Дипломатия - Генри Киссинджер

С течением времени горбачёвские перемены уже не могла игнорировать даже бюрократия, сформированная почти тридцатью годами пребывания Громыко в должности министра иностранных дел. Ибо горбачевское «новое мышление» шло гораздо дальше приспособления уже сложившейся советской политики к новой реальности; оно полностью рушило интеллектуальную подоплеку исторически сложившейся советской внешней политики. Когда Горбачев заменил концепцию классовой борьбы вильсонианской темой глобальной взаимозависимости, он обрисовывал мир сопоставимых интересов и изначальной гармонии, что было полнейшим отходом от установившейся ленинской ортодоксии и исторического марксизма.

Крах идеологии не только лишил советскую внешнюю политику исторического смысла и убежденности, но усугубил уже наличествовавшие трудности той ситуации, в которой очутился Советский Союз. К середине 80-х годов перед советскими политиками предстал круг вопросов, которые решить по отдельности еще кое-как можно было, но в сочетании друг с другом они становились неразрешимыми. В их число входили: отношения с демократическими странами Запада: отношения с Китаем; напряженное положение на орбите сателлитов; гонка вооружений; а также стагнация внутренней экономической и политической системы.

Первоначальные шаги Горбачева не очень отличались от стандартного советского поведения с момента смерти Сталина: поиск путей к разрядке напряженности, внешне проявляющейся в туманных намеках, дальше намеков не шел. 9 сентября 1985 года журнал «Тайм» опубликовал интервью с Горбачевым, где тот выдвинул свое понимание принципа мирного сосуществования:

«Вы спросили меня, что является тем главным, что определяет советско-американские отношения. Думаю, что это тот неоспоримый факт, что, независимо от того, нравится нам это или нет, мы можем уцелеть или погибнуть только вместе. Главный вопрос, на который мы должны ответить, заключается в том, готовы ли мы наконец признать, что нет иного способа жить в мире друг с другом, и готовы ли мы переключить наше мышление и образ действий с военных на мирные рельсы»[1040].

Дилемма Горбачева заключалась в том, что, с одной стороны, его заявления рассматривались в том же контексте, в каком тридцать лет назад воспринималось сказанное Маленковым и Хрущевым, а с другой стороны, они были слишком зыбкими и неопределенными, чтобы вызвать конкретный на них ответ. В отсутствие предложений по политическому урегулированию Горбачев оказывался в паутине ортодоксии двух десятилетий, в течение которых дипломатические отношения между Востоком и Западом ассоциировались с контролем над вооружениями.

Контроль над вооружениями превратился в затруднительный для понимания предмет, включавший в себя детали и тонкости, доступные только посвященным, разбираться в которых, даже с наилучшими намерениями, нужно множество лет. Но Советскому Союзу требовалось немедленное высвобождение, причем не просто от напряженности, но от давления экономического характера, особенно из-за гонки вооружений. Не было ни малейшей надежды добиться этого посредством многотрудных процедур установления согласованных уровней вооруженной мощи, сопоставления несравнимых систем, посредством переговоров относительно тончайших способов проверки, а затем путем претворения всего этого в жизнь на протяжении ряда лет. При данных обстоятельствах переговоры по вопросам контроля над вооружениями становились средством оказания давления на непрочную советскую систему, тем более эффективным, что эти переговоры вовсе не задумывались для подобной цели.

Последняя для Горбачева возможность положить конец гонке вооружений или, по крайней мере, увеличить напряженность внутри Атлантического союза была упущена в Рейкьявике в 1986 году. Но Горбачев, похоже, ощущал себя в западне, как Хрущев по поводу Берлина четверть века назад, очутившись между собственными «ястребами» и «голубями». Не исключено, что он прекрасно понял всю уязвимость американской позиции и почти наверняка осознал свои собственные настоятельные потребности. Но скорее всего, военные советники убедили его, что если он согласится демонтировать все ракеты, а СОИ будет развиваться беспрепятственно, то какая-нибудь американская администрация в будущем способна будет нарушить соглашение и добиться решающего преимущества над сильно сократившимися (а в крайнем случае, полностью ликвидированными) советскими ракетными силами. Технически это было верно, но в равной степени верно было бы и то, что Конгресс почти наверняка отказался бы финансировать СОИ, если бы соглашение о контроле над вооружениями, подписанное по рейкьявикской формуле, повлекло за собой ликвидацию всех ракет. Вдобавок это суждение полностью пренебрегало теми выгодами, которые бы приобрел Советский Союз вследствие почти неизбежной конфронтации, порождаемой рейкьявикским планом, между Соединенными Штатами и всеми другими ядерными державами.

