовки, найденные где-то в семейных шкафах, и традиционные русские матрешки, расписанные на модные нынче исторические темы. Вот набор, представляющий русских царей от Ивана Грозного до Николая II. А здесь коллекция из «царей» советских: два Ильича, Сталин, Хрущев, Андропов, Черненко и теперешний «минеральный секретарь» (получивший такое прозвище из-за начатой им кампании по борьбе с пьянством).

У стенда с вывешенными свежими номерами прессы столпилась громадная толпа, живо обсуждающая открытое письмо преподавательницы Ленинградского технологического института Нины Андреевой, напечатанное пару дней назад «Советской Россией» под многозначительным заголовком «Не могу поступаться принципами».

Публикация наделала много шума. Воспрянувшая и окрыленная гласностью интеллигенция насторожилась. Не начало ли перемен? Неужели правы были те, кто горько шутил: «Во времена гласности не забывай о госбезопасности»? И теперь эта самая госбезопасность припомнит имена всех тех, кто в эйфории вседозволенности позволил себе лишнее?

— Нет, вы только послушайте! — возмущался парень лет двадцати пяти в «варенке». — «Поддерживаю партийный призыв отстоять честь и достоинство первопроходцев социализма. Думаю, что именно с этих партийно-классовых позиций мы и должны оценивать историческую роль всех руководителей партии и страны, в том числе и Сталина. В этом случае нельзя сводить дело к «придворному» аспекту или к абстрактному морализаторству со стороны лиц, далеких и от того грозового времени, и от людей, которым пришлось тогда жить и работать. Да еще так работать, что и сегодня это является для нас вдохновляющим примером». Каково, господа?