После либерализма - Иммануэль Валлерстайн

Нас заставляют творить чудеса в рабочем городке, где пустил глубокие корни бунтарский дух, направленный против религии и идей монархизма, где все проникнуто мыслью о тщательном разбирательстве, рожденной протестантизмом и сегодня известной под названием либерализма, хотя завтра она может назваться совсем по-другому.

Тюдеск напоминает нам о том, что в 1840 г. газета легитимистов «I'Orleanaise» разоблачала другую газету — «Le Journal de Loiret» как «либеральный, протестантский, сен-симонистский, ламеннезианский листок» (Tudesq 1964, 125–126). И это не звучало полной нелепицей, поскольку, как отмечает Саймон: «По сути дела, идея прогресса составляет суть и источник вдохновения всей философской мысли Сен-Симона» (Simon 1956, 330; сравните: Manning 1976, 83–84).

Более того, этот либерально-социалистический альянс уходил корнями к либеральной и эгалитарной мысли XVIII в., направленной на борьбу против абсолютной монархии (см.: Meyssonier 19896, 137–156). Он продолжался и в XIX в., питаясь все большей заинтересованностью двух идеологических учений в производстве, которое рассматривалось каждым в качестве основного требования для проведения социальной политики в современном государстве.[39]

С развитием утилитаризма стало казаться, что этот альянс мог стать прочным союзом. Консерваторы не преминули в этой связи присовокупить:

Когда тори хотели дискредитировать утилитаризм, они клеймили его как непатриотическую философию, вдохновленную иностранными идеями, особенно идеями французскими. Разве не были политические принципы приверженцев учения Бентама принципами якобинцев? Разве они этически и юридически не вытекали из работ Гельвеция и Беккарии, психологически не восходили к Кондильяку, в области философии истории и политической экономии не следовали Кондорсе и Жану-Батисту Сэй? Разве не были они безбожными вольтерьянцами? Разве не написал Бентам по-французски и не опубликовал в Париже свои «Traites de Legislation» («Трактаты по законодательству»)? Однако сторонники утилитаризма могли правдиво на это ответить, что все эти так называемые французские идеи, в импорте которых их обвиняли, на самом деле представляли собой идеи английские, которые нашли себе временное пристанище за границей.

И вновь подход консерваторов не был неверным. Бребнер с симпатией отзывается о «коллективистской» стороне учения Бентама, делая следующий вывод: «Кто такие были фабианцы, как не сторонники Бентама более позднего периода?» И добавляет, что Джон Стюарт Милль уже в 1830 г. был тем, «кого можно было бы назвать либеральным социалистом» (Brebner 1948, 66). 1

С другой стороны, с 1830 г. между либералами и социалистами появляются признаки четкого различия, а после 1848 г. оно становится достаточно глубоким. Вместе с тем, 1848 г. знаменателен началом примирения между либералами и консерваторами. Хобсбаум полагает, что чрезвычайно важным следствием 1830 г. стала возможность проводить массовую политику, что во Франции, Англии и особенно в Бельгии (а частично и в Швейцарии, Испании и Португалии) привело к победе «умеренного» либерализма, а впоследствии — «к расколу умеренных и радикалов» (Hobsbaum 1962, 117). Анализируя проблему с позиций итальянца, Кантимори пришел к выводу о том, что до 1848 г. вопрос о разрыве оставался открытым. До того времени, отмечает он, «либеральное движение… не отвергало никаких возможностей: ни призыва к восстанию, ни реформистских политических действий» (Cantimori 1948, 288). И только после 1848 г. расхождение этих двух тактических направлений оформилось окончательно.

Здесь важно отметить, что после 1848 г. социалисты прекратили ссылаться на Сен-Симона. Социалистическое движение начало организовываться вокруг марксистских идей. Теперь ламентации раздавались не только по поводу нищеты, которую надо было изжить путем реформ, но и по поводу тех бесчеловечных отношений, которые были вызваны к жизни капитализмом, причем решить этот последний вопрос было нельзя без его свержения (см.: Kolakowski 1978, 222).

