Буйный Терек. Книга 1 - Хаджи-Мурат Мугуев

За здоровье Родзевича пили по нескольку раз. И каждый раз георгиевский кавалер Санька Елохин восторженно кричал «ура» и клялся, уверяя всех в своей исключительной и особенной любви к поручику.

— Скажи он мне… помирай вот тут… вот здеся, сей минутою, на этом месте… и помру… и… и… сдохну!! — совершенно опьянев, бормотал он, поочередно обращаясь к пьяным и не слушавшим его солдатам. Только Терентьев, отставив надоевшую ему гармонь, взял соленый хрустящий огурец и, надкусывая его, сказал:

— Поручик Небольсин тоже человек правильный. Не то чтобы вдарить или там матюгом, просто вредного слова не окажет.

Но Елохин не сдавался:

— Супротив Родзевича ему не устоять. Нету таких, как наш Викентьич. Ты на его личность взгляни: сам белый, а щеки румяные, опять же тонкого понятия… Завсегда чистый, ручки духовитым мылом моет, не то что другие. Со всеми добрый да ласковый, чего кто скажет, а он словно красная девушка зардеет. Ура! Нехай до енерала дослужится.

— Их брату, поляку, до енерала не дойти! Закон не позволяет… — авторитетно заявил Хоменко.

— Это почему? — обиделся Елохин.

— Доверия нема. Али не помнишь? Как Бонапарт шел на Россию, супротив нас дрались. Вон про то и Шевчук знает, — набивая трубочку, сослался ефрейтор на своего соседа.

Шевчук молча кивнул головой.

Елохин опечалился:

— Неправильно это. Значит, выходит, всякое дерьмо, навроде Петушкова альбо капитана Синицы, могут до енерала дойти, а их благородие поручик Родзевич не могут? — Он раздумчиво и пьяно покачал головой и, озлившись, крикнул: — Неправильно это! Вот я, егорьевский кавалер Александра Ефимович Елохин, егерского, князя Кутузова полка, заявляю: неправильно это, а потому я хочу… — Он подумал и внезапно решил: — Я хочу пойти к мому дорогому командиру поручику Родзевичу в лазарет и об этом ему доложить.

В обычное время никому из рядовых не пришла бы в голову такая блажная и опасная мысль, но сейчас, после ведра кизлярского чихиря и пьяного веселья, мысль эта показалась всем хорошей, и только хозяйка да ефрейтор Хоменко пытались урезонить и отговорить собравшегося уходить Елохина. Но Елохин принадлежал к той категории людей, которые в хмельном виде не выносят противоречий и уговоров и поступают от пьяного удальства как раз наоборот. Он, не слушая слов хозяйки, накинул на себя шинелишку и, крикнув с порога комнаты: «В один дух вернусь!» — исчез за дверью в темноте.

Лазарет, в котором лежал Родзевич, находился в крепости, рядом со штабом отряда и офицерскими бараками. Ночь была тихая и безлунная. Молодые, недавно посаженные тополя высились над длинным белым флигелем лазарета, скупо освещенного одиноким керосиновым фонарем, под которым сидел сторож из отслуживших свой срок стариков.

Когда Елохин, разгоряченный быстрой ходьбой, подошел к нему, было поздно. Караульные на верках крепости уже в девятый раз прокричали долгое, заунывное «слу-ша-ай». Со стороны слободки еле слышно доносилась далекая гармошка, да шумно возились кони казачьей полусотни, расположенной на дежурство у площади, невдалеке от лазарета.

Елохин обругал не пускавшего его сторожа и, оттолкнув старика, почти бегом прошел в ворота, но засеменивший за ним служивый, не отставая и ругаясь, не давал возможности пройти в лазарет. Елохин, на отуманенную голову которого подействовал свежий ночной воздух, не сдавался и ускорил шаги, кинувшись в сторону флигеля, к третьему окну, где, как он знал, лежал раненый поручик; но сторож, видя, что его старческим ногам не догнать пьяного, неведомо зачем ворвавшегося сюда солдата, тревожно застучал колотушкой о медную доску и стал во всю мочь призывать на помощь. Где-то в конце флигеля зажегся сначала один, за ним другой и третий огни. В коридоре завозились. Со стороны площади, где дежурили казаки, зацокали копыта скакавших коней. Елохин сразу отрезвел. В его пьяном мозгу отчетливо и ясно встала опасность его положения. Поняв всю серьезность и нелепость своего неожиданного посещения, он бросился от окна в густые кусты мокрой от росы сирени, которая широким кругом охватила офицерские бараки и лазарет. Ломая ветви, пригибая их тяжелыми сапожищами к земле, уже позабыв цель посещения лазарета, он несся по кустам, прячась от несмолкавшего позади крика и стука. Сердце Елохина билось тревожно и часто, опьянение слетело прочь — «успеть бы уйти, успеть бы спрятаться». Он с размаху влетел в самую гущу сирени и почти упал, наткнувшись в темноте на что-то живое и горячее. Елохин пошатнулся, и в ту же секунду кто-то крепко схватил его за плечо.

