«От отца не отрекаюсь!» Запрещенные мемуары сына Вождя - Василий Сталин

Скажу о примерах. Я не для себя старался и даже не для ВВС, а для всего советского народа. Хотел, чтобы с меня, с ВВС брали пример. Пусть бы флотский спортивный центр построили, пусть бы Артемьев[177] для пехоты и артиллеристов финские домики строил. Разве плохо? Отец говорил, что коммунист должен служить примером для остальных. Я и служил. Не для себя старался, для народа. Мне самому немного было надо. Старался обходиться самым необходимым[178]. В этом отношении, конечно, Катя сильно «удружила» мне тем, что без моего ведома приказывала от моего имени моим адъютантам отбирать для нее что-то из трофейных вещей. Я про это и знать не знал, тем более что далеко не все из этого отобранного (если верить спискам, предъявленным мне во время следствия) оказывалось у нас дома. Я был загружен делами и на появление дома нового дивана или нового ковра особого внимания не обращал. Ну, купила Катя, и хорошо. Пусть радуется. Денег, которые я получал, хватало для того, чтобы делать крупные покупки, а отчета в расходах я с Кати никогда не спрашивал. Мне это казалось унизительным для нас обоих. Особенно с учетом того, что хозяйкой Катя оказалась рачительной, понапрасну денег не транжирила. Адъютанты мне тоже не докладывали о том, что они «добывали» для Кати, думали, что я и так знаю. Не утверждаю, но и не могу исключить того, что многое из указанного в списках уходило на сторону без Катиного ведома. Примерно так, как это случилось с генералом Серовым[179]. Адъютант генерала производил разные «дипломатические махинации» за спиной своего начальника, прикрываясь его именем. Счет имущества, присвоенного этим ловким хапугой, шел, насколько мне известно, не на вагоны, а на целые составы. Серов проходил по трофейному делу, но следствию удалось вменить ему в вину лишь мраморный камин, перевезенный из особняка гросс-адмирала Редера[180] в московскую квартиру Серова. Отец решил, что камин можно считать трофеем и приказал Абакумову[181] оставить Серова в покое. Жукова он тоже приказал не трогать. Только снял с главкомов и отправил в Одессу[182]. Помнят ли они сейчас отцовскую доброту? Наверное, помнят. Должны помнить. Сам Абакумов, кстати говоря, тоже был хорош гусь. Впоследствии выяснилось, что он присвоил трофейных ценностей больше чем на полмиллиона рублей. Но больше всего отца возмутило то, что Абакумов переселил из дома в Колпачном переулке 16 семей, для того чтобы устроить там личный особняк. «Ишь, генерал-губернатор выискался!» – сказал отец. На ремонт и обстановку особняка из министерских средств было истрачено более миллиона рублей. В марте 50-го Абакумов приказал сжечь бухгалтерские документы, имевшие отношение к его особняку. Прятал концы в воду, да не все спрятал.

