Холодно-горячо. Влюбленная в Париж - Юмико Секи

У многих молодых людей были свои машины, взятые напрокат или подаренные родителями. Наиболее распространенной моделью была маленькая «Хонда-сивик» — примерно то же самое, что «Рено 4Л» для французских студентов 1970-х годов, — однако у некоторых студентов из привилегированных семей были и западные автомобили — «БМВ», «Порше» или даже «Ламборджини». Стараясь избегать проверок на алкоголь, мы перемещались из бара в ресторан, из ресторана в диско-клуб. Наиболее интересные и модные сборища зачастую устраивались в таких местах, куда общественным транспортом было не добраться.

Если кто-то время от времени пытался завязать со мной интрижку, я никогда не отказывалась.

Впервые увидев Масато в университетском кафетерии, я буквально замерла на месте. У него были гибкая фигура, волнистые волосы, тонкие черты лица, длинные ресницы, он был одет в джинсы и рубашку-поло, а на плечи был наброшен пуловер, рукава которого завязывались на шее. Этот небрежный стиль делал его просто восхитительным. Я не могла оторвать глаз от этого образа совершенной красоты.

Несколько дней спустя я увидела его на том же самом месте. Он разговаривал с одним парнем, которого я знала, — Такаши, двумя годами старше меня, был капитаном волейбольного клуба в моем бывшем колледже. Глядя на нашу радостную встречу, Масато спросил меня:

— Ты уже выбрала себе клуб по интересам?

С началом каждого учебного года десятки всевозможных студенческих клубов и ассоциаций рекрутировали в свои ряды новичков. Это могло быть все что угодно — объединения любителей игры в сквош или поклонников барочной музыки.

Такаши и Масато оба входили в Клуб изучения коммерческой эстетики. Члены этого объединения интересовались рекламой и индустриальным дизайном и собирались раз в неделю, чтобы обменяться взглядами на новые образцы рекламы или новые продукты потребления.

Ненавидя по-прежнему идеологию коллективизма, я была побеждена шармом обоих молодых людей. Коммерческая эстетика стала лишь предлогом для общения.

В своем кругу Масато был настоящей звездой. Он учился на третьем курсе медицинского факультета, считавшегося очень престижным. По его манерам плейбоя никогда нельзя было заподозрить, что он относится к учебе со всей ответственностью. Обычно принято считать, что люди выдающихся умственных способностей почти не обращают внимания на свой внешний вид, а те, кто похож на картинки из модных журналов, не в состоянии изучать сложные дисциплины. Масато с присущей ему элегантностью опровергал оба эти предрассудка. Живое воплощение неподдельного благородства, лишенного какой-либо претенциозности, он имел на руках все козыри, и ему самой судьбой было предназначено заниматься медициной в продолжение семейной традиции.

Я ему нравилась. Со своей ангельской внешностью он всегда был в центре круга из пяти-шести девиц, но в один прекрасный вечер в начале лета он заехал за мной к родителям в белом спортивном автомобиле «Ниссан-Фэйрледи».

Одетый в голубую клетчатую рубашку и расклешенные джинсы, он вышел, чтобы распахнуть передо мной дверцу автомобиля. На мне была джинсовая мини-юбка, обнажающая мои худые ноги. «Фэйрледи» с открытым верхом скользила по шоссе под аккомпанемент «Боз Скаггз» из автомагнитолы — с не меньшим шиком, чем лимузин с кинозвездами на Каннском фестивале. Мы поужинали вдвоем в итальянском ресторанчике, потом присоединились к нашим друзьям в кафе-баре недалеко от дома Масато. Едва лишь я наполовину опустошала свой бокал, как он подливал мне еще. Я ни разу сама не прикурила сигарету: как только раскрывала пачку, он подносил мне огонек своей зажигалки «Дюпон». Все это он проделывал с чисто европейской галантностью, изящно и непринужденно. Он не только был совершенством внешне, но был также благороден и хорошо воспитан. Какая девушка устояла бы перед ним?

Эта идиллия была для меня неожиданным подарком судьбы.

Мы каждый день виделись в кампусе. Иногда играли в теннис, что-то покупали вместе или шли в кино. Три-четыре раза в неделю мы отправлялись куда-нибудь развлекаться, обычно в компании общих друзей. Целыми часами болтали в кафе или в баре, но никогда не спорили. Масато был святым по характеру, никого не презирал, никогда ни на что не жаловался.

В глазах наших друзей мы были идеальной парой. Все было прекрасно. Или почти все.

