Пейзаж с парусом - Владимир Николаевич Жуков

возвращалась. Теперь она стерла тряпкой со стола и, прижав к сухонькой груди последнее, что оставалось, — кринку, обиженно сощурилась.

— Слышу, иконки мои задеваете. Просила ведь тебя, Вячеслав… Зять вон тоже сулил за большие деньги продать в Москве, а я не дала. Со мной в дом вошли, до смерти и останутся! — Она повернулась к киоту, прижала кончик платка к носу и всхлипнула.

Славка вскочил с лавки, обнял старуху за плечи.

— Что вы! Точненько соблюдаем Конституцию! Право каждого на свободу совести. Верьте и не кручиньтесь, дорогая Марья Даниловна! Мы просто на историческую тему беседовали. Название вашего села Успенское не от «успенья» ли богородицы происходит?

— Верно, — обрадовалась старуха. — Верно, голубь. В честь преставления божьей матери храм у нас освящен, оттого и село прозвали. Праздник еще был двадцать восьмого августа, успенщина. Его повсюду по деревням праздновали, осенинами называлось, конец уборки, несколько дней гуляли, а в нашем селе особо, потому как храмовый праздник, престольный.

— Вот, значит, как! — Славка заговорщически подмигнул Антону. — А ваш новый жилец утверждает, что название от слова «успеть» — сделать вовремя. В этом селе, наоборот, выходит, ничего не успеть, кроме как «успеть», умереть то есть.

— Чего, не поняла?

— Ничего, бабуся, я так. Спать ступайте, время позднее.

Старуха согласно вздохнула, глянула в угол, на иконы, и побрела к двери. Антон недовольно спросил:

— Чего ты к ней привязался?

— Я? Да она сама, не видел? Приемчик у нее такой — чуть что, на богомолье разговор переводить. Я заметил.

— А тут бы и промолчал. Историк!

— Ну, брат, понятия о вежливости у нас, видать, с тобой разные. Небось под ее крышей устроились. Да и чуток потрафить не страшно. Сколько их, богомолок, осталось? Небось свои, тоже в трудовом процессе участвуют. Церковь тут — заметил? — еле держится. Ее в тридцать втором году закрыли, склад устроили, а лет пять и вовсе пустая стоит, вот-вот стропила рухнут. Там не только двери заколотили, на воротах ограды два замка повесили, чтобы, часом, кирпич на кого не свалился.

— Лучше бы совсем разобрали, а из кирпича клуб построили. А то рядом стоит и вроде сарайчик, если с колокольней равнять.

— Пустой расход! В клуб только на колхозные собрания и являются. Сядь в автобус — и через полчаса в Аринске. А там не то что кино, театр драматический есть, филармонию открывать собираются. Не будь между городом и селом аэродрома, так новые кварталы определенно в эту бы сторону погнали. Глядишь, и не стало бы Успенского — дачный пригород… Так что давай к нам служить, моторист, — неожиданно заключил Славка. — Гарнизончика такого по всей стране не сыщешь!

— У меня свое место имеется. — Антон поднялся с лавки и чиркнул спичкой, закуривая. — На Севере я. Ужемье — может, слыхал?

— Ха! Ленинградский округ? Я чуть было в те края не загудел, когда из Германии переводился. Там у вас еще Теплые горы есть, да? Адью, служите себе на здоровье, мы мороза боимся… А теперь что, в отпуске?

— Ага. Дело тут небольшое оказалось.

— Значит, точно завтра уедешь?

— Уеду, наслаждайся себе одиночеством.

— Не одиночеством, а уединением, — поправил Славка и подошел к окну. Склонился над тесно сдвинутыми цветочными горшками и толкнул стеклянные створки. И будто бы от этого его движения стал вдруг слышен говор на улице и где-то подальше позывные «Маяка», отбивавшие очередные полчаса. — Слушай, старик, — сказал Славка, не оборачиваясь, — а какая, по-твоему, женщина лучше: с правилами или с направлением?

— Чего-о?

— Ну, в старину так говорили, в прошлом веке. С направлением, она за свободную любовь была и вообще. А с правилами — домостроя держалась. Выдали замуж — и молчи.

— Не знаю.

— И я не знаю. Вроде на первое время лучше с направлением, а потом, конечно, с правилами. А то и от тебя сбежит. Да?

— Морочишь ты голову, — сказал Антон и двинулся к своей отгородке. И уже на расстоянии, приподняв рукой занавеску, прибавил: — Жениться, что ль, задумал? Поди, и избу для того снял? В гарнизоне-то квартиру когда дадут! Сам два года на частной жил, понимаю.

— Вот еще! — обиделся Славка. — Я так, теоретически.

Он вышел в сени, и Антон уже в одиночестве, в тишине разбирал постель, раздевался. За дверью глухо слышались голоса, и он удивился, что хозяйка еще не спит. Но, оказалось, Славка разговаривал не с хозяйкой. Он вошел и объяснил, что режиссер Оболенцев из киногруппы, которая снимает в Успенском и на аэродроме, прислал записку, сообщает, что договорился с командиром полка и завтра ему, Славке, предстоит кувыркаться на самолете в зоне, чтобы его могли поснимать с другого самолета, со спарки.

Славка говорил так, будто всю жизнь только и получал записки от режиссеров и летал исключительно для киносъемок, — шурша простынями, громко роняя сапоги на пол, а потом укладываясь на скрипучий, старый, видно, матрас. Он и умолк вдруг, не собираясь развивать тему, но Антон позвал его, озабоченно приподнявшись в темноте, сдвинул одеяло:

— Как «завтра»? Завтра, оператор сказал, они еще на реке будут. Послезавтра, наверное?

— Может, и послезавтра, — спокойно согласился Славка. — У них семь пятниц на неделе, у киношников. Чудной народ. Удивляюсь, как вообще дело свое доводят до конца, фильмы на экраны выпускают. Придут, камеру поставят — и начинается! То того нет, то другого, один говорит, так надо снимать, другой свое выставляет. Полдня канителятся, пока с первым кадром сладят… А этот, Оболенцев, вообще чудик. Сто раз примеряется, пока на пустяк решится. Я с ускорителями должен был для них взлететь, чтоб засняли. Обычное дело, а он мне сорок раз показывал, где камеры стоят и чего они будут делать. Мне-то что? Я по газам — и пошел; кроме как по полосе, взлетать негде. Так он, видишь, наставлял еще… Теперь записка. Это значит, чтоб с духом собрался. Полагает, мне впервой. Наивняк! Как скажет отец-командир, так я и сделаю.

— А он днем у