Заносы - Борис Тропин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Стал я на учет. Заплатил взносы.
– Все! – говорю Селиванову. – Комсомолу я ничего не должен.
– Пиши заявление! – торопит. – Чего тянешь?
Написал: «Прошу принять в ряды КПСС, потому что хочу своим трудом укреплять благосостояние Родины».
Селиванов даже поморщился.
– Ну что ты написал?!
– А что?
– Надо писать: «так как хочу быть в первых рядах строителей коммунизма»!
Тут уж я скосоурился(?) – узнает кто-нибудь, что я так написал, засмеют ведь!
– Василь Сергеич, – говорю, – а нельзя как-нибудь по-другому? Попроще. Ну, скажем, «в первых рядах строителей лучшего будущего».
– Нельзя по-другому! – сердится Селиванов. – Да и какая тебе разница?! Это форма такая. Иначе переписывать заставят.
– Ладно, – говорю. – Я тогда новый черновик набросаю – покажу. – И опять забыл.
А Селиванов помнит. Выследил, как я слез с крана.
– Пойдем! – говорит. – Под диктовку напишешь. А то тебя не дождешься.
Пришли в красный уголок. Первый раз я там очутился. Ряды металлических стульев, сцена с длинным столом под красным полотном. Тумба-трибуна и большая белая голова Ленина. Все как положено. А на подоконнике – опупеть! – на черной подставке две черных чернильницы-непроливашки и две деревянных ручки без перьев! Только дохлых мух не хватает! Я таких приборов уже лет двадцать нигде не видел.
Селиванов потряс одну чернильницу, другую, посмотрел на ручки – одна красная, другая желтая.
– Да-а, – говорит. – Чернила высохли, но это не страшно – развести можно. А вот без перьев не напишешь!
– У меня шариковая, – успокаиваю. – Все цвета. Даже красный – как раз для Партии!
– Шариковая не годится, – не обращает внимания на мои шутки Селиванов. – Заявления о приеме в КПСС можно писать только простой ручкой и только фиолетовыми чернилами. А перо должно быть со звездочкой. Иначе не примут.
– Да таких перьев давно уже нигде нет!
– Ну почему? Найти можно. Где-нибудь в сельских магазинах должны быть. Если не в Подмосковье, то в соседних областях обязательно найдутся. Будем искать. Ты тоже обрати внимание! Может, где увидишь. Возьми тогда побольше! А я у Боркова спрошу, может, у него в парткоме есть.
Нет, думаю, не найдет он таких перьев, не выпускают их уже. И успокоился. Но Партия крепко в меня вцепилась! Нашел Селиванов перья. Оказывается, у секретаря парткома комбината Боркова две коробки их в запасе! Как увидел я это перышко с октябрятской звездочкой, так и вздрогнул. Раньше в школе был такой предмет – чистописание. Как же я его ненавидел! Неизгладимое впечатление произвел он на меня на всю жизнь, как стрелецкий бунт на Петра Первого. Матушка моя суровая была: чуть где перепутаю нажим с волоском – такую затрещину влепит!.. Очень хотела из меня человека сделать.
И вот, будто все сначала! Пять раз я это заявление переписывал, пока, наконец, без помарок получилось. Как полсмены отработал. Отдал Селиванову и вздохнул с облегчением. Но ненадолго.
Приняли меня в кандидаты и повесили сразу две нагрузки. Тут уж я окончательно уяснил, почему рабочий класс в Партию не стремится, а про кандидатов даже анекдот сочинил. На комбинате полторы тысячи человек работает, и разнарядка есть на рабочих, а не хотят! Только двое нас таких отважных и отчаянных оказалось, решивших достроить коммунизм во что бы то ни стало. Второму, Пете, тоже квартира нужна.
Время тянется медленно, когда делать нечего, а я работаю почти за двоих, нагрузки несу, да еще и действительность отражаю. Кандидатский год пролетел незаметно.
– Готовься! Скоро вызовут, – предупредил Селиванов. – Устав проштудируй как следует!
И жена в Партию вдруг поверила: ну, скоро тебя примут? – чуть ни через день интересуется.
Но вместо этого вдруг сюрприз.
Прихожу домой, жена вместо того, чтобы накормить, обогреть:
– Сядь! – говорит. – Признавайся, что ты натворил?! – Смотрит, как Мюллер на Штирлица, и устраивает форменный допрос.
– А в чем дело? – не понимаю.
– Почему за тобой милиция охотится?
– Какая милиция?! Почему охотится?! Я что, бандит?!
– Не знаю.
– Мне комбинат доверие оказывает – в Партию принимать собираются!..
– Какая Партия! Тебя в милицию вызывают! Участковый два часа под окнами топтался, хотел тебя застать. Вот, повестку оставил! Что ты натворил?!