Потомство всегда более склонно возлагать упреки за неудачи на личности, а не на обстоятельства. На деле внешняя политика Горбачева, особенно по вопросам контроля над вооружениями, была изящно обновленной советской послевоенной стратегией. И ее вполне возможным результатом было бы удаление ядерного оружия из Германии, что создало бы предпосылки для более национальной по характеру германской политики на двояком основании: Америка в меньшей степени готова была бы пойти на риск ядерной войны ради страны, которая, обретая защищенность, уходила от ядерных стратегических рисков ради защиты самой себя, Германия же обретала бы все большее искушение добиваться выведения ядерного оружия со своей территории, чтобы получить какой-либо особый статус.

Горбачев предложил механизм ослабления Атлантического союза в речи на Совете Европы в 1989 году, где выдвинул идею «общеевропейского дома» — зыбкой структуры, простирающейся от Ванкувера до Владивостока, где каждый будет находиться в союзе друг с другом, а само понятие «союз» превратится в бессмыслицу. Чего, однако, Горбачеву недоставало, так это времени — принципиальной первоосновы для того, чтобы та или иная политика вызрела. Лишь какие-то немедленные перемены могли бы дать ему возможность пересмотреть степень первоочередности отдельных мероприятий. Однако после Рейкьявика он вынужден был вернуться к отнимающему время дипломатическому процессу переговоров по пятидесятипроцентному сокращению стратегических сил и «нулевому варианту» по ракетам промежуточного радиуса действия, для завершения чего потребовались бы годы и что не имело отношения к кардинальной проблеме, а именно — к осознанию того, что гонка вооружений иссушает ресурсы Советского Союза.

В декабре 1988 года Горбачев перестал стремиться к достижению долгосрочных выгод, которые уже были у него почти что в руках, и отступил, принявшись за одностороннее сокращение советских вооруженных сил. В программной речи в Организации Объединенных Наций 7 декабря он объявил об одностороннем их сокращении на 500 тыс. человек и 10 тыс. танков, включая половину танков, противостоящих НАТО. Остальные силы, находящиеся в Центральной Европе, подлежали реорганизации для превращения их в чисто оборонительные. Стремясь умиротворить Китай, Горбачев также объявил о выводе «значительной части» советских вооруженных сил из Монголии. .Эти сокращения были четко названы «односторонними», хотя Горбачев и добавил довольно жалобно: «Мы действительно надеемся, что Соединенные Штаты и европейцы также предпримут какие-либо шаги»[1041].

Представитель Горбачева Геннадий Герасимов объяснил смысл происходящего: «Мы наконец собираемся покончить с набившим оскомину мифом советской угрозы, угрозы со стороны Варшавского пакта, угрозы нападения на Европу»[1042]. Однако односторонние сокращения подобных масштабов являются свидетельством либо признаком исключительной уверенности в себе, либо признаком исключительной слабости. На данном этапе развития уверенность в себе вряд ли была свойственна Советскому Союзу. Подобный жест, уму непостижимый на протяжении предшествующих пятидесяти лет, явился также конечным подтверждением первоначальной версии теории «сдерживания» Кеннана: Америка создала для себя «позицию силы», и Советский Союз распадается изнутри.

Государственные деятели нуждаются в удаче точно так же, как нуждаются в добром совете. А фортуна просто не улыбнулась Михаилу Горбачеву. В тот самый день, когда он произносил в ООН столь драматическую по содержанию речь, ему пришлось прервать свой визит в Америку и вернуться в Советский Союз. Опустошительное землетрясение обрушилось на Армению, отвлекая на себя газетные заголовки, в иных обстоятельствах освещавшие бы столь судьбоносный отказ от гонки вооружений.