Ласковый голос смерти - Элизабет Хейнс

— Вы ее дочь?

Я же сказала, раздраженно подумала я.

— Да.

— Верно, есть такая. Присядьте, к вам сейчас кто-нибудь подойдет.

Найдя, где сесть, я вспомнила все те вопросы, что мне следовало задать: «Как она себя чувствует? Могу я с ней увидеться? Сколько придется ждать?» Но я уже отошла от стойки, а взглянув в ту сторону, поняла, что очередь успела увеличиться вдвое.

Я села рядом с автоматом, торгующим шоколадными батончиками, при виде которых у меня заурчало в животе, хотя в это время я обычно крепко сплю. Я подумала было взять кофе и чего-нибудь поесть, но побоялась, что стоит только это сделать, как кто-нибудь выйдет из дверей и окликнет меня.

Я проверила мобильный телефон, словно кто-то еще мог позвонить посреди ночи. Напротив в инвалидной коляске сидела девушка с распухшей ступней, бледная кожа на которой натянулась настолько, что казалась блестящей. Стулья рядом со мной занимали двое юношей в окровавленных рубашках. Один прижимал к макушке маленькое полотенце вроде тех, которыми вытирают пролитое пиво в пабах. Оба оживленно разговаривали и смеялись, обсуждая что-то насчет футбола. У меня не возникало никакого желания их слушать, но деваться было некуда.

Я заинтересовалась, каким образом девушка повредила ногу, и уже собиралась спросить, когда появился санитар и укатил ее. Встав, я подошла к столу, заваленному помятыми журналами. Я выбрала три самых бульварных и снова села, жалея, что не взяла с собой книгу, чтобы скоротать время. У входа болталась группа молодых парней, голоса которых слышались все громче. К ним, словно стервятники, подбирались охранники, разделавшиеся с очередным назойливым посетителем.

Сквозь крики молодежи прорезался пронзительный вопль малыша, корчившегося и извивавшегося на коленях у матери. Лицо его покраснело, светлые волосы прилипли к вспотевшему лбу, глаза были широко раскрыты. Женщина безуспешно пыталась утихомирить ребенка, засовывая ему в рот соску, но та тут же вылетала прочь. Последовала милосердная пауза, и показалось, будто я оглохла, но младенец лишь набирал в грудь воздуха для очередного вопля.

Я уставилась в журнал, стараясь сосредоточиться на лицах знаменитостей, из которых знала лишь одну, и листала его, пока не наткнулась на восьмистраничный разворот с фотографиями — похоже, обо всей подноготной Элтона Джона. Сдавшись, я отбросила журнал. Чем дольше приходится ждать, подумала я, тем менее вероятно, что с мамой что-то серьезное. Если бы все было совсем плохо, ко мне сразу бы вышли — разве нет?

И конечно, в то же мгновение из-за занавески появилась медсестра:

— Аннабель Хейер?

Я быстро встала и почувствовала, как кружится голова, но постаралась не подавать виду.

— Да.

— Здравствуйте, — сказала она и сразу направилась назад, рассчитывая, что я последую за ней. — Вы долго ждали?

— Нет, — ответила я. — Не думаю. Как моя мама? С ней все в порядке?

Она открыла дверь и отошла в сторону, пропуская меня. Я думала, что увижу маленькую комнатку, но оказалось, что это часть отделения экстренной помощи.

— Сядьте, — сказала медсестра. — Доктор сейчас придет.

Прежде чем я успела хоть что-нибудь спросить, она исчезла, закрыв за собой дверь.

Я огляделась, сдерживая слезы. Мне хотелось кому-нибудь позвонить, но кому? Единственной двоюродной сестре, в Шотландию? Чем она поможет с другого конца страны? Можно было связаться с Кейт. Но я не настолько хорошо ее знала, чтобы звонить в критической ситуации, — в итоге она бы лишь еще больше меня возненавидела. У меня никого не было. Я была предоставлена самой себе.

Где-то за занавеской обрабатывали орущего малыша — того самого или какого-то другого: для меня все детские голоса звучали одинаково. Сквозь вопли слышался успокаивающий голос:

— Вот так! Хороший мальчик, смелый. Скоро закончим. Уже почти все. Мамочка, не могли бы вы взять его за руку? Вот так. Держите крепче… Есть! Вот и все.

Послышались быстрые шаги по линолеуму, и из-за угла вышел мужчина в голубой рубашке с закатанными рукавами, со стетоскопом на шее и прикрепленной к нагрудному карману карточкой с именем. Он выглядел очень молодым и очень усталым, но сумел улыбнуться. Я поднялась, едва не выронив соскользнувшую с коленей сумочку.

— Мисс Хейер? Простите, что заставил вас ждать. Я Джонатан Лэмб, один из лечащих врачей вашей матери. Не могли бы вы пройти со мной?

— Как она? — спросила я, пытаясь не отставать.

