Цветы корицы, аромат сливы - Анна Коростелева

— Ба, я знаю про театр теней. Расскажи мне, что там случилось, я не понимаю. Я нашел записки одного японца…

— Господина Цинму? — с интересом спросила бабушка.

— Нет, не Цинму, какого Цинму?.. Так вот, и там рассказано… как они отобрали у вас театр. Там удивительно описан дедушка. Я что, похож на него?

— Ты похож на него очень, очень, — сказала бабушка. — Точно не господина Цинму?

— Бабушка, записки лейтенанта Итимуры. Какая разница?.. Скажи мне, пожалуйста: дедушка сумел что-то сделать, чтобы театр не заработал без него? Просто отдать врагу вдруг оружие именного, точечного и массового поражения человек с его добродетелями не смог бы. Да? Или скажи, что нет, я пойду повешусь.

— Ах, ты всегда был таким нетерпеливым, — засмеялась бабушка. — Однажды, когда ты был еще маленький, моя подруга Мяо принесла тебе погремушку, но в эту самую минуту…

— Бабушка! — просительно сказал Сюэли. — Скажи: это было ужасное, голодное время — и у вас просто отняли театр, да? Ведь никакое золото не стоит этой вещи!

— Отняли, ай, отняли… Ах, отобра-али…, — жалобно начала бабушка и вдруг кокетливо сказала: — Ничего они не получили, только копию. Они даже не видели настоящего театра. Только они в дверь — я уселась на него, распустила юбку и сидела себе целый день не слезая.

— Как копию?

— Театра было два. Твой дедушка сделал полную копию.

— Недействующую?

— Ну, разумеется, недействующую. Никто не понимает, как настоящий театр… излучает. Но внешнее сходство было изумительным. Сяо-яо прекрасно знал, что японцы за театром рано или поздно придут. Это дикие, бешеные люди. Только господин Цинму немножко отличался от других. Нет, когда надо, он и дикий, и бешеный, но в обычное время это культурный, очаровательный человек.

— Да кто такой этот господин Цинму?

— О!.. Единственный из них, кто умел и стать, и поклониться… Лицо прямо фарфоровое, как у Хэ Яня, который, хоть лица и не белил, а все-таки был восхитительно…

— Бабушка! — с нежным упреком сказал Сюэли.

Бабушку звали Шангуань Цю-юэ (上官秋月) и, выйдя замуж за дедушку, она не поменяла свою древнюю аристократическую фамилию на фамилию Ли. Она получила тонкое домашнее воспитание и, что называется, умела привести в ответ канон. Что же ценила она в мужчинах, о том и толковать бесполезно — уже лет сто ничего из этого не находилось ни в ком.

— Они получили бесполезную копию.

— Неужели и Аоки не смог отличить?..

— Кто это — Аоки?.. Никто не смог отличить, никто. У твоего дедушки было необыкновенно много времени, чтобы сделать копию. Он делал ее еще с тридцать первого года.

— С восемнадцатого сентября.

— Как ты догадался?

— Нетрудно догадаться. Но демонстрацию он проводил на настоящем театре теней?

— Нет, на копии. На настоящем театре теней в тот день тоже посиживала я. На всякий случай.

— Но почему тогда… все сбылось? Как он это сделал?

— Ах, я не знаю! Он же мужчина, ему и думать о таких вещах. Как-то устроил всё. Провести демонстрацию на настоящем театре было невозможно — представь, сразу после постановки ему сковали руки, а что сделаешь со скованными руками? Но Сяо-яо и это предвидел. Поделом им. Ах, нет! Несказанно жаль, что так получилось с господином Цинму.

Теперь понятно, почему японцы не победили в войне. Их театр был бесполезен с военной точки зрения. Приятно подумать, какие политические пьесы они разыгрывали на его сцене, не понимая, почему ничего не срабатывает.

— Но в Россию дедушка бежал отчего — из-за гнева односельчан? Ведь люди обозлились, наверное. Все считали его предателем — как тут вынесешь…

— Нет, что ты. Подумаешь, косые взгляды соседей! В Россию он бежал, конечно же, от господина Чжунвэя. Ведь тот мог вернуться. По всем расчетам он должен был скоро вернуться, вместе с большой армией.

— Кто это?

— Это полубезумный цзюйжэнь со скелетом за пазухой. Оторвал лапу у какого-то бедного животного, живодер. Говорил по-китайски, даже шутил, знаешь, по-китайски, но всё так страшновато…

— Доктор Накао! А, верно, он пишется 中尾 Чжунвэй?