Вначале это не доставляло мне никаких проблем. Масато, адепт хороших манер, никогда не позволял себе двусмысленных жестов. Я, со своей стороны, не спешила перейти стадию платонических отношений, тем более что до сих пор внутренне ощущала себя неполноценной из-за отсутствия месячных.

Во время летних каникул наш кружок по изучению коммерческой эстетики решил организовать кемпинг на полуострове Изу, очень красивом месте, где горы подходят к самому морю, в двухстах километрах к юго-западу от Токио. Нас набралось тридцать пять человек, юношей было примерно две трети. Спать предполагалось в отдельных палатках.

Мама позволила мне поехать, когда узнала, что Масато поедет тоже. С самого первого вечера, когда он заехал за мной, он произвел на нее прекрасное впечатление. К тому же моя замкнутость еще со времен анорексии беспокоила ее, и она хотела, чтобы я слегка развеялась. Масато казался ей идеальным спутником, и она связывала с ним надежды на мое выздоровление.

Было бы притворством сказать, что я не надеялась на некоторый прогресс в отношениях с Масато во время этой поездки, хотя очень хорошо представляла себе ее бойскаутский характер. Но, в конце концов, возможно, сама окружающая дикая природа сможет нас увлечь… Да и не пора ли было перейти к настоящим отношениям?

Прошло три дня, посвященных походам в горы, купанию, попыткам рыбачить, играм в ориентировании на местности — все это в совершенно ребяческой атмосфере, мало располагающей к чувственным проявлениям.

В последний вечер мы собрались вокруг походного костра на пляже и опустошили несколько бутылок водки «Абсолют». Среди общего опьянения Масато обнял меня за плечи и привлек к себе. Наши губы слегка соприкоснулись, но это было все: общий разговор отвлек нас и продолжался до тех пор, пока все, сморенные усталостью и опьянением, не заснули к пяти часам утра.

Наше пребывание на Изу закончилось, а Масато ни разу не попытался остаться со мной наедине среди скал или в лесу. Интересно, он и в самом деле так мало интересовался сексом или слишком уважал традиционную мораль?

Я была слегка разочарована, но в то же время испытывала некоторое облегчение, потому что, хотя Масато мне и нравился, я не слишком стремилась предаваться с ним страстной любви. Он был безупречен, как солнечный гений; никакая тень в нем не омрачала моих чувств. А поскольку секс все еще был под запретом, требовалась некоторая доля порочности, чтобы им заниматься.

Это не вполне удовлетворительное состояние парадоксальным образом повлекло за собой некий положительный эффект: месячные у меня наконец-то возобновились.

Это было прекрасное время, если не считать того, что в моей идиллии чего-то недоставало, и я стала понемногу пресыщаться мимолетными удовольствиями своего первого года в университете.

Весной следующего года я перешла на второй курс. Теперь занятия проходили в другом кампусе, таком же огромном, но уже в центре Токио.

Несколько дней спустя я заметила необычную вещь: в отличие от прежнего кампуса, где все носили джинсы, футболки и кроссовки, я встречала множество студентов в костюмах и галстуках, похожих на банковских служащих.

Старшекурсники начинали подыскивать себе работу: для того чтобы попасть в приличную фирму, недостаточно было появиться на ярмарке вакансий, устраиваемой осенью; нужно было начинать шевелиться уже с апреля, проходя многочисленные собеседования в управлениях по персоналу.

О эта эфемерность счастливой молодости! Наши беззаботные дни были лишь короткой передышкой перед погружением во взрослую жизнь, гораздо менее веселую и гораздо более долгую. То, что ждало нас через четыре года, было не чем иным, как интеграцией в деспотичную общественную систему.

Больше никаких либеральных споров, никакого насмешливого скептицизма. Будущие дипломированные специалисты готовились стать преданными адептами экономического могущества.

Меня удручило и еще одно открытие: будущие выпускницы не торопились найти себе работу в дальнейшем, как их однокурсники. Японские фирмы не слишком стремились видеть у себя молодых женщин со степенью лиценциата или магистра; они предпочитали выпускниц лицея, которым было максимум по восемнадцать лет и в чьи обязанности входило делать ксерокопии документов и подавать чай. Такая политика объяснялась не тем, что дипломированные специалистки были слишком квалифицированными для этих несложных задач, а тем, что они уже достигли необходимого возраста для замужества и работали не больше двух-трех лет. В семидесятые годы замужних женщин не особенно поощряли сохранять деловую активность: большую часть ответственных постов занимали мужчины, словно речь шла о неком изначальном неписаном законе.