Тайна Ольги Чеховой - Воронель Нина Абрамовна

Лёва охотно присоединился к общему восторженному хору. Ему самому было неясно, что ему нравится больше, стихи или поэтесса — во время чтения лицо ее вспыхивало и освещалось внутренним светом, от которого оно становилось не просто молодым, а даже юным. Сидевшие за соседними столиками немцы искоса поглядывали на них — русские, на их вкус, говорят слишком громко, сами же они почти шепчут.

В разгар дискуссии о сути поэзии к их компании присоединился сухопарый парень, странно одетый в мундир российской царской армии — в кругах русских эмигрантов в Германии было не принято носить такую форму, чтобы не напоминать приютившим их немцам о тяжелой кровавой войне, унесшей миллионы жизней с каждой стороны. Парень в мундире щелкнул каблуками и представился:

— Поручик кавалерии Алексей Саврастин!

— Какой армии вы поручик? — не удержался съязвить Лёва.

— Армии его величества императора всея Руси! — без тени сомнения ответил тот.

— А она еще существует?

— Мы все мечтаем когда-нибудь вернуться на родину, но Алеша готов вернуться не иначе, как на белом коне, — пытаясь смягчить нараставший конфликт, засмеялась Алла Сергеевна.

— И где вы намерены заарканить белого коня? — полюбопытствовал Лёва, почуяв, что именно такого поручика ему и надо. — На асфальте Курфюрстендам?

— Отнюдь не на асфальте! — вспыхнул Саврастин, похоже, был он весьма чувствителен к вопросу о возвращении на родину. — Мы готовим настоящий прорыв в стране товарищей!

— Мы? — уточнил Лёва. — И много вас?

— Пока немного, — признался поручик. — Но чем больше народ узнаёт про их зверства, тем больше и больше нас становится.

— Может, и меня в свою команду возьмете? — неожиданно для себя вызвался Лёва. — Я тоже не прочь въехать в страну товарищей на белом коне.

Услышав предложение Лёвы, Саврастин оживился и пригласил его на собрание боевой группы, как он ее назвал, которое состоится в здании классической гимназии в Вильмерсдорфе, где один из членов группы служил ночным сторожем.

— Форма одежды парадная! — объявил он перед уходом. — То есть в форменном мундире, — пояснил он на вопросительный взгляд Лёвы.

Участники литературной дискуссии начали расходиться, и, сунув в карман адрес школы, Лёва собирался было откланяться, но Алла Сергеевна напомнила ему, что он обещал рассказать ей подробней о проекте задуманного им журнала. Он, конечно, остался, но это было неловко, потому что он сам этих подробностей не знал и знать не мог, так как идея создания нового журнала как приманки посетила его внезапно и безответственно. И все же природная изобретательность позволила ему не ударить в грязь лицом, в большой степени потому, что Алла Сергеевна склонна была отнестись к нему весьма снисходительно. Приходилось признать: эффектная поэтесса давала Лёве понять, что она к нему неравнодушна, как — о, ужас! — и он к ней. Действительно, в присутствии этой женщины у Лёвы впервые в жизни сладостно кружилась голова.

Да, у него не было детства и юности, но и любовной жизни у него тоже не было — с ранних лет его мотало и швыряло из одной невыносимой ситуации в другую, пока его не отыскала Ольга. Тетя, по сути, усыновила его и открыла дорогу в ту судьбу, о которой он мечтал, и он остерегался вступать в любовную связь, тем более что женщину, которая поразила бы его воображение, он до сих пор не встречал. Но сейчас — эта женщина сидела перед ним, а Ольга через несколько дней собиралась отбыть с театром на гастроли в Соединенные Штаты и впервые за два года предоставить ему свободу действий. И Лёва очертя голову ринулся в разверзшуюся перед ним пропасть.