Смотрю – и правда: такого-то числа, во столько-то часов, кабинет номер такой-то. Подпись, печать. Не понимаю!
Что же я натворил?!
Что же я натворил?!
Оказывается, много чего, и если бы не Партия, мог бы об этом и не узнать, творить дальше и в конце концов очутиться в местах не столь отдаленных. Так что, спасибо Партии!
Но сначала…
Надел я новый костюм, взял эту непонятную повестку и отправился в милицию. На пороге райотдела человек в штатском окликнул и повел меня внутрь. Вошли в красный уголок – все как положено: длинный стол под красным сукном, тумба-трибуна и белая голова Ленина. За столом еще один. Оба чуть старше моего возраста и тоже в серых костюмах. Представились, провели перед моим носом красными удостоверениями и стали спрашивать про жизнь. Сидим мы втроем, в серых костюмах, и мирно беседуем на общие темы. Но неспроста же меня сюда пригласили!
Наверное, будут агитировать вступать в их контору, подумал я. Как-никак кандидат в члены Партии, отслужил в армии, пью умеренно, матом стараюсь не ругаться. Как, интересно, у них с квартирами? Зарплата, думаю, больше, чем на заводе. По крайней мере, не меньше. Вступать или не вступать? Попрошу время на раздумье, решил, и с женой посоветоваться.
Но они, вместо того чтобы предложить непыльную работу, хорошую зарплату и перспективу на получение жилья и прописки, вдруг говорят:
– Борис Сергеевич, объясните, пожалуйста, как вас понимать! Мы, признаться, просто в недоумении. То вы критикуете КПСС и государственный строй, говорите, что многопартийная система гораздо более эффективна, а то подаете заявление о приеме в Партию! Странно, согласитесь.
Ничего себе, думаю! И кто же это мог на меня настучать?!
– Когда это я и кому говорил?! – делаю удивленный вид.
– А вот, пожалуйста! – и выкладывают из папочки какие-то записочки от руки.
Смотрю я эти записки, а там мои бывшие сослуживцы все обо мне! Но немного. По полстранички каждый – можно отбрехаться.
– Да это же когда?! Еще в армии! Молодой был, глупый!
– Помилуйте, всего три года назад! Вам тогда уже двадцать четыре года было!
– Да я, – говорю, – и в двадцать пять такой был дурак, извините! Жизни не знал. Попал под влияние западной радиопропаганды. Замполит – пьяница, никаких занятий не проводил. А люди интересовались, что в мире происходит, вот я и рассказывал! Только и всего!
– А на это что вы скажете?
И достают какую-то рукопись, красиво подшитую, машинописный текст через два интервала – все как положено. Начинаю читать – про меня! Целая книга про меня!! Повесть! Да какой я хитрый, коварный и глубоко законспирированный враг народа! Как изобретательно и умно вел антисоветскую пропаганду! И как намеревался свергнуть нашу родную советскую власть! Ну, думаю, влип!
Дочитать мне эту повесть не дали.
– Ну, так как, Борис Сергеевич?! Как все это совместить?
Сердце стучит, по всему телу холодный пот – обложили! Что делать? Как выпутываться? Посадят ведь!
– Не такой уж я умный и хитрый, как здесь написано! – говорю. – Со страниц этой повести предстает какой-то совершенно другой, незнакомый и совершенно чуждый мне человек! Это все чушь и неправда.
– Но вы же не будете отрицать, что хорошо знали и многократно встречались с Александром Смирновым?
– Конечно, нет. Мы служили в одном батальоне. И встречались неоднократно. Но я вовсе не могу сказать, что хорошо его знаю. Знаю только, что он с Сахалина. Помню, хорошо пел под гитару песню «Саласпилс» – как фашисты детей мучили. Жалобно так, душевно: «Захлебнулся детский крик и растаял, словно эхо…» Дальше не помню. Очень хорошо у него эта песня получалась, естественно. И сам такой худенький, бледный. Ума не приложу, почему его так занесло и зачем эта вся неправда?! Может, он заболел после армии. У нас там очень тяжелые условия были – организм и не выдержал.
– Он здоров и ясно пишет, как изощренно вы вели пропаганду. Начинали с Ван Гога и потом умело выводили нить разговора к политике!
– Ван Гог ни при чем! Я просто делился с ребятами впечатлениями о прочитанной книге. Он мой любимый художник и коммунистическую партию никогда не критиковал! Просто очень хорошая книга о нем была!
– И где вы ее взяли?
– Дал почитать командир роты капитан Хайкин.
– А с ним вы о чем говорили?
– О том, что Ван Гог замечательный художник, намного опередивший свое время, которому было невыносимо в мире капитала. Он сочувствовал рабочему классу и помогал шахтерам.
– Гм, – светлый недоверчиво впился в меня острым взглядом.
