На восходе луны - Татьяна Туринская

Сейчас Андрей не вспоминал маленькую девчонку, застрявшую в душе занозой. Ни то, как взял ее силой, ни то, с каким неподдельным восторгом она принимала его ласки чуть позже, под струями воды, и как стыдливо раздвигала ноги, открывая путь его настойчивым пальцам — стыдливо, но охотно, чего, в свою очередь, стеснялась еще больше, но ничего не могла с собой поделать. Не вспоминал и того, как по утрам, лишь за ее родителями захлопывалась дверь, она встречала его на пороге в черном безобразно-откровенном пеньюаре, такая маленькая и порочная одновременно. Как в глазах ее светилось счастье, как шептала, прижимаясь: 'Андрюша!', едва не падая в обморок от блаженства.

Все это он вспоминал четыре года. Гнал воспоминания, но в то же время, как опытный мазохист, вызывал их вновь и вновь. В эту же ночь он вспоминал только женский очаровательный затылок с едва подрагивающими кончиками волос, выбившихся из колючей заколки. Вспоминал поворот головы, медленный и почему-то такой грациозно-эротичный. Вспоминал ее взгляд. Сначала ищущий, бессистемно шарящий по залу, и вдруг замерший на нем. Пусть на какое-то мгновение, но ее взгляд замер, упершись в его глаза. И за какое-то мгновение Потураев успел прочесть в этом взгляде боль и ненависть, гордость, как это ни глупо звучит, и моральную победу. И — страх. Да, страх Андрей почувствовал очень хорошо. Марина пыталась его скрыть, но первым Андрей почувствовал именно страх. А потом, перед тем как она отвернулась, в самый последний миг ее глаза продемонстрировали равнодушие.

Какая гамма чувств! Интересно, которое из них Маринка действительно испытывала к нему? Страх? Быть того не может. Чего ей бояться? Разве он ее когда-нибудь обижал? И в мыслях не было. Делал больно? Никогда. Разве что в первый раз, но эту боль ей причинил бы любой мужчина, оказавшийся на его месте.

Андрей поморщился. Что значит 'любой мужчина'? Разве рядом с ней мог оказаться другой мужчина? Разве что гипотетически. Почему-то оказалось очень неприятно представлять, что на его месте мог оказаться кто-то иной. Нет, Марина — и чужой мужик? Совершенно нереально. Разве она могла позволить кому-нибудь другому ласкать свое тело? То самое тело, которое когда-то ласкал Андрей. То самое тело, которое именно Андрей возвел в статус женщины. Нет, никто иной не имеет права прикасаться к ее телу! И она сама должна это прекрасно понимать. Да и разве она сама захочет после всего, что было между ними, позволять что-то постороннему мужчине? Чего только не придет в исстрадавшуюся от бессонницы голову.

Но позвольте! Но разве Марина была в ресторане одна? Или разве ушла из него одна? Ведь они со спутником ушли даже раньше Андрея с Викой! И, между прочим, спутник так привычно-естественно обнимал ее за талию. Не трепетно-чувственно, как обычно обнимают в самом начале знакомства, а уверенно, что называется, по-хозяйски. Потураев прекрасно знал этот жест, это ощущение 'своего, личного' под рукой. О, уж этот спутник явно не приходился Маринке братом или приятелем! И как же Андрей сразу об этом не подумал?!

Ревность раскаленным лезвием распорола душу. Почему ему раньше не приходило в голову, что и после него у нее наверняка будут ухажеры? Как он мог не думать об этом? И почему раньше это его совершенно не волновало, а теперь вдруг взбесило? Маринка и тот парень из ресторана? Его Маринка и чужой пацан?! Это же его Маринка!!!

А рядом сладко сопела Вика, по-детски свернувшись калачиком…

Глава 12

— Что с тобой? — недовольно спросил Антон.

— Что? — рассеянно переспросила Марина.

— Я спрашиваю: что с тобой сегодня? Ты заболела?

— Нет, с чего ты взял. Все нормально.

— Тогда почему ты такая?

— Какая? — она недоуменно посмотрела на него. — Ну какая?

Антон внимательно разглядывал Марину, нависая над нею. В комнате горел ночник, отсвечивая мерцающим огоньком на мраморном Маринкином теле. Какая она… Красивая и чужая. Антон уже привык к ее наигранному равнодушию, но обычно она проявляла его где угодно, но не в постели. Теперь же вместо привычно-аппетитной партнерши рядом с ним лежала царственная особа из династии Снежных королев.

— Ты не хочешь? Так бы и сказала.

Подложив под голову согнутую в локте руку, Антон разочарованно лег рядом и обиженно уставился в потолок. Мерцающий огонек ночника плясал в углу, создавая на потолке причудливые изломы и всполохи. На них, как на настоящий огонь, можно было смотреть вечно, но Антон, казалось, их даже не замечал. Так хотелось, чтобы Марина поняла свою бестактность, чтобы извинилась, приласкалась грациозной кошкой. А та словно бы и не почувствовала никакой неловкости — молча лежала рядом, так же как Антон, уставившись в потолок. И точно так же не замечая красоты случайных всполохов и изломов.

Марина надеялась, что Андрей позвонит. Или еще лучше — придет. Картинно-потешно, как умеет только он, грохнется перед нею на колени, склонит голову и скажет с неприкрытой иронией: 'Вот тебе моя голова, секи, если совесть позволит!' Каждый раз, словно шестнадцатилетняя девчонка, неслась через всю квартиру к телефону, едва раздавалась мелодичная трель звонка. Но все было пустое — Андрей не звонил. И тем более не шел. Прошел день после случайной встречи, второй, третий. Неделя, другая. И мечта растаяла.

Опять было больно. Теперь, наверное, даже еще больнее, чем раньше. Раньше она, по крайней мере, еще на что-то надеялась, все на ту же случайную встречу, что когда-нибудь они все равно обязательно где-нибудь столкнутся, и тогда Андрей поймет, что не может жить без нее. А если и может, то не должен. Потому что они должны быть вместе. А теперь знала — даже если они еще когда-нибудь паче чаяния и встретятся, эта случайность не даст ей ровным счетом ничего. Пора смириться — все кончено, все давным-давно кончено…

Приближался Новый Год. Город прихорошился, принарядился, словно влюбленная девица перед свиданием. В воздухе витал предпраздничный дух, радостная суета. В любом, даже самом захудаленьком магазинчике на почетном месте красовалась наряженная елочка. Владельцы же бутиков, казалось, соревновались друг с другом: кто из них в этом году выставит самую стильную елку.

Раньше Марина по дороге домой обожала разглядывать из окна троллейбуса новогоднее убранство не только магазинных елок, но и самих улиц. Теперь же на душе было так тоскливо, что даже мигающие огоньки праздничных гирлянд не радовали глаз. Пустое все, пустое. Все эти хлопоты, заботы, наряды. Надежды на новое счастье в новом году. Откуда ему взяться-то, новому, если и старого не было? Заблудилось Маринкино счастье, в чужой дом забрело. И ей, Маринке, теперь надеяться абсолютно не на что.