Соперница с обложки - Галина Романова

Нет, Марианна, какой бы жестокой сукой она ни была, не смогла бы этого сделать. Это сделал кто-то еще, если не сама Алла – просто для того, чтобы досадить матери. Она могла ведь. Она ведь дурой была законченной. И сколько раз выкидывала коленца, от которых у Марианны левое веко едва заметно дергаться начинало. То на самое дно скатится, поселившись у бомжей, то, наоборот, к губернатору на дачу начинала ездить, поражая всех дороговизной своих нарядов.

А все для чего? Для того чтобы матери досадить, потому как дядя губернатор сделал маме предложение руки и сердца. А маме было плевать, она этого дядю не любила вовсе. И дочкины поползновения она оставила без внимания, посоветовав лишь последить за своими манерами и не становиться посмешищем всего города и всей городской управы.

Но все это касалось человека, к которому Марианна была равнодушна, а вот Ярослава она любила. И если она узнала об их романе, да еще тогда, когда Ярослав ее надумал бросить, можно себе представить, в какую ярость она впала!

Так она узнала или нет?

Ксюша задумчиво постучала тыльной стороной массажной щетки себе по щеке.

На фирме Марианне никто не посмел бы сказать, никто! Попал бы под такой каток, что костей не собрал бы и не откашлялся до конца дней своих. И не знала она до вечера четверга, это точно. Иначе утром бы Алку за волосы оттаскала прямо в кабинете. А она с ней вполне мирно простилась. Вечером у нее состоялось свидание с Лозовским, на котором он от нее отказался. И вот после этого-то все и началось.

Марианна начала метаться по городу в поисках правды. Была у Тамары, наверняка была у дочери, потом…

А, не важно.

И кто же из них мог рассказать ей о романе Лозовского с Аллой? Может, он сам? Вряд ли. Он не такой дурак.

Алла? Тоже вряд ли. Она должна была понимать, что мать после этого ей не то что денег, житья не даст.

Тамара? А вот она могла. Запросто могла. Она же ненавидела Марианну наравне со всеми, если не больше. Как же! Вместе росли, вместе влюблялись, а потом у одной – все, а вторая крошки со стола подбирает. Да еще каждый день слышит напоминание об этом.

Ну да, могла, конечно, рассказать, тем более что сама Ксюше призналась, что Марианна у нее была той ночью. Куда вот только потом подеваться могла? Куда?!

Ксюша убрала щетку в сумочку, прошла на свое рабочее место, включила компьютер, положила локти на стол и тут же, сама того не ожидая, по отработанной давно привычке быстро глянула на двери кабинета Волиной, будто ее вот-вот должны были туда вызвать. Надавать нагоняев, потом заданий, с которыми она быстро справится. Потом, под конец рабочего дня, скупо похвалить.

То ведь было делом чести – заработать благосклонную улыбку Марианны, оттого все и старались и копытом землю рыли.

– А ведь точно, – прошептала Ксюша, разворачиваясь к окну и с тоской отслеживая полет съежившегося кленового листа, оторванного ветром от почти опустевшей ветки. – А ведь плохо без нее!

Неужели она и правда заскучала без Волиной? Неужели ей и впрямь не хватает ее? Почему же? С чего?! Радоваться же была должна, никто теперь ее не то что подстричься, умыться не заставит. В квартире она теперь полновластная хозяйка, а это ведь ого-го чего стоило по теперешним временам. Пускай не собственница, но ведь прописана. Дружить, любить, ненавидеть она теперь вольна, кого захочет. И в выходные она может пойти попить пива в паб неподалеку. Раньше не могла. Если бы Марианна узнала, что ее секретарша посещает заведения подобного рода, а то еще чего хуже – заподозрила бы, что Ксюша любит пиво, сгноила бы без суда и следствия. И… Лозовского она может теперь любить без зазрения совести. Вот как выйдет он из тюремных застенков, так и сможет.

Господи, ну отчего же так противно-то на душе?! С чего так муторно?!

Подумаешь, четыре стены у нее теперь есть, так могла бы в любой момент к родителям вернуться. Что он ей, город этот? Разве стал для нее родным, разве стали люди, населяющие его, ей ближе? Разве могла бы она именно теперь ткнуть в кого-то пальцем и сказать: вот он – тот человек, с которым она готова прожить остаток жизни, а Марианна ей не велела прежде? Да не было такого человека, не было! И даже Лозовский был не из их числа. Да, он нравился ей, очень сильно нравился. Даже в какой-то момент она сочла, что влюблена в него, но…

Но не смогли бы они вместе прожить больше трех дней, не смогли бы. Слишком мягким он был для нее, слишком податливым. Как сказала бы Марианна: интеллигентно неуравновешенным. Ксюша как-то подслушала. Это Марианна как-то Лозовскому прямо в лицо и сказала:

– Ты, Ярик, очень хороший! Очень! Но ты интеллигентно неуравновешенный! Ты не подлый, нет, но ты то ли не определился до конца, чего хочешь в этой жизни, оттого тебя так и швыряет по ней. То ли боишься любого и каждого обидеть, оттого и покорствуешь там, где не надо молчать…

Ксюша тоже умела молчать, но ее молчание имело совершенно другую окраску. Ее покорное молчание было верным проводником к цели, поставленной ею перед собой очень давно, еще тогда, когда они с подругой давились дешевым табаком, вдыхаемым вместе с дымом из ворованных сигарет.