Для начала он пригласил ее послушать сочиненную им музыку. У него это получилось совершенно случайно, он проговорился, что вечером ему разрешено четыре часа практиковаться на рояле в Академии музыки. Алла — а они к тому времени уже избавились от докучливого российского обычая называть собеседника по имени-отчеству — изъявила желание присутствовать при этом. Лёва сразу согласился. Ведь он давно страстно желал, чтобы кто-нибудь заинтересовался тем, как и что он играет, тем более что Алла закончила Московскую консерваторию и преподавала в музыкальной школе. Как выяснилось, она и в Берлине зарабатывала преподаванием музыки — ясно, что не поэзией!

Лёва привел Аллу в Академию и целый час играл ей свои композиции, после чего, выслушав ее вполне обоснованные восторги, он попросил ее уйти, так как собирался разыгрывать этюды, предложенные ему преподавателем. Уходя, она пригласила его назавтра на легкий ужин перед тем, как он отправится в Академию. А дома у нее все у них получилось так внезапно, что он опоздал в Академию на полчаса, чего с ним раньше никогда не случалось.

В воскресенье он поехал к Ольге попрощаться и заодно порыться в гардеробной в поисках мундира для встречи с друзьями Алексея Саврастина. Формы офицера императорской российской армии в реквизите не нашлось, но зато он отыскал одеяние военного какой-то фантастической державы из давно забытой комедии. Ольга охотно согласилась, чтобы он взял с собой этот мундир, потому что ту комедию театр давно не играл. Но она обеспокоилась самой идеей идти на встречу в военной форме, по ее опыту, люди в мундирах всегда опасны.

Потом тетя потащила Лёву к себе пить чай с какими-то необыкновенными пирожными и по дороге заметила, что он сильно хромает, хотя и пытается это скрыть. Естественно, она не могла оставить без внимания такой очевидный признак обострения его страшной детской болезни. За чаем Ольга стала плакать и умолять Лёву бросить все и поехать на юг Германии во Фрайбург, в санаторий, где лечат Лёвину болезнь. Он же бормотал нечто невразумительное, прекрасно понимая, что лечение в немецком санатории — слишком дорогое удовольствие. В ответ Ольга извлекла из ящика письменного стола конверт с деньгами и объявила, что ее гонорара за исполнение пьес Чехова в Германии хватит на оплату санатория.

Чтобы не огорчать Ольгу, Лёва согласился взять деньги, пообещав себе, что потом решит, ехать ему во Фрайбург или нет.

Ольга

Гастроли в США заранее пугали Ольгу — все, что она слышала и читала об этой стране, казалось ей неподходящим для восприятия высокого искусства. И интуиция не подвела: то, как она увидела и поняла американскую манеру жить, подтвердило ее опасения.

— Столько шума, треска, света и ни капли души. Никогда не узнать, что чувствует твой собеседник, потому что к лицу его приклеена вечная улыбка. Он улыбается и приговаривает: «Не принимайте близко к сердцу, все будет хорошо».

Ольгу не удалось подкупить даже ванной с горячей водой в каждом гостиничном номере. И тем восторгом, с которым встречали ее спектакли американские актеры. Она жаждала только одного: покинуть Новый Свет ради Старого, пусть и ценой многодневного морского путешествия с его штормами и штилями.

Отец Аллы, профессор Сергей Максимович Медынский, был известным специалистом по мусульманской архитектуре и иногда брал дочь с собой в самые интересные экспедиции. И приучил ее больше всего на свете ценить духовные радости. В двадцать три года она вышла замуж за лучшего ученика отца, Мирона Горского, который был призван в армию и погиб во время военных действий где-то в Мазурских болотах. Алле понадобилось несколько лет, чтобы смириться со своим горем, тем более что за эти годы тяжело заболела и умерла ее мать.

Когда Россия пошла вразнос в пламени непрерывных мятежей и революций, профессор Медынский твердо решил покинуть страну и, несмотря на все препоны, выполнил это решение — увез из страны товарищей любимую дочь.

Он поклялся обеспечить ей нормальную жизнь на чужбине, а потому вывез в Германию некоторые древние предметы, имеющие историческую ценность, и продал их местному музею. На эти деньги он купил ей машину и квартиру в центре Берлина в тихом переулке Лютцовштрассе. Зная, что смертельно болен, профессор заставил дочь закончить курсы вождения и оплатил издание сборника ее стихов.