Товарищ Сталин: роман с охранительными ведомствами Его Императорского Величества - Лео Яковлев

Вообще революционный коллега Чижиков в Вологде был, можно сказать, светом в окне для товарища Кобы, и если бы его не было, то наш вождь был бы вынужден ограничиться общением с Афроимом Левановичем Бейрахом, Марией Берковной Гершанович, Семеном Коганом, Мейером Абрамовичем Черновым и другими представителями этой разновидности корифеев русского социал-демократического движения. 12 февраля 1912 г. его посетил друг Серго Орджоникидзе, которому товарищ Коба в 1937 году вложит в руку пистолет и с удовлетворением узнает, что друг сердешный этот пистолет использовал как надо. Все-таки приятно иметь дело с горным орлом, сразу же понявшим, что от него ожидает вождь, не то что паршивый писака-еврей Кольцов-Фридлянд, которого вождь напрямик спросил, есть ли у него пистолет и не думает ли он из него застрелиться, так этот тупица ничего не понял, пришлось его кончать обычным способом. Мы, однако, отклонились от канвы нашего романа, а заходить далеко вперед, как уже говорилось, в наши планы не входит.

Поэтому возвратимся к визиту товарища Серго, который приехал в Вологду не для пустой дружеской болтовни и не для приятных кавказских тостов, а чтобы поторговаться с товарищем Кобой в свете решений Пражской конференции (о которых участник этого сборища друг товарища Кобы Роман Малиновский сразу же донес своим хозяевам в охранке), предусматривавших использование нашего вождя в составе вновь образованного «Русского бюро» с окладом жалованья 50 рублей в месяц. Сторговались, и товарищ Серго доложил по начальству: «Окончательно с ним столковались; он остался доволен исходом дела».

Получив от ЦК задание, а от товарища Серго деньги и явки, товарищ Коба стал готовиться к очередному побегу. Как бы прощаясь с романтическим вологодским этапом своей бурной жизни, товарищ Коба 15 февраля 1912 г. посылает «умной» Пелагее трогательную открытку, в которой сухая деловая информация завершалась игривой фразой, чему соответствовала картинка: скульптура, изображающая влюбленную пару, слившуюся в экстазе. И через две недели после этого товарищ Коба бесследно исчез из Вологды.

Объяснение этому внезапному исчезновению мы знаем: товарищ Коба отправился исполнять предназначенные ему партией функции большевистского коммивояжера. Путая следы, товарищ Коба-Сталин уже в тот же день Кривого Касьяна (год был високосный) появился в Москве, потом сразу же отправился в Питер и, не задерживаясь в столице, ринулся в Тифлис с пересадкой в Ростове-на-Дону. Проведя там месяц и занимаясь черт знает чем, он вновь с пересадками в Ростове-на-Дону и в Москве ринулся в Питер. Читатель, конечно, понимает, что товарищ Коба-Сталин в своих поездках не просто тратил деньги партии, возвращенные ее Центральному Комитету хранительницей общака Кларой Цеткин, но везде всеми силами занимался приближением большевистской революции. Эта его кропотливая работа была замечена охранкой, и в ее циркулярах крестьянину Тифлисской губернии и уезда села Диди-Лило Иосифу Виссарионовичу Джугашвили были присвоены человеческие профессии: «конторщик, бухгалтер», не чуждые его канцелярским настроениям.

Далее в канонизированной биографии товарища Сталина начинают звучать фантастические мотивы: в его синоптических жизнеописаниях твердо указывается, что он, будучи нелегалом, лично создал легальную газету «Правда» и наладил ее выпуск. Такого, естественно, не могло быть никогда. Газету «Правда» по идее купеческого сына-миллионера Тихомирнова и по указанию Старика (Ленина) «организовал» Федор Федорович Ильин-Раскольников, впоследствии выброшенный из окна французского отеля наемными убийцами, посланными товарищем Сталиным, а вся редакционная рутина легла на плечи Каменной Задницы (Молотова).

Что касается товарища Кобы, то он в Питере отсиживался на квартире большевика Полетаева, пользовавшегося неприкосновенностью как депутат Государственной Думы, а когда 22 апреля (в день выхода первого номера «Правды»), вышел погулять, то сразу же был арестован (за месяц до ареста Ф.Ф. Раскольникова) прямо на улице.

