Дневники русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
15 апреля. Приехала из Нерехты, была там только два дня, и они пролетели, как сон. Милая Нерехта! твой воздух действует на меня благотворно, я оживляюсь при одном твоем виде; самый звук твоего названия приятнее мне всякой музыки. О, скорей бы лето! Я опять уеду отсюда, из этой мучительной каторги, именуемой семейною жизнью! В ней нет для меня ни умственных, ни нравственных интересов…
16 мая. Сейчас я думаю, что такое представляет мой дневник? Это журнал «одной из многих». Да! много нас описывают в романах, но… мне кажется, что все-таки в них есть доля фальши. Может быть, найдутся наивные люди, которые спросят: кто это «мы»; я отвечу: «мы» – девушки, окончившие и не окончившие курса гимназии, желающие продолжать свое образование далее, но не находящие в семье ни сочувствия, ни поощрения, а, наоборот, сильное противление… Прибавить к этому мои безумные мечтания, мое страстное желание учиться, и вы поймете, каково мне жить. Почему всякое, даже самое маленькое желание заниматься – у мужчины встречается с похвалой и одобрением, а у женщины – с недоверчивой усмешкой и порицанием? Почему девушки с мечтами о «курсах» встречаются очень часто, курсисток же, однако, немного? Говорят, эмансипация в России сделала большие успехи, но мне кажется – нет: кто знает, какие таятся воззрения на женское образование в глубине исконно русских семей, в глубине сердец матерей? Статистика показывает одно, а жизнь – совсем другое.
Ростов, 1 июня. Есть что-то невыразимо приятное во встрече и разговорах с чужим, но родным по чувству человеком. Это освежает ум и мысли, чувствуешь себя вполне счастливой, когда тебя понимают… Здесь я без счету раз ездила в церковь и за акафисты, и за обедни, и за всенощные, с удовольствием посещала монастыри Троицы, Яковлевский и др. Церкви Ростова отличаются богатым убранством, из монастырей Яковлевский – где почивают мощи Св. Димитрия – мне очень понравился; несколько печальный напев монахов за акафистом – «радуйся Димитре, Ростовский чудотворче» – производит грустное, благоговейное впечатление… По-моему, посещение Церкви – дело столько же набожности, сколько и привычки: есть люди, не могущие обойтись без обедни утром, как иные – без театра вечером. Горячо молясь за длиннейшим акафистом, или Херувимской, я порой начинала мечтать… Человек никогда не должен забывать, что он сотворен по образу и по подобию Божию и что он смертен. Имей каждый эти две мысли в голове постоянно, вдумывайся в их смысл, и мир избегнул бы большинства зол своих. Но… мы все ослеплены сиянием того мира, над которым человек же признан царем…
16 июня. Когда я пишу эти строки – слезы навертываются на глазах и рука невольно дрожит. Я видела весь ужас смерти… Мой крестный был безнадежен, и вчера утром, придя к нему – жена его встретила меня с заплаканными глазами: «Он умирает». Я бросилась в спальню и… чуть не вскрикнула от страха и жалости: он лежал с открытыми глазами и ртом, никого не узнавая и тяжело хрипя. Я откинулась в угол, испуганно посмотрев на это страшное зрелище: смерть уже была здесь… Ужасно было ее приближение. Доктор сказал, что больной еще может прожить около суток: мозг уже был поражен, но отчего последует смерть, от наростов в мозгу или от кровоизлияния – неизвестно…
Томительно потянулись часы… И вся погруженная в думы, прислушиваясь к тяжелому хрипению умиравшего, ходила я из угла в угол по комнате… В первый раз в жизни я видела так близко наступление смерти и обратилась к религии. Есть что-то утешительное в вере. Надо веровать. Вот уже скоро душа покинет свое тело… что будет чувствовать она, какова будет жизнь души после смерти, что ждет ее? Я вся замирала под гнетом этих мучительных вопросов – смерть и вечная жизнь грозно встали передо мной – и мысли спутались в моей голове…
К вечеру призвали священника: начали читать отходную. Это чудные, страшные молитвы, эти святые слова заставляли меня плакать, и, стоя на коленях, при мерцающем свете лампады, в темной комнате, я заливалась слезами. Плакали все, и смерть была близко…
Наступила ночь, страшная ночь. С крестным сделалась перемена: хрип перешел в стон, и этот беспрерывный стон привел меня в ярость. Я металась по комнате, бросалась ко всем иконам, прося Бога или о смерти крестного, или об его выздоровлении. Я была зла на всех и на себя за то, что не была в состоянии помочь ему. Наконец, утомившись от гнева и молитв, все еще слыша стоны, я немного прилегла на диван и заснула. Проснулась, вскакиваю и бегу: крестный все так же. Мне вдруг представлялось, как через несколько часов в зале будет стоять гроб, как будут петь панихиду… Я вздрогнула невольно, и мне опять стало страшно…
А смерть безвозвратно брала свое: крестный перестал уже стонать, только прерывисто и тихо дышал… В спальне было темно. Собравшись все в ней, мы стали молиться. Крестный дышал все тише и тише; вот он тяжело вздохнул, открыл рот, сказал что-то, слышно было, будто кровь перелилась по всему его телу, еще один вздох… Мы замерли. Я откинулась в угол и рыдала неудержимо. Так стояли мы несколько минут. Крестный не шевелился, его глаза остановились… Открыли штору, и яркий свет озарил темную комнату: перед нами лежал мертвец. Невыразимое чувство ужаса, охватившее меня в момент смерти крестного, заменилось вдруг спокойствием, покорностью неизбежному. Мои рыдания утихли, и я чувствовала, что более не заплачу. Только при переносе тела на стол я вскрикнула от испуга, когда раскрытые глаза и рот его обратились ко мне…
О, мой милый, мой дорогой крестный! Как жаль мне тебя, твоей несчастной жизни и твоей смерти!
17 июня. Жизнь идет своим чередом…
Меняя каждый миг свой образ прихотливый,
Капризна, как дитя, и призрачна, как дым –
Вокруг трепещет жизнь тревогой суетливой,
Великое смешав с ничтожным и смешным…
Завтра уже крестный будет тихо и спокойно лежать в могиле, а мы снова уйдем в свою маленькую, ничтожную жизнь. Я не хотела бы умереть, не оставив после себя никакого следа на земле; это желание безумно с моей стороны, но… что же делать, я пишу правду. Пусть хоть немножко моя личность не будет забыта, пусть хотя в этом дневнике сохранится отчасти мое «я» со всеми волнующими его мыслями. Впрочем, я маленький человек,