Абакумова и его шайку мне было не жаль – заслужили. Абакумов мне никогда не нравился. Он был невероятно заносчивым, глупым и к тому же удивительно необразованным для министра. Кичился тем, что окончил всего четыре класса училища[183], а до остального дошел своим умом. Не знаю, до чего он там дошел, но он ничем, кроме свой карьеры, не интересовался, не читал книг, не бывал в театрах. Когда я однажды спросил у Абакумова, видел ли он «Чужую тень»[184], которую недавно поставили в МХАТе, он рассмеялся и сказал, что у него эти чужие тени «целыми табунами» за решеткой сидят. Кажется, он так и не понял, о чем шла речь. Жаль только, под шумиху, поднятую вокруг дела Абакумова, врагам удалось очернить в глазах отца такого преданного ему человека, как Власик. В чем его только не обвиняли. И в систематическом пьянстве с агентом иностранных разведок. И в расшифровке перед этим агентом сотрудников госбезопасности, ведущих его разработку. И в краже секретных документов. И в недонесении о заговоре. И в хозяйственных злоупотреблениях. Изворачивались, как могли, и сумели все же обмануть отца. Ума не приложу, как им это удалось, но ведь удалось же. Отец не был легковерным. Он всегда проверял информацию, прежде чем принять решение. Особенно если то была информация, порочившая человека из его ближайшего окружения. Думаю, что залог успеха врагов заключался в их многочисленности и слаженности их действий. Представили отцу ложную информацию и полностью ее «подтвердили». Кое о чем мне известно со слов очевидцев, людей, не доверять которым у меня нет причин. Обвинение Николая Сидоровича в краже секретных документов было организовано следующим образом. После одного из заседаний Бюро[185] на кунцевской даче Власик, в обязанность которого входил осмотр помещений до и после заседания, нашел на полу лист стенограммы. Власик решил, что лист был утерян случайно. Сунул его в карман, чтобы отдать в секретариат, но на выходе был остановлен людьми Игнатьева[186], нового министра МГБ. Найденная в кармане стенограмма была представлена как украденная. Объяснений Власика никто не слушал. Лежала в кармане, значит – украл. «А что я должен был делать? – удивлялся он. – Стрелять в потолок и звать на помощь?» Обвинение в краже полной стенограммы еще как-то звучало. Но украсть всего один лист, от которого ни никакой пользы, мог только полный идиот. А Власик таковым не был. Но к этому обвинению добавили кое-какие слова, которые якобы были сказаны им при обыске, и в таком виде доложили отцу. Отец поверил, отстранил Власика и отправил его заместителем начальника лагеря куда-то на Урал[187]. Но враги на этом не успокоились. Не мытьем, так катаньем. В декабре 52-го они «прицепили» Власика к делу врачей[188]. Не тех отравителей опасался отец! Не тех! Дело врачей раздули намеренно, чтобы убрать от отца преданных ему людей, усыпить его бдительность и замаскировать свои подлые происки. То, что это дело было сфальсифицировано врагами отца для прикрытия, неопровержимо доказывает тот факт, что сразу же после отцовской смерти оно было прекращено, всех обвиняемых выпустили и восстановили в прежних должностях. Зачем городить огород дальше, если необходимость в нем уже отпала. Если бы врачи, проходившие по этому делу, были виновны, то их бы осудили и после смерти отца. Ворошиловская амнистия[189] таких не касалась.

Грызет меня мысль – неужели убийцы моего отца так и не будут наказаны? Неужели правда больше никогда не восторжествует? Не хочу, не могу в это верить! Надеюсь, что если не советский суд, то хотя бы суд истории воздаст убийцам по их подлым «заслугам»! Одно обстоятельство несказанно радует меня и придает мне уверенности. То, что ренегатам и очернителям не удалось убедить в своей правоте весь социалистический мир. Руководители Китая, Кореи[190], Албании и Югославии не пошли на поводу у предателей. Эти честные коммунисты сурово осудили посмертную расправу над Великим Вождем трудящихся всего мира. Подкуп и угрозы не смогли поколебать их, потому что честные люди ценят правду превыше всего. Настанет день, когда мне не придется так, как сейчас, писать, уединившись, и прятать написанное от чужих глаз. Я смогу выступить с трибуны и заклеймить предателей о всеуслышание. Громко, на весь мир. Я знаю, что такой день настанет. Несмотря на пережитое, на память я не жалуюсь. Я помню все. Я ничего не забыл и не забуду. И я приложу все силы для того, чтобы справедливость восторжествовала, не будь я Василий Сталин, сын Вождя! Люди мне поверят. Я знаю, что поверят. Потому что я говорю правду и потому что я не отрекся от моего отца. Я никогда никого не предавал и не менял своих убеждений, в зависимости от того, куда подует ветер. Я всегда шел и летел не по ветру, а туда, куда считал нужным. Я уверен, что смогу сказать правду об отце громко, на весь мир. А если вдруг не удастся, такую возможность я, несмотря на свою уверенность, полностью исключить не могу, то пусть потомкам останутся эти мои записки. Уверен, что имя Сталина еще воссияет! Очень обидно, что китайцы с албанцами чтут память отца, а у нас его позабыли. Один человек из аппарата ЦК, чье имя я здесь называть не стану, шепнул мне по секрету, что уже который год рассматривается вопрос о выносе тела отца из Мавзолея и его захоронении на Новодевичьем кладбище[191]. Они надеются, что таким образом смогут заставить народ забыть товарища Сталина. Наивные ничтожества! Память о Сталине в Днепрогэсе и в Магнитке. Память о Сталине в победе над фашистами. Память о Сталине в его великих делах, а не в умах жалкой кучки предателей, подлостью и обманом захвативших власть.