— Вот господин Цинму — тот, хоть и не говорил бегло по-китайски, а все же, знаешь, было видно, что это человек, который и ступить, и молвить умеет кстати. И какова же выходит награда с небес человеку хороших достоинств?.. Эй, послушай! А ты что же — думал, что твой дедушка отдал им настоящий театр? А, Хок Лай? А он ведь спасал его. Он бежал в Россию с настоящим театром!

«Я знаю, я нашел здесь кусочек этого театра», — хотел сказать Сюэли, но решил, что это может слишком сильно взволновать бабушку. Если дедушка пытался сберечь театр и все время был рядом с ним, то найти обломок от театра — не очень-то хороший знак, невольно начнешь думать, легкой ли смертью умер Ли Сяо-яо, если…

— Нет, не думал. Когда я понял, что очень похож на своего почтенного дедушку, дальше уже я только вертел это в голове так и сяк, прикидывал, как бы я их обманул. Потому что я бы обманул. Бабушка, скажи, а что это за дети, старики, младенцы — что там за люди были у вас в доме, когда пришли японцы? Откуда они взялись? В дневниках у Итимуры описана какая-то девочка лет трех, полный дом домочадцев… Но вы же с дедушкой в то время жили только вдвоем?

— Ну что же ты недогадлив так! Конечно, нас было двое, но Сяо-яо предвидел приход японцев и сказал, что лучше всего, если во время их визита в доме будет как можно больше народу — и лучше отощавшего, больного, заразного, самого жалкого вида… Ведь если нам не избежать контакта с японцами, отчего бы не сделать так, чтобы они сами побрезговали постоем в нашей лачуге? Да и Сяо-яо полезно было выглядеть главой большой и злополучной семьи. Я немного похлопотала. Частью нам помогли соседи…

Тут Сюэли наконец сообразил, что фамилия Аоки записывается иероглифами 青木 «синий» и «дерево» и на китайский манер читается Цинму.

На занятиях по русскому языку обсуждали и пересказывали рассказ Куприна «Слон».

Кáждый день к ней прихóдит дóктор Михаил Петрóвич, котóрого онá знáет ужé давнó-давнó. Иногдá он привóдит с собóй ещё двух докторóв, незнакóмых. Они дóлго смóтрят Нáдю и говорят между собóю на непонятном языкé.

— Загадка: на каком языке они говорили? — спрашивает преподавательница. — Россия, конец девятнадцатого — начало двадцатого века. На каком языке…?

— М-м… Ну, просто на медицинском языке, — предположила Шао Минцзюань. — То есть по-русски, но… много трудных терминов…

— Возможно. Но если это действительно другой язык, то какой?

— По-английски, — брякнул Лю Цзянь.

— Точно нет.

— Немецкий, — сказал Сюэли.

— Это не глупое предположение. Немецкий был в то время чем-то вроде языка естественных наук. Но думаю все же, что это не он.

«Неужели по-древнегречески?» — вяло подумал Сюэли. Преподавательница вечно подлавливала их на очень простых и очевидных для русских вещах, которые, однако, часто выглядели совершенно головоломно для его соотечественников. Очень тяжело, например, было из полного имени человека извлекать информацию о том, как звали его отца, — русские делали это мгновенно, не задумываясь. При чтении текста про Дашкову, разумеется, китайским студентам казалось, что Екатерина Дашкова и Екатерина Вторая — сестры, из-за сходства имен, трудно было также противостоять ощущению, что Гоголь жил в XII веке. Преподаватели застывали с открытым ртом при некоторых простых вопросах, например, «А когда было христианство?» или «Пушкин — это имя или фамилия?» — видимо, сама формулировка вопроса как-то выдавала, какая беда царит у учеников в головах. Однажды кто-то из группы высказал осторожное сомнение в том, что Ломоносов поступил благоразумно, когда, создавая русский литературный язык, изобрел противопоставление совершенного и несовершенного вида для системы глагола. У преподавательницы аж краска сошла с лица. В попытках понять, на чем основана игра слов в названии «Анна на шее», Сюэли провел полгода, причем объяснения преподавателей не помогали. В них неизбежно возникал святой Владимир и еще какие-то люди, связь которых с вопросом затем не удавалось установить. Однажды, рассказывая биографию Ломоносова, Сюэли закончил словами: «Я не знаю, что сделал Ломоносов в области стихосложения, но я знаю, что он сделал в кристаллографии, и преклоняюсь». По выражению лица преподавателя он с изумлением понял, что она как раз не знает, что Ломоносов сделал в области кристаллографии. Некоторое время они смотрели друг на друга молча.

— Здрáвствуйте, Тóмми, — говорит дéвочка. — Как вы поживáете? Вы хорошó спáли эту ночь?

Слон такóй большóй, что онá не решáется говорить емý «ты».

— Понятно, почему это смешно? — спросила тем временем преподаватель.