Осень сорок первого, или Возвращение осознанной необходимости (СИ) - Линник Сергей

— Да не умею я никакие яблони обрезать, могу только под корень спилить.

— Не переживай, там всё просто, где я покажу, где Тамара Михайловна подскажет, главное, руками поработать, чтобы дурь из головы выгнать. А что, писатель Олеша и вправду на стол прыгал? — поменял еще раз тему разговора Михаил.

— На стол не прыгал, графином только размахивал, так его и вывели сразу. Ты, Миша, мне зубы не заговаривай. Налей лучше коньяку грамм сто пятьдесят, да пойду я спать, что-то умаялся я сегодня по Москве бегать.

15 октября 1941 года

Пятнадцатого с утра всё вроде шло, как и прежде, но что-то такое в воздухе витало. То ли знание о том, что начнётся ближе к вечеру, накладывало свой отпечаток и ожидание неизбежного хаоса и беспредела добавляло работы надпочечникам, гнавшим в кровь лишний адреналин. Андрей буквально заставил себя с утра заняться всякой ерундой, чтобы не сорваться и не поехать к Елене, от которой за прошедшее со дня ссоры время никаких новостей не было, так как в институт биохимии ни он, ни Михаил не ездили, а телефонную линии до их дома еще не дотянули.

Сначала он пилил с Михаилом срезанные с яблонь ветки и складывал их, попутно сортируя, потом ходил с Никитой Борискиным по домам членов отряда самообороны, проверяли их, на месте ли и уточняя в который раз, исправны ли их охотничьи ружья и чем снаряжены патроны.

Еще где-то в Кремле вождь и учитель только сообщал всем вождям помельче, что пора уматывать из города: кому в Куйбышев, кому в Арзамас, что вместе с собой надо захватить и иностранные посольства. Еще Каганович не отдал команду готовить к взрыву метро. Еще не выдали рабочим зарплату за два месяца вперед и еще не сгребли в мешки остатки заводских касс отдельные красные директора, чтобы сберечь народные деньги у себя под подушкой. Еще не эвакуировались в спешке наркоматы и партийные органы, оставляя открытыми кабинеты и сейфы, вываливая на пол еще утром бывшие секретными документами. Всё еще только начиналось...

Из Свердловска выпуск Совинформбюро начался обычным «Говорит Москва!» [2], а потом продолжился: «В течение ночи с 14 на 15 октября положение на Западном направлении фронта ухудшилось. Немецко-фашистские войска бросили против наших частей большое количество танков, мотопехоты и на одном участке прорвали нашу оборону...» Что за участок, кто там и что прорвал, никто не сказал. А дальше Левитан с Высоцкой рассказали, что именно на этом участке пришлось отступить, но при этом... И пошли десятками сбитые немецкие самолеты вместе с сожжёнными танками, и живая сила противника, потери которой у противника исчислялись тысячами и тысячами, и партизаны в Калининской области, и моряки-черноморцы, и про рабочих, которые три нормы в смену [3]. Только про немцев, которые стояли в нескольких десятках километров от Москвы, не прозвучало ни слова. И про дыру в обороне, в которую можно не одну дивизию тех же немцев провести как на параде, тоже молчок.

Сводка Совинформбюро из громкоговорителей на столбах и тарелок на стенах не могла рассказать, что в огромном пустом здании Московского городского комитета партии остались буфетчица и главный московский большевик Александр Щербаков, а весь остальной актив унесло на восток попутным западным ветром [2], что в здании Центрального Комитета ВКП(б) на Старой площади, опустевшего в один миг, так что сотрудники НКВД собирали потом секретные документы, брошенные в распахнутых настежь кабинетах, что английское посольство эвакуировали в товарном вагоне, и много чего еще, что началось в столице Союза Советских Социалистических Республик во второй половине дня пятнадцатого октября одна тысяча девятьсот сорок первого года. Впрочем, население об этом могло только догадываться.

Андрей надеялся, что Елена с Настей всё-таки приедут, но часа в три дня надежда эта почти растаяла.

— Ну что ты мечешься, успокойся, — попытался утихомирить его Михаил, — может, приедут еще.

— Что-то не так. Я поеду к ним, посмотрю, что там, — взволнованно ответил Андрей.

— Ну езжай, посмотри. Может, мне с тобой поехать?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Нет, не стоит, я сам, — сказал Андрей, на ходу натягивая свитер.