В тот же период времени консерваторы начали осознавать, насколько реформизм был полезен для решения задач, стоявших перед консервативным движением. Сразу же после принятия закона о парламентской реформе 1832 г.[40] сэр Роберт Пиль издал избирательный манифест, Тамуортский манифест, который был с воодушевлением воспринят как идейная платформа. Современники считали его «почти революционным» не только потому, что манифест провозглашал парламентскую реформу «окончательным и бесповоротным решением важнейшего конституционного вопроса», но еще и потому, что эта позиция была выражена не столько перед парламентом, сколько перед народом, что в то время вызвало большую «сенсацию» (Halevy 1950, 178)[41]

В ходе этого процесса консерваторы обратили внимание на сходство их подходов с подходом либералов к значению вопроса о защите частной собственности, несмотря на то, что проблема собственности интересовала их прежде всего потому, что она воплощала собой непрерывность, и тем самым служила фундаментом для жизни семьи, для церкви и других сплачивающих общество групп (см.: Nisbet 1966, 26). Но помимо близости философских позиций их объединял страх перед конкретной угрозой реальной революции, поскольку, как отмечал лорд Сесиль «неотъемлемой частью эффективного сопротивления якобинству является проведение умеренных реформ в духе консерватизма» (Cecil 1912, 64).

И в заключение, нельзя полностью сбрасывать со счетов третью возможность сведения трех идеологических течений к двум: сближения консерваторов и социалистов в противостоянии либералам, несмотря на то, что теоретически она представляется наименее вероятной. Нередко говорится о «консервативном» характере социализма Сен-Симона, восходящим корнями к идеям Бональда (см.: Manuel 1956, 320; Iggers 1958, 99). Оба лагеря могли сойтись на общем отрицательном отношении к индивидуализму. Точно так же, как либералы, подобные Ван Хайеку разоблачали «социалистический» характер консервативных воззрений Карлейля. На этот раз ставилась под вопрос «социальная» сторона консервативного учения. Лорд Сесиль, по сути дела, без всяких сомнений открыто заявлял об этом сходстве:

Нередко полагают, что консерватизм и социализм прямо противоположны друг другу. Но это не совсем так. Современный консерватизм унаследовал традиции тори, благоприятные для деятельности и власти государства. И господин Герберт Спенсер выступал с нападками на социализм, поскольку на деле он является возвращением к жизни взглядов тори…

Следствием либерально-социалистических альянсов стало возникновение некоего социалистического либерализма. Следствием сближения либералов и консерваторов оказался консервативный либерализм. Короче говоря, дело свелось к возникновению двух разновидностей либерализма.

Менее естественные блоки консерваторов и социалистов изначально носили лишь непродолжительный тактический характер. Однако здесь следует задуматься над тем, не стали ли различные типы «тоталитаризма» в XX веке гораздо более продолжительной формой такого рода союза, в том смысле, что они узаконили некую форму традиционализма, совмещавшую в себе популистское и социальное начала. Если это так, эти тоталитарные режимы были лишь еще одним средством либерализма остаться в центре политического спектра как антитезы манихейской драме. За фасадом яростной оппозиции либерализму в качестве ключевого требования всех этих режимов мы видим ту же веру в прогресс через производство, которая была евангелием либералов. Таким образом, можно сделать вывод о том, что даже социалистический консерватизм (или консервативный социализм) был своего рода разновидностью либерализма, дьявольской его формой. И в этом случае, разве не будет правильно сделать вывод о том, что с 1789 г. существовала лишь одна истинная идеология — либерализм, которая нашла свои проявления в трех основных обличьях? Конечно, такое утверждение следует понимать в историческом контексте. Период 1789–1848 гг. представляет собой время острой идеологической борьбы между консерватизмом, в итоге потерпевшим поражение, чтобы принять завершенную форму, и либерализмом, стремившимся к культурной гегемонии. Периоде 1848 по 1914 (или 1917) гг. является временем господства либерализма, серьезной оппозиции которому еще не существовало, хотя марксизм уже пытался противопоставить ему социалистическую идеологию в качестве самостоятельной силы, однако добиться своей цели полностью он тогда еще не смог. Можно было бы сказать (хотя такое допущение оказалось бы в высшей степени противоречивым), что период с 1917 по 1968 (или 1989) гг. представлял собой время наивысшего расцвета либерализма в мировом масштабе. И с этой точки зрения, хотя ленинизм претендовал на роль идеологии, отчаянно противостоявшей либерализму, по сути дела, он являлся лишь одним из его проявлений.[42]