Чингисхан. Книга 2. Чужие земли - Волков Сергей Юрьевич

– Однажды... – внезапно начинает говорить Ольга, – я подняла роту китайцев – у них лагерь за рекой, ближе к горам – и истребила все племя до последнего ребенка.

– Для чего?

– От скуки.

– Значит вам все-таки скучно?

– Иногда...

– Вы кого-нибудь любите?

– Здесь это невозможно.

– Почему?

– Потому что я уже сотню лет вижу одних и тех же людей, – со злостью произносит Ольга и тут же оборачивается ко мне. – Но ты... Ты тут новенький, – Ольга улыбается. – И ты мне нравишься.

– Я не об этом, – усмехаюсь я.

– А я об этом...

Ольга садится рядом и обвивает мою шею руками.

– Я могла бы полюбить тебя, стать твоей, отдаться тебе полностью. Позволить победить меня, сделать своей рабыней...

– Действительно? – с какой-то неприятной для самого себя холодностью спрашиваю я.

– Возьми меня. Полюби меня. Полюби меня так крепко и горячо, как только можно и даже больше, сильнее этого. Дай мне полюбить тебя, больше жизни и смерти! Сделай меня счастливой и наполни мою жизнь...

– Смыслом? – еще более ехидно спрашиваю я.

– Да. Да, мой мальчик, смыслом.

– Но в жизни нет смысла, – резко обрубаю я. – И каждый следующий день ничего не несет.

Глава десятая

Три ящика динамита

Трава Колизея шелестит под ногами. Разумеется, арена настоящего Колизея усыпана песком и находится в Риме. А в долине Неш Колизеем называют почти круглый лог между трех холмов. Их склоны образуют некое подобие амфитеатра. Сейчас там полно зрителей. Пришли все – и афганцы из разных эпох, и скифы, и македоняне, и грязные кушаны с нечесаными волосами, и дисциплинированные китайцы в темно-зеленой форме. И, конечно же, монголы. Конечно же, потому что один из двух сегодняшних поединщиков – багатур Кобдо, нукер из войска царевича Джагатая. Монголы оказались в долине, обшаривая окрестные горы в поисках сына Хорезм-шаха Мухаммеда Второго Джелал-ад-Дина, непримиримого врага Чингисхана. Это было давно, в начале тринадцатого века.

Кобдо выше меня ростом, шире в плечах. Движениями и статью он напоминает медведя. Очень быстрого, сильного и опытного в схватках медведя, закованного в наборный цзиньский панцирь.

Второй боец, противник монгольского багатура – я. Так захотела княгиня Ольга. Она вместе со своей свитой расположилась на камнях, специально принесенных из-за холмов. Где-то там, среди господ офицеров, находится и Нефедов. Он странным образом сошелся с этой компанией, мгновенно став для них своим человеком. Меня это удивляет – что общего может быть у советского профессора и недобитых белогвардейцев?

Впрочем, сейчас мне не до размышлений на отстраненные темы. Кобдо уже вышел на средину травяной арены и зрители приветствуют его восторженными криками. Он явный фаворит сегодняшнего поединка. Не знаю, как Ольга заставила монгола участвовать в этом. Мне же был попросту поставлен ультиматум: или я сражаюсь, или каждый день меня станут подвергать одной из самых жестоких китайских казней: перепиливать переносицу продетым в ноздри конским волосом. В случае моей победы Ольга обещала оставить меня в покое. В случае же весьма вероятного поражения я остаюсь у «ее престола».

Я вооружен шашкой, честной казачьей шашкой, врученной мне перед боем есаулом. Махандская рубаха, штаны, сапоги да фигурка коня на груди – вот и вся моя экипировка. Кобдо подготовлен к поединку гораздо серьезнее. Помимо наборного панциря, наплечников, наручей, широкой кожаной юбки, расшитой железными пластинами и чашеобразного шлема с наносником, он надел на левую руку выпуклый медный щит с изображением Ока Тенгри. В правой руке монгол сжимает палицу – железный шар на длинной рукояти. Во времена Чингисхана такие палицы наряду с прямыми широкими мечами были излюбленным оружием монголов.

Понятно, что шансов у меня никаких. Но так уж устроен мир, что кто-то всегда лучше подготовлен, лучше оснащен, предупрежден, обучен. Если бы мы, к примеру, стрелялись – тогда преимущество оказалось бы на моей стороне. Но стрелковые поединки в долине – редкость. Огнестрельное оружие тут является монополией «цивилизованного меньшинства».

