Ангерран де Мариньи. Советник Филиппа IV Красивого - Жан Фавье

Мы не станем углубляться в рассмотрение вопроса о расходах отеля и королевской Палаты: обычного анализа счетов достаточно для того, чтобы показать их разнообразие и выявить тех, кто мог на них нажиться, хотя это не было бы хоть сколько-нибудь полезно для нашего исследования. В общей сложности, деньги расходовались на предметы обихода, мебель, одежду и продукты, а также на драгоценности, предназначавшиеся либо самому королю, либо тем, кому король хотел сделать подарок.

Проверкой счетов занимались члены Денежной палаты, четыре мэтра счетов, Жан де Даммартен, Санc де Шармуа, Реньо Барбу и Жоффруа Кокатрикс, к которым периодически присоединялись те, кого Борелли де Серр назвал «чрезвычайными посланцами курии»,[649] известные нам по списку «мэтров счетов», получивших в качестве вознаграждения, которое полагалось им за эту службу, пару форм для чеканки монет.[650] Имя Мариньи появляется среди этих «мэтров счетов» (в большинстве случаев это название не соответствовало действительности) начиная с Троицына дня 1304 г.; он назван первым из мирян после графа де Сен-Поля, перед Гильомом д'Анже, Гильомом д'Аркуром и Пьером де Шамбли, который между тем являлся главным камергером. В 1309 г. Мариньи получил чеканы монет к Рождеству, но его имя было упомянуто после Ногаре. В 1310 г., примерно на Рождество, он все еще входил в число «мэтров счетов», но на этот раз имена рыцарей – Мариньи. Марсильи и Ногаре – были упомянуты прежде, чем имена казначеев и настоящих мэтров счетов.

На самом деле, роль этих «чрезвычайных посланцев» не была особенно важна. Они давали официальное подтверждение результатам работы, проведенной мэтрами счетов из Денежной палаты, как показал Борелли де Серр.[651] Это дополняло полномочия Мариньи в сфере финансов отеля, впрочем, ничего к ним не добавляя.

Желая полностью разобраться в вопросе финансов отеля и роли Мариньи в руководстве ими, мы должны напоследок рассмотреть еще одну сферу вложения средств: драгоценности короля, украшения и изделия из ценных металлов. Они находились в казне в Лувре,[652] дворце, комендантом которого являлся Ангерран.[653] В 1304 г. их доверили камергеру, Гуго де Бувилю. Драгоценности были переданы ему на хранение под его полную ответственность: именно поэтому разницу между доходами и расходами занесли на его счет.[654] Эту должность Мариньи получил в дополнение к посту коменданта Лувра, вероятно, в 1304 г., когда он сменил Гуго де Бувиля на посту камергера. По нашим сведениям, опись и оценку драгоценностей короны и королевской семьи произвел в 1308 и в 1309 гг. Мишель де Бурдене,[655] писец королевской Палаты, по приказу Мариньи. Кроме того, с 1304 г. в ведении Мариньи находились немыслимо роскошные предметы интерьера королевского отеля: сбыт 54 конфискованных драпировок, в целом стоимостью 1296 парижских ливров, что говорит о том, что они представляли собой ценный комплект прекрасных гобеленов,[656] драпировок, которыми украсили покои короля во время его путешествия в Тулузу: одной из них было достаточно, чтобы сделать шесть «интерьерных украшений» («garnemens») для короля и одно для королевы,[657] все остальные раздарили. По всей видимости, эти дары проходили через казну. а не королевскую Палату: Мариньи передал Бувилю 1296 ливров,[658] сумму, которая значилась в квитанции о поступлении.[659] Это является доказательством того, что, еще не будучи камергером, Мариньи помогал Гуго де Бувилю выполнять его камергерские обязанности Помимо этого, насколько нам известно, Мариньи не единожды участвовал в сделке подобного рода в интересах короля: он приобрел у некого ломбардца при посредстве аббата Сито крест из золота и серебра за внушительную сумму в 900 флоринов, то есть 618 турских ливров 15 су.[660]

Таким образом, именно Мариньи благодаря занимаемой им должности в большинстве случаев представал в качестве распорядителя расходами отеля. Сам он превысил свои полномочия для того, чтобы лично или с помощью Мишеля де Бурдене наложить руки на большую часть финансов королевского отеля. Являясь комендантом Лувра и, следовательно, хранителем казны и королевских драгоценностей, он смог объединить эти разнообразные привилегии и получить, собрав в одно целое свои разнородные полномочия в разных сферах и свои точно не определенные права и обязанности (неопределенность которых, впрочем, лишь помогала ему), возможность управлять денежными средствами королевского отеля, что, безусловно, немало поспособствовало претворению в жизнь его честолюбивых планов.

