Имперская гвардия: Омнибус - Стив Лайонс

Я не рассчитывал на массовое восстание, которое оказалось бы бесполезным и самоубийственным. Чего я хотел, так это увидеть, кто откликнется на мой призыв наиболее конкретным образом.

По мере того, как проходили часы нашего ожидания в клетке, слишком переполненной для того, чтобы можно было присесть на корточки или на пол, они заговаривали со мной и рассказывали, кто они такие. Все они участвовали в Голгофском крестовом походе, но в разных качествах. Лейтенант Бенджамин Вэйл был пилотом лихтера "Несгибаемый". Судно было захвачено, когда оно покинуло Голгофу и пыталось воссоединиться с отбывающим флотом. Два бойца из 117го Армагеддонского, Ганс Беккет и Хейдриен Трауэр, тоже пережили этот последний полёт и были пойманы вместе с Вэйлом. Эти люди были солдатами. Я снимаю шляпу перед мужеством, с которым они вызвались в добровольцы, но ничего меньшего я бы и не ожидал.

За первые часы моего пребывания в клетке ко мне подошли ещё двое. Я бы отметил их отвагу. Араная Касте́ль была медичкой, которую схватили при падении самой базы Адрон. Она имела боевую подготовку, но никогда не служила на передовой. Теперь орки для собственной забавы заставляли её работать в своих гротескных операционных. То были не места врачевания. Это были гнездилища страданий. Заправляющие ими орки с наслаждением экспериментировали со скальпелями и шприцами, и Кастель проводила свои смены, оттаскивая прочь кровавые ошмётки этих опытов.

Затем ещё был Эрнст Полис. Он тоже был с базы и являлся снабженцем из Муниторума. Он вообще не имел подготовки и просто оказался на планете в момент, когда разразилась катастрофа, помогая координировать наши линии снабжения. Это был один из самых злосчастных людей, каких я только встречал в своей жизни. У него была эйдетическая память, и до Голгофы ему не доводилось изведать, что такое битва. Он с идеальной ясностью помнил каждое зверство и каждую гнусность, которым он стал очевидцем. Я не знаю, что из себя представлял этот мелкий лысеющий человечек до того, как попал в плен. Моё воображение рисует весьма утомительного одержимца, поглощённого мелкими деталями. Сейчас его эйдетическая память стала проклятием. Он был почти что невменяем. Из-за нервного потрясения у него развилась тяжёлая форма аутизма, и единственно благодаря ей он всё ещё был жив. Он не подпускал к себе страшную реальность, воздвигнув заслон описи. Он катологизировал и пересчитывал всё, что видел. С ним можно было общаться, но лишь едва-едва.

Когда, бормоча и считая, он протиснулся мимо более крупных пленников, чтобы, уткнув глаза в землю, сообщить мне, что хочет помочь, я ответил:

— Скажи, как.

— Что вы хотите знать? В любой момент времени трюм охраняет от двенадцати до пятнадцати орков, в одной клетке примерно сотня пленников, но в целом их в два раза больше, чем находится в трюме прямо сейчас, поскольку есть две смены, и обе они никогда не присутствуют тут одновременно, и во время нашей смены нас заберут на работы по демонтажу полезного имущества в одном из четырёх кораблей, которые расположены в непосредственной близости, уведя из этого транспортника класса «Карнак», но всё добытое возвращается в этот узло…

Он продолжал дальше, не переводя дыхания. Я прерывал его несколько раз, чтобы спросить о других виденных им кораблях. Его память и в самом деле выглядела идеальной. Несмотря на все его психические нарушения, его способность запоминать всё, что он видел, была полезной. Вдобавок, ему удалось раздобыть на захваченном торговом судне обрывок пергамента и стило. Орков не беспокоило, что у него были эти вещи. Мы начали работать над картой.

Что же до Рогге, насчёт него я не был уверен. Я не знал, что произошло, когда вторая орочья армия напала на наш арьергард. Возможно, ни один командир не смог бы остановить или хотя бы замедлить её удар. Но из выражения неутолённой виноватости, которое не сходило с его лица, я заключил, что он подвёл своих людей и остальной крестовый поход. Как мне думалось, он надеялся смыть эту вину искупительным поступком. Если это было так, то его чувство вины могло оказаться полезным.

Я пока не знал, окажется ли таковым сам полковник.

