Красная шапочка - Сара Блэкли-Картрайт

— Матушка? — позвала Валери, войдя в дом.

Сьюзет подняла голову. Она сидела в кресле, невидяще глядя в неразожженный очаг. Мать выглядела такой одинокой, убитой горем…

Сердце Валери сжалось. Надо было остаться с матерью, вместе с ней ждать возвращения мужчин.

— А папа?..

Валери не хотела произносить вопрос целиком, потому что вообще не хотела спрашивать.

— С ним все в порядке, — сказала Сьюзет, глядя на свои руки. — Мужчины вернулись, они в таверне.

Валери кивнула; она не могла спросить маму о Питере.

— Ты прекрасно выглядишь, — сказала Сьюзет, сквозь слезы наконец заметив красный плащ.

Валери повернулась, чтобы подняться к себе на чердак, но мать быстро встала и схватила ее за руку.

— Валери, что это у тебя на запястье? — спросила она, присматриваясь.

— Ничего особенного. Генри подарил.

Валери постаралась скрыть смущение. Она пока еще не хотела, чтобы на нее смотрели как на женщину, не была готова принимать украшения от мужчин. Подарок Генри она собиралась спрягать и никому не показывать.

Но сейчас деваться было некуда, и она позволила матери рассмотреть браслет.

— Валери, — немного помолчав, сказала Сьюзет, — послушай меня. Всегда носи эту вещь. Никогда не снимай. Ты ведь теперь обручена.

Валери неуверенно кивнула и поднялась по лесенке на чердак. Очутившись в своем закутке, она переоделась. И еще раз полюбовалась на бабушкин подарок, вновь изумляясь его яркой красоте.

Обычно ведь плащи шили из простой шерстяной ткани или из грубого твида. Но этот не был ни жестким, ни кусачим. Он был невероятно тонким и почти текучим на ощупь, как будто его соткали из лепестков роз. И казался прохладным, когда его касалась рука.

Пропуская удивительную ткань между пальцами, Валери вдруг испытала небывалые ощущения. В плаще было что-то особенное… Он так естественно лежал на ее плечах, как будто стал второй кожей, как будто всегда был ее второй кожей… Да, Валери чувствовала себя сильной и ловкой, а еще неуязвимой, словно обрела некую броню… Плащ рождал желание спрыгнуть с чердака гибкой пантерой и стремительно промчаться через село, мимо темного леса, по заснеженному полю…

Валери осторожно спустилась и, прокравшись мимо задремавшей матери, поспешила к таверне.

Мужчины, вернувшиеся с горы Гриммур, собрались в таверне, не заходя домой. От них исходили резкие запахи, похожие на запахи земли и пота. Охотники были очень возбуждены. Валери осторожно обогнула толпу и, прислонившись к стене, стала слушать.

И как всегда, в людном месте Валери чувствовала себя отделенной от всех, посторонней. Кое-кто из селян заметил ее новую яркую оболочку — красный плащ слишком бросался в глаза, но Валери это нравилось. Она решила всегда надевать его, выходя из дома.

Таверна представляла собой настоящий археологический клад, на ее покрытых копотью стенах была запечатлена вся история села. С тех пор как здесь был забит последний гвоздь, каждый посетитель считал своим долгом вырезать что-нибудь на память — прежде всего свое имя, конечно же. А еще разнообразные спирали, рожицы, стрелки и силуэты кроликов; некоторые особо изощренные изображали змей, цветки клевера, пересекающиеся круги, окруженные лучами кресты. Подушки в кабинках были грязными, очень уж многим посетителям они послужили. Массивные свечи роняли на столы крупные горячие капли, и воск собирался в комья цвета сливочного масла, они месяцами росли и росли, пока какой-нибудь беспокойный пьяница не отковыривал их от столешницы черными от грязи ногтями. Оленьи головы, висевшие на противоположной стене, улыбались, как будто радовались смерти. На какую вещь ни взгляни, кажется, она хранит заманчивые тайны…

Валери осмотрела зал, увидела отца, потом Питера, прекрасного, как всегда, хотя он и сидел, не поднимая головы. Сначала Валери испытала облегчение, но миг спустя ее охватил гнев. Она ненавидела себя за то, что так волновалась, что продолжала любить человека, не отвечавшего ей взаимностью…

А потом она вдруг осознала, что здесь нет Генри.

Староста сидел во главе стола, окруженный восхищенными почитателями, а рядом с ним красовалась надетая на пику голова Волка. Все мужчины, ходившие в пещеру, — даже те, которые сбежали оттуда, — чувствовали себя так, будто вправе были разделить с Ривом славу, будто без них он не одержал бы победу.

Вновь и вновь староста рассказывал все с самого начала, изображал, как он подкрадывается к Волку, а в момент кульминации ударял кружкой о стол. Селяне восторженно ахали, любуясь, как пенистое пиво стекает по густой бороде героя. Видя его самодовольную улыбку, Валери исполнилась презрения. Женщины висли у него на шее, восхваляя храбреца, отомстившего за смерть бедной девочки, — а ведь если честно, разве в мести тут дело?

Хозяин таверны, лысый, с массивной жировой складкой на затылке, слушал затаив дыхание. Пока он упивался рассказом, его жена трудилась в баре. Она располнела, родив ребенка, и не смогла вернуть прежнюю фигуру; но ее муж подобного оправдания не имел.

Староста выразил скорбь по поводу понесенной селом утраты и сообщил то, чего до этого момента не знала Валери… Адриен тоже погиб ради славы Рива. Валери закрыла глаза. Она поняла теперь, почему здесь нет Генри. С одной стороны, она испытала облегчение, узнав, что убит не сын, а отец, а с другой, было искренне жаль осиротевшего кузнеца.

Валери снова посмотрела на Питера, но тот все так же не отрывал взгляда от половиц.

В таверне стоял веселый шум, никому не хотелось домой. И пока староста праздновал свою победу, село радовалось избавлению от давних страхов. Какая-то супружеская пара пила пиво из одной огромной кружки, прихлебывая по очереди. Двое селян пристроились на низкой скамеечке у самого очага.

Кто-то свежевал Волка на улице прямо перед таверной. Дети стояли вокруг, наблюдая с боязнью и восторгом, а родители были слишком довольны и благодушны, чтобы отогнать от мертвого зверя ребятню.

Поднялось солнце и засияло ярко, несмотря на то что снежинки продолжали лететь невесть откуда, и теперь уже смерть Люси и Адриена казалась чем-то вполне справедливым, некой платой за обретенную свободу. В конце концов, не так уж это и дорого — две жизни за двадцать лет. Зато больше не будет никаких жертв. И селяне с удовлетворением думали о том, что они могут отныне сами съедать своих жирных кур, что они могут заниматься разными делами вне дома даже после наступления темноты, что нет теперь никаких причин дрожать за свою шкуру.

И еще селяне радовались тому, что им не придется оплачивать похороны, ведь у семьи покойного достаточно денег.