В это время в охранительных кругах Империи, вероятно, поняли, что они переоценили товарища Кобу и что он не занимает серьезного места в большевистской иерархии. Возможно, этому прозрению содействовали перехваченные охранкой письма различных большевиков, содержавших информацию о том, кто есть ху в партии. Вот одно из таких писем: Н.К. Крупская — Г.К. Орджоникидзе: «Получила письмо от Ивановича, развивает свою точку зрения на положение дел, адрес обещает дать через месяц. Видно, что страшно оторван от всего, точно с неба свалился. Если бы не это, его письмо могло бы произвести гнетущее впечатление» (9 февраля 1912 г.).

Кроме того, на службе у охранки к этому времени уже состояло довольно много пламенных революционеров из числа большевиков и среди них одна из ярчайших звезд большевистского движения — Роман Малиновский, к которому товарищ Коба весьма напористо лез в друзья, что, ежу понятно, могло быть чревато осложнениями, вплоть до потери ценнейшего агента. По-видимому, такой знаток всех тонкостей политического сыска, как А.М. Еремин, учитывая все эти обстоятельства, пришел к выводу, что в новых условиях товарища Кобу для пользы дела следует изолировать — уже не ради прикрытия, а по-настоящему, — и 12 апреля он как исполняющий обязанности вице-директора Департамента полиции пишет в Петербургское охранное отделение: «Департамент полиции просит вас уведомить, прибыло ли названное лицо в столицу», присовокупляя, что «Джугашвили подлежит аресту». Однако жернова имперских охранительных мельниц крутились довольно медленно, и товарищ Коба еще некоторое время продолжал получать кое-какие льготы по охранительной линии: терялись обнаруженные у него крамольные документы, а принимаемые в отношении него меры, в частности, по освобождению его из-под ареста для следования в очередную ссылку, были более полезны для него, чем для его преследователей. Да и само решение о высылке его в Нарымский край на три года на фоне числившихся за ним множественных побегов и других прегрешений революционного характера выглядит детским наказанием типа: «Стань в угол!»

Правда, в Нарымский край товарищ Коба был вынужден следовать этапным порядком, но это решение петербургской охранки не означало усиления строгости его содержания по месту ссылки в селе Колпашеве Нарымского края, куда он прибыл числа девятнадцатого июля 1912 года по Оби из Томска, где он сделал пересадку из поезда на речной пароходишко. Пообщавшись несколько дней с большевиками, сосланными в село Колпашево, товарищ Коба переехал в Нарым, где пробыл 38 дней, после чего 2 сентября 1912 года сбежал. Искать беглеца те, кому положено, не торопились, и его розыск был объявлен почти через два месяца — 3 ноября. За время, прошедшее со дня его побега до объявления розыска, товарищ Коба успел побывать в Петербурге, где принял на хранение партийную кассу — общак, уцелевший при аресте Стасовой, затем посетить Москву, где встретиться с Малиновским, оттуда отправиться в Тифлис, где вместе с Камо не справился с очередным эксом на дороге в Коджори, еще раз побывать в Москве и Питере, спровоцировать во второй половине октября питерскую забастовку в преддверии выборов в Государственную Думу. Вероятно, Малиновский, как все крупные игроки, вел и свою игру, иначе трудно объяснить, почему о местонахождении товарища Кобы он проинформировал своих партнеров в охранке лишь 27 октября, что дало возможность нашему вождю спокойно выехать 29 октября 1912 г. через Финляндию в Краков. Еще через два дня в тот же Краков из Москвы для встречи со Стариком и другими товарищами по святому революционному делу отправился высокопоставленный и высокооплачиваемый агент имперской охранки Роман Вацлавович Малиновский. Хорошая компашка собиралась в Кракове!

Глава IX. Эпизод четвертый. Одна тысяча девятьсот тринадцатый год, или Венский вальс

Несмотря на то, что в этой главе имеются ретроспективные картины 1906 года, и, кроме того, часть описанных в ней событий относится к 1912 году, в ее название вынесен 1913 год, как переломный в судьбе товарища Кобы, год, после которого к закавказскому абреку почти одновременно был потерян интерес и в заграничном большевистском руководстве, и по другую сторону фронта — в имперских охранительных органах. Это был год, после которого он, как его тезка — «неуловимый Джо» из известного анекдота, вдруг оказался никому не нужен на целых четыре сезона большевистских страданий, появившись на исторической сцене уже после того, как «товарищи» сделали почти всю «революционную работу» и были близки к захвату власть в истекающей кровью стране. Товарищ Коба не стал громко кричать: «А вот и я!» Он тихо пролез в весьма разомкнутые большевистские ряды и со временем перетянул на себя всю эту завоеванную другими власть.