На улице его встретил налетевший неизвестно откуда ветер, дувший, как обычно, прямо в лицо, небо в течение нескольких минут затянуло темно-серыми тучами, но возвращаться за зонтом у Андрея даже мысли не возникло, от нетерпения он даже несколько раз пробежал по десятку шагов по пути к метро. Поезд, как назло, задерживался и он нервно ходил по платформе, не в силах оставаться на одном месте.

Когда Андрей добрался до Шаболовки, уже смеркалось. Взбежав вверх по лестнице, он позвонил в квартиру Елены, но дверь никто не открыл. Нажал звонок еще раз. И еще. Звонок в квартире был слышен, но никто не открывал дверь. Тогда Андрей начал звонить во все звонки подряд, но и тогда к двери никто не подошел. Он понажимал еще на кнопки звонков, постучал в дверь кулаком, для верности добавил ногой, потом прислушался. Из-за двери не доносилось ни звука. Он, наконец, понял, что квартира пустая. Не зная, что дальше делать, он уперся в дверь лбом, а потом, развернувшись, присел на корточки, от бессилия стукнув по двери несколько раз затылком.

Внезапно его осенило, что они могут быть у Дарьи и это стало его последней надеждой. Он вскочил и побежал вниз по лестнице, прыгая через несколько ступенек. Путь до дома Дарьи, который они до этого проходили почти за час, он преодолел вдвое быстрее. Прохожих на его пути встречалось мало, пока он не выбежал на Садовое кольцо, где людей было побольше, но бежать ему никто не мешал. Вбежав в подъезд, в котором жила Дарья, Андрей и сам не заметил, как оказался перед ее дверью. Позвонив в первый попавшийся звонок, он услышал за дверью какое-то шебуршание, а затем и грохот. Матерясь, дверь открыл Терентьич.

— Здравствуйте, Николай Терентьевич.

— О, привет! Как же тебя, забыл уже.

— Андрей.

— Точно, Андрюха, как же я мог забыть. Заходи, — и он открыл дверь пошире, дохнув на Андрея густым перегаром.

— Николай Терентьевич, а Дарья дома? — спросил Андрей, заходя в квартиру.

Дарьин сосед, стоящий в дверном проеме босиком, в грязных штанах и неопределенного цвета рваной майке, почесал ухо, откашлялся и сплюнул в темноту лестницы. Пригладив взлохмаченные волосы, он закрыл дверь.

— Дашки? — он помолчал, собираясь с мыслями. — Не, Дашки нет. После обеда тут что-то ходила, чего хотела, не знаю, опосля пришла к ней родственница ее, не помню уже как ее, с девочкой. Ну ты же помнишь девочку, она с вами же тогда приехала! Помнишь, да?

— Помню, Терентьич, помню, это Настя. Куда они пошли?

— Настя, я ж и говорю, Настя, а ты не слушаешь. Слушай, Лёха, а давай выпьем по маленькой. Ты же знаешь, жена моя, Варечка моя, Варвара Степановна, она же вот копала им, этим вот, — он кивнул куда-то в сторону окна, — ямы копала, привалило ее там. Ты же знаешь всё, Лёша, знаешь, да?

— Терентьич, куда пошла Даша?

— Так я ж и говорю, пришла к ней родственница с девочкой, как ее, не упомню никак... — Терентьич замер, собираясь с духом.

— С Настей! — нетерпеливо подсказал Андрей.

— Ага, с ней, с Настей... Да не шуми ты, я ж не глухой. Горе у меня, Толя, Варечка моя, она ж в больнице померла у меня, вот девять дён сегодня, как схоронил я ее, мою Варвару Степановну... Один я, Толик, остался, девять дён, я и выпил капельку, за Варечку.

Андрей решил не вмешиваться в путаницу с именами, царившую в голове Терентьича, подумав, что так быстрее получится добраться до интересовавших его сведений.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Терентьич, куда пошла Даша? — спросил он еще раз.

— Я ж и говорю, они сидели, шушукались. Выпить со мной побрезговали, я ж не какой забулдыга, я наливал, за Варечку, значит, мою... А они накричали на меня, эта Дашка, ты с ней не мути, она знаешь какая? Не нальет ни разу, вот представь! Я вот вчера подошел к ней, Андрюха, нет ну ты представляешь...

— Терентьич, дорогой, вспомни, может, они говорили, куда они пойдут?