Земля - Валера Дрифтвуд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из домового тепла да на стылой веранде, Савря поёживается, распушив перья, заглядывает в лицо – серьёзно и как будто оробев. Что здесь могло её устрашить, лихую слёточку?
– Земля, Земля, ведь правда ты не сердишься на моих родителей?
Ах вон оно что.
И бесполезно объяснять: даже если бы орк не в шутку обозлился на эту пару в двух днях пешего бега отсюда – никакого вреда им не сделается. Не сотрясётся земная твердь под корнями их жилого дерева, и небесные молнии не поразят их дом, и добыча не уйдёт внезапно в чужие угодья. Как будто сам Ййров гнев и немилость для этой Саври всё равно что вершина разных гибельных бедствий.
– А за что сердиться? Тиу и Ёс растят хороших детей. Крепких крылом и сердцем.
Людята пусть отоспятся, а Ййр собирается проведать коз. Заворачивает в тонкий кулёк пару маленьких твёрдых глыбок сахару, раз от ужина ничего не осталось Мине и Мэгз на угощение, прячет кулёк в карман. Лучше сейчас сбегать, а после уже приняться за всякую суетню с постирушками и посудой, простоявшей ночь в раковине под умывальником. Попачканные кровью Кнаберовы тряпки тоже отмокали ночь, натёртые мылом и залитые холодной водой, да и всякого шибко ношенного накопилось за эти дни – более чем втрое против привычного безлюдного житья.
Спроси кто-нибудь, почему лучше пойти к козам сейчас – только плечами бы пожать. Утречко раннее, бодрое, ещё мокрое от росы. В доме сонно. Вчера за всеми трудами так и не навестил Мэгз и Мину – нехорошо…
Недальний путь к козьей изгороди сегодня растянулся по-длиньше: Савря не всё время едет смирно на плечах – частью ковыляет шагом, частью идёт вприскок, смекнувши, что скакать страфили всё-таки ловчее, чем шагать.
* * *
– Мина скромница, – говорит Земля, Мать Гиблых. – Мэгз – шалунья.
Савря только ухает, округлив глаза, когда могучий зверь с белым пятном на боку не по-звериному встаёт на задние ноги, чтоб от души боднуться с Ийром-Землёй.
Савря знает от родителей, что в старые времена, страшно давно, на острове с Ийром вроде жили двое больших людей, а потом – только Ийр и два удивительных зверя с горбоносыми ликами. На всякий случай Савря решает уточнить:
– Это твои прежние люди?
Земля, посмеиваясь, гладит зверей, подносит им угощение.
– Никакие не люди. Их мамка-коза родила.
Савря глядит на зверей со значением: конечно, для такого преображения понадобилось наново родиться; едва ли можно теперь назвать их людьми.
Осторожно протягивает щипанное крыло Мине Скромнице. Та обнюхивает горбатым своим носом Саврины когтистые пальцы.
* * *
Рина потягивается, лёжа в кровати.
Тёплое бездумье отступает мягко, оставляя в памяти тонкую плёночку сна: как будто горькое зеленоватое море пришло к самому Фэйривью, к их с дедушкой особнячку, и дом оказался на маленьком острове; с крыши взлетает молодой Восходящий Ветер, роняет в волну красную черепицу. Дедушка Ибрагим, счастливый, стоит у кромки воды, держит на руках свёрток из розового атласного одеяльца, и свёрток попискивает, словно птенец. Из открытого окошка почему-то выглядывает коза Минька в бирюзовом ошейнике с колокольцем, но во сне Рина ничему не удивляется, как будто так и надо. Ййр затевает с морем ещё один танец – танец горячей прокалённого солнцем песка, ласковый и опасный…
У проснувшейся Рины ноют икры от вчерашней долгой ходьбы, и даже вообразить жутко, как там Сэм себя чувствует. Нужно хотя бы сварить ему кофе. Непочатая пачка хорошего молотого, которую Сэм привёз с собой, так и лежит на кухонной полке, а на днях Рина обнаружила старенький ковш-ибрик на длинной ручке. Сэм говорил, что джезвой следует именовать только посудину из настоящей кованой меди, но за неимением таковой сойдёт и простой ибрик.
Из Дальней комнаты пока не слышно никакого звука, который означал бы, что Сэм уже не спит. Рина переодевается и выходит на кухню.
Одеяльное гнездо пусто. Царь-койка застелена, клетчатый плед чуть сполз – одним углом почти касается пола. Вчерашняя посуда, чисто умытая, сохнет на полотенце. Большой чайник ещё тёплый, а на древесном спиле посреди стола стоит голубой заварник.
С нежилой половины дома доносится тонкий клёкот-смех, и, кажется, пение – тихое и гортанное. Рина идёт посмотреть.
Дверь в покои мисс Толстобрюшки раскрыта настежь. Ййр успел принести и нагреть воды – стирает; маленькая страфиль устроилась на скамейке между двумя тазами с мокрым бельём, подальше от печки.
– Доброе утро, – здоровается Ййр, подняв на Рину бледные глаза.
– Доброе утро, – отзывается Рина.
– Доброе утро, – произносит страфиль человеческими словами, в момент лишив Рину дара речи, а затем, видимо, для закрепления эффекта, выговаривает, стараясь: – Сего-одня, не стану, тебя, у-би-вать.
– Вторит влёт, память – смоляная, – Ййр отжимает от мыльной воды какую-то мелкую вещицу, откладывает её в таз. – Цепкий умок. Небось в три дня по-вашему забалакает. Не то что я, почти год пык-мык, с пятого на десятое… хотя ваши людские наречия с орчьим правским сродные, не то что страфилья воркотня.
Рина даже забывает смутиться, что орк тут, кажется, успел простирнуть в том числе и её, хм-м, очень личные вещички – при Ййре отчего-то вообще не тянет Рину на церемонии. Серое же чудо в перьях, поёрзав, что-то мяукает. Очень похоже на то, как мяукали, раскачиваясь на ветвях, молодые страфили-парни, выпрашивая песенку…
Хмыкнув, Ййр катает меж мокрых ладоней брусок мыла, откладывает его – и выдувает прямо из рук большущий радужный пузырь. Савря смеётся удивлённо и радостно, следит, как пузырь плывёт по воздуху. Видно, именно это она и просила.
* * *
– Кнабер! Слышу – не спишь уже.
Голос подсобщика раздаётся из-за двери, которая ведёт в коридор.
Накануне Сэму было как-то не до того, чтобы запереться, и вспомнить об этом упущении выпало вот таким досадным способом.
Если лежать очень тихо, не шевелясь, тогда ещё куда ни шло, только вот ноги…
– Вхожу?
Надо твёрдо и чётко сказать «нет», встать и привести себя в порядок. Беда в том, что уже от одной мысли насчёт «встать» хочется крепко зажмуриться и пролежать ещё веков десять, для пробы. Глупо, конечно, тем более что подняться всё-таки совершенно необходимо, и желательно в самое ближайшее время…
Дверь открывается.
– Живёхонек, человек. Давай-ка, пока наматрасник сухой. И пока жратва не простыла. Ришка там
