Час новгородской славы - Андрей Посняков

– А, Кузьма Венедиктов и Елисеев Онуфрий, – тысяцкий и не заглянул ни в какие книги. – Есть такие. Бездельники, в общем-то, да где других взять? Живут… Живут… Кузьма Венедиктов – на Рогатице, за церковью Ипатия двор. С женой живет, деток нет. Так, это Кузьма. А Онуфрий… Онуфрий – рядом с ним, на Ильина, на той же стороне, что и церковь Спаса, только к стене ближе. А что, Олег Иваныч? Чай, натворили что?

– Да пока и сам не знаю. Проверяем.

– Ну, ну. Проверяйте. Могу, кстати, кой-чем поделиться.

– Рад буду выслушать, Симеон Яковлевич. Вижу, ты человек в житейских делах опытный.

– Ха! Опытный?! Ха! Ну, слушай, – тысяцкий оглянулся на дверь (это в собственной-то канцелярии!) и понизил голос: – Есть у меня сильные подозрения, что появились у моих стражничков – у этих двух, про которых ты спрашиваешь, – излишние денежки.

– Откуда?

– Вот и я гадаю.

– Нет, откуда видно, что появились?

– Знаешь, чем от них последние месяца два на разводе разит? Стоялым медом, а иногда и мальвазией! А раньше все больше корчемным переваром пахло – аж на версту.

– Не показалось тебе, Симеон Яковлевич?

– Ага, показалось, как же! Что я, мед от перевара не отличу? А по цене, между прочим, раз в пять отличие. Вот и смекай. Хотя по натуре – оба бездельники. Кстати, завтра они у меня петли на воротах дегтем смазать должны, чтоб не ржавели. Не знаю, уж и смажут ли. Хоть самолично иди проверяй.

– Деготь – это хорошо. Спасибо, Симеон Яковлевич, за сведения. Ежели в чем твоя нужда будет…

– Будет, будет! Но о том после поговорим. К зиме ближе.

«К зиме ближе». Тысяцкий явно намекал на выборы. А что хотел предложить? Ладно, поживем, увидим… Ну, стражнички, блин! Вытянуть бы вас в поруб да поспрошать. А даже и не в порубе. Просто допросить или даже поговорить малость. Только не на их башне, не на улице, не дома. Вырвать из привычной среды – очень уж это откровенности способствует.

Олегу Иванычу вспомнился случай еще из той, прошлой, жизни. Случай со старшим участковым Игорем Рощиным. Работал Рощин на селе и периодически, раза два в квартал, брал на борт отделенческого уазика двух участковых да детского инспектора и устраивал рейды по окрестным деревням – по «краю непуганых идиотов». И заехали они как-то в дальнюю-дальнюю волость. Первым делом – к клубу, поскольку суббота. В клубе «культурно отдыхало» человек двадцать. Все, конечно, пьяные. Некоторые, особо утомленные, отдыхали прямо у клуба, на травке. Покидав спящих в «клетку» уазика, участковые с детским инспектором зашли в клуб шугануть не в меру пьяных. Некоторые «танцоры» вылезали в окна. Кто не стоял на ногах, прятались под скамейки. Рощин в это время на переднем сиденье уазика рядом с водителем писал протоколы. Из соседней с клубом избы кубарем выкатились двое мужиков – изрядно нажрамшись. Оглашая местность отборным матом, встали перед клубом в поисках удобного для дальнейшего распития места. Захотелось продолжить праздник на природе. Ну, а раз скамейки вокруг все до единой поломаны, то другого подходящего места, кроме капота желто-синего милицейского уазика, поблизости не наблюдалось. А раз не наблюдалось… Сидящие в кабине Рощин и водитель просто офонарели, глядя, как мужики, не говоря худого слова, поставили на капот стаканы, разлили водку, выпили. Потом решили повторить. Водитель посигналил. Ноль внимания…

Уже потом, в отделении, утром, выписывая мужикам изрядный штраф, Рощин поинтересовался, чего это они так обнаглели?

– Да ты чо, начальник? – несказанно удивились задержанные. – Мы не обнаглели. А что водку пили – так мы ж дома!

Дома, как известно, и стены помогают. Потому и допрос подозреваемых все наставления для следователей предписывают проводить в кабинете. Чтоб чувствовалось давление казенного помещения. И еще как оно чувствовалось! Неоднократно проверено практикой.

Потому и беседовать со стражниками, Кузьмой и Онуфрием, Олег Иваныч решил в собственных казенных палатах, что пристроены к владычным. Осталось придумать, как выдернуть сюда стражников. Эх, в Москве оно бы, конечно, проще. Кинулся в ноги Великому князю, испросил разрешения. Да схватил, кого хотел, для государевой надобности. В Новгороде такой вариант не катил – значимый повод нужен. Свидетелем, а лучше подозреваемым вызвать. Вырвать из привычной среды, но только законно. Подставу сделать, как частенько практиковалось в родных милицейских органах.

Олег Иваныч не поленился, самолично зашел в келью к Гришане. А чего тут идти-то – рядом, через двор. Гриша в сером, с серебром, кафтане тонкого английского сукна, высунув язык, азартно водил пером по листу пергамента: переписывал какую-то книгу.