– Начинайте! – слышу я голос Ольги.

Кобдо поглубже нахлобучивает шлем и, помахивая палицей, начинает двигаться в мою сторону. Зрители орут. Я иду ему навстречу, держа шашку клинком вниз. Надо побыстрее кончать с этим цирком. Интересно, насколько больно умирать от удара железным шаром по голове? Волнения я не чувствую. Злости на Ольгу, штабс-капитана, Нефедова – тоже.

Я просто устал. Мне хочется выспаться. Лечь – и спать трое суток. Или четверо. Справиться с Ольгой, доказать ей, что я имею право на свою волю в делах и поступках, мне не удалось. Поединок я не выиграю. Значит, остается смириться и жить так, как указывают обстоятельства.

– Давай! – говорю я монголу и указываю на свою макушку. – Прямо вот сюда! Один удар – и все. Ну!

Он с ревом прыгает на меня, палица взлетает в небо. Жители долины, наблюдающие за боем со склонов, вскакивают на ноги. Визжат кушанские дети, улюлюкают женщины, вопят мужчины.

На долю секунды зависнув над головой Кобдо, железный шар со свистом несется вниз. Инстинкт самосохранения, могучий и всесильный, в самый последний момент заставляет меня увернуться. Палица с глухим шлепком врезается в траву. Я наступаю на рукоять, поднимаю шашку. Монгол бьет меня щитом, пытаясь высвободить оружие. От удара я падаю, бестолково тычу клинком снизу вверх, пытаясь попасть в незащищенную руку Кобдо, держащую щит. Неожиданно скрежещущая по доспехам багатура шашка проваливается словно бы в пустоту. Кобдо охает и выпускает рукоять палицы. Она уже не нужна монголу – он мертв. Острие шашки попало в щель его панциря и вошло меж ребер прямо в сердце.

Бывает же!

Я поднимаюсь на ноги и обвожу взглядом склоны холмов. Стоит оглушающая тишина. Сотни глаз смотрят на меня. Есаул подходит, забирает шашку, несколько раз втыкает ее в землю, чтобы счистить кровь. Ольга встает с камня, и я отчетливо слышу ее слова:

– Как скучно, господа. Прямо роман. Герой оказывается героем и подтверждает свое реноме. Тоска.

И не глядя на меня, объявляет:

– Мое слово нерушимо. Вы свободны, Артем Владимирович. Но я бы не советовала вам попадаться мне на глаза.

Она идет к лошадям. Нефедов забегает вперед, кланяется:

– Ваше сиятельство, позвольте мне поговорить с ним? Напоследок?

– Конечно, профессор. А потом присоединяйтесь к нам – мы сегодня будем охотиться в западной части долины.

Они уезжают. Другие зрители тоже потихоньку расходятся. Монголы уволакивают труп Кобдо. Нефедов подходит ко мне, улыбаясь, но я вижу, что глаза его холодны.

– Поздравляю! – он протягивает мне руку.

– Не с чем, – я пожимаю его ладонь и понимаю, что Нефедов нервничает. – Что тебе нужно?

– Дай мне коня, Артем.

– Нет.

– Ну, теперь-то, в этом месте, ведь все равно! Дай!

– Нет.

– Ты что, не понимаешь, что все! – Нефедов начинает кричать, размахивая руками. – Не будет больше ничего – ни походов, ни могилы Чингисхана. Мы обречены жить здесь вечно, понимаешь?! Не упрямься, дай коня. Я просто посмотрю!

– Нет.

– Сволочь, – с чувством говорит профессор, вытаскивает из-за ремня подаренный Слащевым «Смит-и-Вессон» и стреляет мне в лоб…

Темуджин пил хмельную арху, как воду. За войлочными стенами новой юрты горланили нукеры, смеялись женщины, звенели струны моринхууров[15], трещали костры, протяжно растекались над огромным станом песни.

Объединенное войско Тоорила, Джамухи и Темуджина праздновало победу. Сломана меркитская шея, побиты враги, захвачена богатая добыча. Отбита, спасена красавица Борте. Теперь вся степь знает: Темуджин – это сила.

Но не весело сыну Есугея. Смотрит он на Борте – и горбит плечи, давя тяжелый вздох.

Три дня и три ночи Темуджин, повесив пояс на шею, а шапку на руку, с обнаженной грудью возносил молитвы Вечному Синему небу. И все это время Борте, его Борте, уже была наложницей меркитского сотника Чилгрэ-боко.