И Саша Сурков. Он ведь не был тем мужчиной, о котором она могла бы мечтать, из-за которого могла не спать ночами и из-за которого пошла бы на костер, подожженный властной рукой Марианны Волиной. Нет, с Сурковым она тоже не хотела бы состариться.

А что касается дружбы, то тут снова Марианна Степановна была права, без конца повторяя, что лучшая подружка – это подушка. Никому, мол, доверять нельзя. Как бы ни был с тобой честен и порядочен твой друг, всегда надо помнить, что это не навсегда, рано или поздно он все равно тебя предаст.

Не подтверждение ли ее словам бесславный конец Ксюшиной дружбы со школьной подругой? Кто бы мог ожидать, что та переспит с Ксюшиным парнем, и всего-то из любопытства, а не чувств горячих ради.

Что же получается-то? Что?! Марианна всегда и во всем была права, так, что ли?

Получается, что так. Она пыталась всех учить, а многим это не нравилось. Она иногда напоминала зарвавшимся и забывчивым о помощи, которую когда-то им оказала, а они считали это упреком.

Закончив корректировать собственную несостоявшуюся счастливую жизнь, она стала циничной, но ведь совсем не бессердечной. И ей, так же как и многим другим, нелегко было выживать в этом мире. Он так же был беспощаден к ней, как и ко всем прочим. Сил, может, у нее было побольше, выдержка посильнее, а в остальном-то…

– Все, как у всех, – прошептала Ксюша с необъяснимой горечью и тут же спросила у себя, спохватившись: – Тебе ее жалко, дурочка?.. Тебе ее жалко…

И в самом деле, ей, оказывается, было жалко Марианну.

Особенно теперь, когда не стало ее дочери.

Когда ее любимый мужчина после того, как решил ее бросить, был арестован по подозрению в убийстве. Когда близкая подруга, как на новогоднем маскараде, меняла на своей упитанной физиономии маску за маской. То скорбными складками опустятся уголки ее глаз и губ, а то деловитостью и властью обжигает всех вокруг ее взгляд.

И когда ее заместитель – тот самый рохля-заместитель, – не способный самостоятельно принять ни единого решения и нещадно потеющий всякий раз, когда надо было встречаться с клиентами, вдруг зауважал себя и начал покрикивать на подчиненных.

– Эх, Марианна Степановна, Марианна Степановна, могла ли ты предположить, что все так здесь без тебя будет?

– С кем разговариваем?

Дверь приемной без особых церемоний была отброшена к стене, чего никогда бы не случилось при Марианне Степановне, и в приемную ввалилась Валечка Сметанина.

– Ни с кем.

Ксюша качнула головой, незаметно задвинула ящик стола, в который прятала общую фотографию новогодней вечеринки, где Марианна в костюме Снежной королевы раздавала своим подчиненным подарки.

– А-а, я уж думала, тут привидение поселилось! – Валечка одернула вызывающе короткую кофточку, открывающую совершенный пупок и поясницу с татуировкой.

– Чье? – Ксюша деловито защелкала по клавиатуре, хотя работы ей никто пока не давал. – Чье привидение?

– Как чье? – Валечка глянула на нее как на дурочку, обернувшись от зеркала, в котором рассматривала карандашный контур своих губ. – Либо змеищи, либо дочки ее!

– Ты о чем, Валентина? О каком привидении? Никто Волину не видел мертвой. – Ксюша поморщилась. – Чего городишь, не пойму!

– Думаешь, это она дочку убила, а теперь скрывается? – хмыкнула Валечка, подергала кофточку на плечах, поднимая ее еще выше поясницы. – Я сначала тоже так думала. А теперь…

– А теперь что? – рассеянно переспросила Ксюша.

Новостям из курилки она не верила уже неделю. Болтали все подряд, а правды в том не было ни на грош. Она ведь только что с допроса, который Дмитриев именовал беседой. Так он даже не намекнул, что им что-то известно. Озадачен так же, если не сильнее, чем в первый день исчезновения Марианны.

– А теперь даже не знаю, что и думать, – откликнулась Сметанина, взбивая волосы.