– Остромирово Евангелие, – пояснил. – Для боярыни Пистимеи Ивановны. Очень ей то Евангелие понравилось, вот и стараюсь. Бумагу боярыня терпеть не может. Вишь, по пергаменту работаю. Боярыня стара, да не прижимиста, деньжатами частью вперед уплатила.

– Да уж я вижу. Кафтанец-то на тебе, чай, не за медяки!

– Да уж… Серебришка отвалил изрядно. Рад тебя видеть, Олег Иваныч! Хотя… ты ведь теперь у нас человек важный, просто так не заходишь, – Гриша притворно вздохнул. – Понадобился зачем-то, так ведь?

Олег Иваныч взял с подоконника глиняный кувшин, принюхался. Вроде пиво…

Гриша кивнул: наливай. Сам тоже протянул кружку.

– У тебя, Гриша, с Ульянкой-то как? – утерев бороду рукавом, поинтересовался Олег Иваныч.

– Хорошо, слава Богу. А чего спрашиваешь, будто не знаешь?

– Дело есть.

– Наверное, пакость какая-нибудь? Как там? «В порядке оперативно-розыскной деятельности». Угадал?

– Ну… Почти.

А ведь и вправду – пакость. То, во что намеревался Олег Иваныч втянуть Ульянку. А как иначе? Добровольцев на такое дело не сыщешь, вот и приходится выезжать на родных и близких. Софью на такое дело не пошлешь. Происхождение не позволяет, да и известна она в городе многим. Олексахина Настена больно простовата да на руку тяжела, для тонких дел не годится. Остается одна Ульянка. Умна, красива, обучаема. И к авантюрам склонная.

– Ладно, Олег Иваныч, не ходи вокруг да около. Говори, что надо?

– Ну, слушай. Мне напишешь сейчас две грамотки разными почерками. А насчет Ульянки сделаем так: завтра утром…

Утром чуть подморозило. Не так, чтобы мороз трещал, но щеки покусывало. Стражники, дядько Кузьма и Онуфрий, стояли в конце Славны, на проезжей башне. Воздух свеж, прозрачен и чист. Небо голубело так, словно вот-вот должны вернуться благословенные весенние дни.

Наконец-то появившееся после долгих пасмурных дней солнце светило так ярко, что подошедший к самому краю заборола Онуфрий прищурил глаза.

Дядько Кузьма кемарил в углу, завернувшись в бобровый плащ. Скоро подыматься ему. С утра прискакал подьячий, привез котел с дегтем. Сказано было: разогреть да петли на воротах промазать, чтоб не ржавели. Грязная работенка, да куда деваться! Самого тысяцкого приказ, Симеона Яковлевича. Запалили стражники костерок, котел подвесили. Теперь ждали, когда разогреется, Кузьма вон уж и заснуть успел.

Обоз уже успел отъехать довольно далеко от городских стен и теперь чернел на фоне дальнего, покрытого белым инеем, леса, куда тянулись по недавно выпавшему снегу черные следы полозьев.

Онуфрию представилось вдруг, словно бы он нежданно разбогател, справил шубу, коня и скачет теперь по той дальней дороге неведомо куда. А по сторонам дороги будто бы стоят девицы, одна другой красивее… Он тряхнул головой, перешел на другую сторону смотровой площадки, нагнулся к воротам. Батюшки, уж и костер почти прогорел!

– Эй, дядько Кузьма! Хватит спать, пора петли красить. Я-то начну, а уж потом твоя очередь.

Он спустился вниз, к воротам. Осторожно снял с костра котел с дегтем, взял паклю… Дело спорилось. Правда, весь измазался, ну да уж нарядного-то сегодня и не надевал, а кольчужка – так та давно ржавая.

– Эй, стража, открывай ворота! – раздался вдруг позади звонкий девчоночий голос.

Онуфрий едва обернулся – как был, с паклей – и, на тебе! Мазнул дегтем прямо по девичьей шубейке. Не соболья, конечно, шубейка. Но и не из собаки – кунья. Да цветастым аксамитом крыта! Недешевая шубейка. Не дай Бог, еще и девчонка – боярыня!

– Ты что же, холопье рыло, меня эдак бесчестил?

Холопье рыло? Это ж надо так стражников новгородских бесчестить!

А девка не унималась. Про суд заголосила. Дескать, за шубу испорченную расплатиться кое-кому не мешало бы.

– Да ты ж сама! Сама ж подбежала!.. Да вы ж видели, люди добрые! – Онуфрий обернулся к подошедшим паломникам. – Сама она… изгваздалась.

– Сама, сама! – позевывая, спустился к воротам дядько Кузьма. – Я-то самолично видел.

– Ах, сама?! – взъярилась девчонка. Ну, чисто ведьма! – Тогда уж точно – суд нас новгородский рассудит. А как рассудит, так тому и быть.

– Суд так суд, – покладисто согласился Кузьма. Шепнул напарнику: – Не боись, Онуфрий, вдвоем ее на суде так уделаем, еще и должна нам будет.