Луна, вынырнувшая из-за облаков, осветила блеснувшие погоны и серый офицерский китель человека, державшего его. Растерявшийся Елохин затрясся, узнавая в нем поручика Небольсина, того самого офицера, которого всего полчаса назад хвалил ефрейтор Терентьев. В кустах что-то охнуло и метнулось в сторону, и перепуганный Елохин увидел закрывшую руками лицо, пригнувшуюся к земле женщину.

Сзади множились голоса, не переставал дребезжать колотушкой сторож, двигались огни.

Небольсин, не отводя глаз от дрожащего Елохина, тихо спросил:

— В чем дело? — И, не давая ответить солдату, так же быстро, шепотом приказал: — Сядь здесь, не вылезай. Сейчас все слажу! — И, нагнувшись к прятавшейся в кустах женщине, сказал: — Не бойся. Сейчас вернусь.

Голоса шумели и приближались.

— Заходи отседа. Не иначе как в кусты побег.

Елохин в страхе зажмурился и, затаив дыхание, тихо опустился на корточки возле притаившейся под кустами женщины. Над ними зашумели раздвигаемые ветви и затрещали сучья. Солдат понял, что это поручик пошел навстречу приближавшимся людям.

— Во-от он… Вот! Держи его!! — донеслись до слуха Елохина торжествующие крики, и он открыл глаза. Сквозь густую сеть сирени неясно, совсем близко от него дрожали и колебались дымные огни, на фоне которых двигались потревоженные люди. Солдат слышал голоса и видел, как со всех сторон метнулись тени к выходившему из темных кустов поручику.

— Во-от! Вот он… Держи!! — зашумели они и сразу же смолкли, узнав в подошедшем своего офицера.

Луна снова ушла в облака, и опять стало темно. Дымные факелы прыгали и колеблющим светом озаряли немую сцену — офицера, стоявшего перед десятком изумленных людей.

— В чем дело, ребята, кого ищете? — громким голосом спросил Небольсин.

— Да тут, ваше благородие, ничего не поймешь, — разводя руками, сказал один из прискакавших казаков, — кто говорит, чечены в крепость залезли, кто кричит, воры, а по верности сказать, и не знаем.

— Чего там не знаем, — обидчиво перебил его сторож и, подтягиваясь перед офицером, доложил: — Солдатик тут пьяный, вашбродь, забежал, чего хотел — не знаю, не иначе как своровать думал, я его, значит, не пущаю, а он мне по морде да бегом, я и закричал.

Один из слушавших иронически засмеялся:

— Вот что! А я думал, кунаки на крепость напали, такую возню поднял!

Старик, обидевшись, повернулся к нему.

— Раз не дозволяется без разрешения… Опять же ночь, опять же пьяный и до морды…

Небольсин равнодушно протянул:

— А-а-а! Вот оно в чем дело. Ну, это пустяки, не велика штука… а я выскочил, думал — тревога. А этого пьяного я видел, он во-он, — указал он в противоположную сторону, — туда побежал. Я подумал, что к себе в роту по тревоге бежит. — И, уже уходя, добавил: — Расходись, ребята, спать, и так всех по пустякам разбудили.

И пошел обратно, делая вид, будто возвращается через кусты в бараки.

Факелы задвигались, голоса зашумели, и Елохин увидел, как разбрелись по замолкшему и опустевшему двору искавшие его люди. За воротами мерно застучали копыта коней, и около него, раздвигая кусты, выросла фигура офицера.

— Какой роты?

— Третьей егерской, вашбродь… — так же тихо ответил Елохин.

— Как фамилия?

— Рядовой Елохин, вашбродь.

— Зачем сюда ворвался?

— Виноват, вашбродь, дюже пьян был, опять же их благородие поручика Родзевича хотел повидать. — И замолчал, чувствуя, что офицер засмеялся.

Луна снова выплыла на небо.

— Ты меня знаешь?

— Так точно, вашбродь!

— А ее узнал? — тихо спросил офицер, указывая на неподвижную, закутавшуюся в платок женщину.

Елохин глянул в темноту и коротко ответил:

— Никак нет!

— Ну, ступай! Да никому не рассказывай про это. А поручику Родзевичу я скажу, что ты о нем соскучился.

— Покорнейше благодарим, — тихо ответил Елохин и, ступая на носки, осторожно выбрался из сирени и перелез через изгородь сада.

Когда он вернулся обратно, все были пьяны и даже не помнили о том, что Елохин куда-то и зачем-то уходил. Он налил две полные кружки вина и, подавая одну из них единственно трезвой хозяйке, торжественно сказал:

— За здоровье поручика Небольсина!