В большинстве случаев он действовал как камергер, но довольно часто пользовался также и преимуществами, недоступными для обычных камергеров. Это утверждение можно проиллюстрировать примером с Денежной палатой: нам кажется совершенно естественным – и в то время воспринимали как должное – то, что камергер принимал участие в процессе ее работы, но нельзя забывать о том, что Мариньи заседал в Денежной палате уже в 1304 г. и что после смерти Пьера де Шамбли-старшего в ней не было камергеров, кроме Ангеррана.

3. Мариньи, камергер короля

В реализации честолюбивых планов Мариньи ему более всего помогало то, что должность камергера предполагала практически постоянное его присутствие при дворе. Мы уже говорили, что во время службы камергеры сменяли друг друга через небольшие периоды времени. Но тем не менее Мариньи был обязан находиться подле короля либо при дворе постоянно, за исключением того времени, когда он находился в отъезде, исполняя какое-нибудь поручение. Он жил в покоях короля и в непосредственной близости от королевской семьи в период, когда ему полагалось выполнять свои обязанности, но и на время службы своих коллег он не мог никуда отлучаться. К тому же то, что его парижский особняк находился на расстоянии нескольких сот метров от Лувра, являлось наглядным примером его несвободного положения, к которому, впрочем, Мариньи сумел прекрасно приспособиться. Если даже двор и не являлся его постоянным местом жительства, можно с уверенностью сказать, что он ежедневно там появлялся, причем ему было разрешено там обедать.[661]

Так совпало, что король по обыкновению охотился в лесах Лиона (Lyons) еще до возвышения Мариньи, чем объясняется тот факт, что леса нормандского Вексена составляли значительную часть королевского домена.[662] Король так и не отказался от привычки совершать поездки в эти края, но постоянное повторение некоторых названий на пути Филиппа Красивого уничтожает всякие сомнения относительно участия Ангеррана в этих путешествиях. Когда в сентябре 1305 г. король ездил в Лоншан, он мог останавливаться в своем собственном замке, исключенном в 1289 г. из списка даров Жану Ловчему,[663] который правитель уже посетил 3 марта 1300 г.[664]В ноябре 1306 г. и в феврале 1308 г. Филипп Красивый, без всяких сомнений, располагался в своем замке в Нефмарше.[665] Но, пересекая в июле-августе 1312 г. Вексен с юга на север, наряду с остановками в своих собственных замках, он, с большой долей вероятности, посетил в то время домен своего камергера, который находился рядом и был готов с радостью принять правителя в своих владениях.[666] В августе и сентябре 1314 г. король останавливался в Менневиле,[667] посетив до этого Лоншан,[668] Ла Фейи[669] и Белозан;[670] при этом мы не склонны полагать, что в Менневиле находился еще один замок, помимо того, что принадлежал Мариньи.

В Париже камергер должен был постоянно находиться рядом с королем еще и потому, что являлся комендантом Лувра. Этот внушительных размеров замок в то время был всего лишь одним из замков короля, а не его постоянной резиденцией. Следовательно, как и в случае с любым другим замком, существовал комендант Лувра, который был обязан проживать в непосредственной близости от этого здания, что и делал Мариньи, и имел право использовать его помещения, при условии, что это не могло повредить интересам короля. Но начавшиеся во дворце работы вынудили Филиппа Красивого переехать в Лувр. В феврале 1311 г. под руководством Мариньи была составлена королевская хартия, согласно которой в Лувре учреждалась должность коменданта с жалованьем в 25 парижских ливров ренты; для коменданта предусматривалась также оплата расходов на его содержание и проживание и выделялась часть из тех продовольственных товаров и свечей, которые предназначались для короля и его детей во время их пребывания в Лувре.[671] То, что камергер являлся также хранителем жилища короля вплоть до 1313 г., было неплохим подспорьем для упрочения положения Мариньи при дворе и усиления его влияния на короля. Современники Ангеррана, конечно же, не упустили из виду то, что он добился возможности влиять на самого короля, и не преминули преувеличить масштабы этого влияния. В высказываниях и Жоффруа Парижского, и Жана Сен-Виктора прослеживается одна и та же мысль: на прием к королю нельзя было попасть, не договорившись предварительно с Мариньи, а решения любых вопросов сначала неизменно согласовывались с ним.[672] Здесь чувствуется несколько преувеличенный подход к вопросу: в счетах королевского отеля только за март-апрель 1307 г. содержатся три послания короля к Мариньи.[673] В 1314 г., когда карьера нашего героя близилась к завершению, он провел 55 дней в Париже в отсутствие короля;[674] именно в это время количество упреков к Мариньи резко увеличилось.