К Китаю у отца всегда было особое отношение. В китайцах он видел самых близких сподвижников. Антимонархическая революция в Китае произошла раньше, чем в России, в 1911 году. Сунь Ятсен[192] был передовым человеком, желавшим добра своему народу, но он не был коммунистом и потому не смог повести за собой народные массы. Ведущую роль коммунизма Сунь Ятсен понял слишком поздно, в конце жизни. Коммунистическая партия Китая была создана без его участия, и поначалу она была не столько коммунистической, сколько националистической. Вдобавок руководство партии недооценивало важность союза с крестьянством, главной силой в Китае, где промышленность была развита очень слабо. Зиновьев, руководивший Коминтерном, провалил работу в Китае. Троцкий, делая вид, что помогает ему, на самом деле вредил. Вместо того чтобы объединить все передовые силы Китая под знаменем Коммунистической партии, он пытался столкнуть их друг с другом. Отец, как мог, препятствовал этому, но в первой половине 20-х годов влияние Троцкого было значительным. Отец обращал внимание китайских товарищей на необходимость тесного союза с крестьянством и предостерегал китайцев против гражданской войны. Гражданскую войну отец считал злом и очень жалел о том, что после Октябрьской революции в России возникло противостояние. «Оголтелых было мало, – говорил он, имея в виду сторонников монархии и буржуазии. – Больше было обманутых и тех, кто пошел на поводу». Троцкий настаивал на обострении обстановки в Китае, отец с ним не соглашался, считая такой подход преждевременным. По словам отца, Троцкий был неплохим тактиком, но никудышным стратегом, которому не хватало ни терпения, ни дальновидности. Ради сиюминутных выгод он был готов пожертвовать перспективой, отдать молодую компартию Китая на растерзание антикоммунистам. Отец понимал важную роль Китая на Дальнем Востоке и всегда противопоставлял его империалистической Японии, извечному врагу Российской империи и СССР. Помню, с какой радостью приветствовал отец в 49-м образование Китайской Народной Республики. «Теперь половина мира стала социалистической», – сказал он. В декабре 49-го товарищ Мао[193] приехал в Москву на юбилей отца. Ему был оказан самый теплый прием. Товарищ Мао очень походил на отца. Был, как и отец, простым в общении, но за этой простотой чувствовалась большая внутренняя сила, сила настоящего коммуниста. Сын товарища Мао[194] воспитывался в Советском Союзе, воевал с фашистами. Узнав, что я тоже воевал, товарищ Мао долго расспрашивал меня о войне. В конце нашей беседы он пригласил меня посетить Китай и сказал, что китайцы очень признательны советским летчикам за их помощь в борьбе с японским империализмом[195]. Товарищ Мао вспомнил добрым словом генералов Полынина[196] и Мачина[197], сказал, что китайский народ их никогда не забудет. Я сказал, что знаю обоих. В Берлинской операции участвовали 5-й истребительный авиакорпус генерал-майора Мачина и польские летчики, которыми командовал генерал-лейтенант Полынин. Отец по этому поводу пошутил, что это напомнило ему родную Грузию. Стоит только разговориться двум грузинам, как у них непременно найдутся общие знакомые. Мао сказал, что на его родине тоже все друг с дружкой знакомы и чем скорее коммунисты всего мира перезнакомятся и сплотятся, тем скорее они победят. Расстались мы друзьями.