За время моей первой смены от рук Беримана погибло три человека. В следующую — пять. По наступлении третьей я всерьёз задумался о его убийстве. Но возможности не было. Я всё время оказывался слишком далеко от него и подпадал под кнут какого-нибудь орка-погонщика или одного из других людей-надсмотрщиков. Эти предатели тоже заслуживали моей особой ненависти, но Бериман, устроившийся поверх моей клетки, беспрестанно мозолил мне глаза. К тому же он был самым жестоким. Прочие не скупились на удары кнутом, но они не убивали. Они предоставляли это оркам.

К тому моменту, как у меня появился шанс приблизиться к Бериману, я уже утратил представление о количестве отработанных смен. Как и в колодце, время смазалось, стало бессмыслицей. Нашей обязанностью был съём имущества с кораблей. Это была убийственная работа: демонтаж того, на что нам указывали, и таскание аппаратуры, утиля и любых облюбованных орками экстравагантных материалов в примитивных тележках, которые было достаточно тяжело толкать даже пустыми. Всякий раз, когда мы покидали клетку, мы следовали через циклопический коллаж из металла, сплавленного с камнем. Главную часть того, что я видел, составлял лабиринт коридоров и трюмов. Рваные прорехи в переборках и корпусах создавали связующие проходы там, где им не положено было быть. Мусор, грязь и орочьи каракули являлись универсальной константой, стирая различия между кораблями. Я прошёл одной и той же последовательностью коридоров раз шесть, прежде чем заметил, что конструкция под орочьими "усовершенствованиями" была создана не людьми.

Иногда я волок свой груз мимо обзорного блока и мог видеть наружную часть космического скитальца. Она выглядела как город, подвергшийся землетрясению. Корабли всевозможных моделей и всяческих размеров были спрессованы вместе и утоплены в астероид своими кормовыми частями. Они были наклонены так и сяк самым безумным образом. Чем дольше они успевали пробыть частью скитальца, тем сильнее они сливались друг с другом, утрачивая всё то, что отличало их как космические суда. Некоторые конструкции уже ничем не напоминали корабли, если они вообще когда-то ими были. На горизонте, возвышаясь над его изломанной линией, виднелась массивная туша. Кряжистая уродина, должно быть, вобрала в себя дюжину фрахтовиков, когда выперлась вверх при своём рождении. Эта гора имела форму гигантского орочьего черепа. Он взирал на остальной мир сверху вниз с рычащим оскалом удовлетворения. Внутри его глаз всегда пылал свет. Это было капище, посвящённое жестокости.

Мы стаскивали добытое к чудовищной яме, где ему предстояло быть рассортированным в соответствии с любым тем безумием, что только было движущей силой орочьей техники на текущий момент. Дорога к складу проходила через помещение, когда-то бывшее пусковым отсеком. Оно было перевёрнуто, и всё находившееся в нём оборудование и челночные суда закончили свою жизнь в виде зыбких груд обломков на новом полу. Это здесь, в прогалине между курганами с неровными углами, мне предоставился удобный случай.

Я находился где-то в трёх тележках от Беримана. Он охаживал кнутом более пожилого человека. Думаю, что невольник был моложе меня, но его волосы успели побелеть до оттенка грязного снега. Я уже видел его пару-тройку раз, отмечая, как обвисли его плечи под невидимым грузом, и зная, что ему не протянуть долго. Его глаза были безжизненными, как у трупа. Возможно, смерть будет для него благодеянием. Тем не менее, когда он споткнулся и Бериман набросился на него, я выпустил из рук свою тележку. Поблизости не было других надсмотрщиков. В полудюжине метров и спереди и сзади дорога резко сворачивала за груды. Я счёл, что мне хватит времени подскочить к Бериману сзади, пока тот занят, и убить его, прежде чем какой-нибудь орк увидит, чем я занимаюсь. Ещё раньше я осмотрительно добавил в свою кладь большой осколок зеркала, которое когда-то висело в парадном зале бывшей роскошной яхты какого-то гражданского. Я схватил его и бросился вперёд.

Старик упал. Другие рабы просто смотрели со стороны, как я приближаюсь к Бериману. Они продолжали тянуть свои тележки. Я был менее чем в десяти шагах, когда Бериман бросил кнут и склонился над невольником. Надсмотрщик обвил руками его голову и шею. Я занёс стекло. Затем я услыхал шёпот Беримана. Я не смог разобрать, что он сказал, но услышал, как старый пленник ответил: "Да". Он произнёс это с облегчением. И благодарностью.

И я так думаю, что, пожалуй, и с радостью.

Бериман сломал ему шею.

Надсмотрщик выпрямился и повернулся лицом ко мне. Он ничего не сказал, не поднял свой кнут. Он ждал.