Он повел меня по коридору мимо занавешенных отсеков, каждый из которых был занят. У самого дальнего он замер и подождал меня. Я остановилась в нескольких шагах, тяжело дыша, хотя мы прошли не более ста ярдов.

— Насколько я понимаю, она упала у себя дома?

— Мне позвонил ее сосед. Не знаю, что случилось.

— Сюда, пожалуйста. — Он откинул занавеску и пропустил меня вперед.

Мама лежала на каталке, в окружении приборов и трубок.

— Мама! — вырвалось у меня.

За спиной пискнул пейджер Джонатана Лэмба.

— Я… я через минуту вернусь, и мы продолжим разговор. Присядьте.

Я приподняла тяжелую горячую мамину руку, прикрытую простыней. На маме был больничный халат. Нужно будет принести ночную рубашку, подумала я, — халат был явно мал.

— Мама?

Я сжала ее пальцы, но ответа не последовало.

Казалось, я целую вечность стояла, держа ее за руку. От сгорбленной позы заболела спина, и, лишь когда боль стала невыносимой, я отпустила мамину руку и села на стул рядом с каталкой. Я попыталась придвинуть каталку ближе, но та оказалась слишком тяжелой. Найдя в сумочке платок, я вытерла глаза и высморкалась, не в силах поверить в случившееся. Казалось, будто этого не может быть.

На стене, у меня над головой, висели часы, и я, повернувшись, глядела, как проходят минуты. Был почти час ночи. Я решила, что в половине второго пойду и найду кого-нибудь.

В двадцать минут второго я встала и потянулась. Занавеска тут же вздрогнула — вернулся Джонатан Лэмб, на этот раз с медсестрой, которая тепло и сочувственно мне улыбнулась.

— Здравствуйте, — сказала она.

— Прошу прощения, что задержался, — извинился доктор. — Присядьте.

Я подчинилась, и он снова скрылся, вернувшись мгновение спустя с двумя складными пластиковыми стульями. Он разложил их, шумно скрипя по линолеуму, и сел. Медсестра тоже села. Все это странным образом напоминало некое интервью.

Взглянув на бумаги в картонной папке, он заговорил. Я услышала первые слова: «Боюсь, у меня для вас плохие новости…» — и больше уже ничего не слышала. Инсульт — хотя он назвал его как-то иначе, кажется, нарушение мозгового кровообращения. Казалось, будто это какая-то ошибка, словно кто-то из нас может этому помешать. Сидеть здесь мне пришлось потому, что они ждали результатов анализа.

— Она болела воспалением легких?

— Что? Ах да, уже довольно давно. Лечилась антибиотиками.

— Это довольно распространенный случай. Мне очень жаль.

Вероятно, я не расслышала, говорил ли он, что будет с ней дальше.

— Ей станет лучше? Вы ведь об этом начали?

— Нет, боюсь, лучше ей не станет. Единственное, что мы можем, — обеспечить ей надлежащий уход.

Я уставилась на него, потом на медсестру.

— Аннабель, я могу кому-нибудь позвонить? Кому-нибудь, кто бы побыл с вами?

— Нет, — ответила я.

Доктор явно боролся с неловкостью. Интересно, подумала я, как часто ему приходится сообщать дурные известия родственникам?

— Но… но она ведь дышит? Не понимаю.

Я посмотрела на каталку, на лежащую на ней мать. Она не шевелилась, но на лице у нее была кислородная маска, значит она все еще дышит и определенно жива.

— Дышит, но, боюсь, анализ показывает, что шансов на выздоровление нет. Это лишь вопрос времени. Мне очень жаль.

Послышался тихий голос медсестры:

— Мы собираемся перевести ее наверх, в инсультное отделение. Надеюсь, не придется долго ждать. Там ей будет намного удобнее.

Доктор ушел. Я с несчастным видом смотрела на медсестру, не зная, что ответить. Вероятно, она давно привыкла к поднятым среди ночи людям, которых постигло горе.

— Если хотите с ней поговорить, она, вероятно, вас услышит, — мягко сказала медсестра.

Снова встав, я придвинула к каталке пластиковый стул, который освободил Джонатан Лэмб, и взяла маму за руку — теплую, с распухшими от артрита суставами.

— Мама, — сказала я, — прости. Прости, что меня не было с тобой.

Казалось, глупо говорить с кем-то, кто явно находится без сознания. И даже если она меня понимает — что сказать? Что я могла сказать? Медсестра протянула мне платок, и я высморкалась.

Я закрыла глаза, вслушиваясь в ритмичный писк приборов и пытаясь забыть обо всем. Нужно позвонить на работу.

Я уловила какой-то звук и открыла глаза, решив, что мама пришла в себя и что-то сказала, но она лежала без движения. Медсестра ушла. Звук раздался снова, и я поняла, что он доносится с соседней койки, которую отделяла от нас лишь занавеска.